Лео Перуц - Иуда Тайной вечери
- Фу! - воскликнул свечник. - Экая негодница, знаки мужчинам подает! Не много вам чести будет от этой особы.
- А ну, поосторожнее! - возмутился немец. - Как вы смеете говорить о ней в таком тоне? И вообще, при чем тут честь? Я с нею развлечься хочу, и только. Какая еще честь?! Гром и молния, коли суп хорош, любая тарелка сойдет!
- Конечно, конечно! - торопливо согласился свечник, не желая остаться без миног. - Мое дело сторона. Поступайте с нею как вам угодно.
- До этого еще далеко, - посетовал Бехайм. - Надо вам сказать, я и видел-то ее всего один раз.
- Ничего, увидите, как пить дать увидите, не раз и не два, - посулил свечник. - Вы только пройдитесь мимо ее дома, а уж она будет стоять у окошка и тянуть шею, провожая вас взглядом. Или, зная, что вы пройдете мимо, сядет подле дома на лавочке, разряженная в пух и прах, как Пресвятая Дева перед Вознесением.
- В том-то и штука - я не знаю, где ее дом, не знаю, где ее искать.
- Где ее искать? - загорячился свечник. - Да повсюду, и на этой улице, и на той, в церквах, на рынках, возле балаганов - мест для поисков предостаточно, Милан - город большой.
- А кстати, - сказал Бехайм, - пожалуй, есть один путь, который приведет меня к ней.
- Сотня путей, - вставил свечник, словно от такого обилия путей Бехайму еще больше пользы.
- Она как будто бы знакома с одним человеком, - продолжал Бехайм, которого я могу описать вам очень подробно, потому что хорошо его рассмотрел. Высокий, худой, с впалыми щеками и орлиным носом, уже в летах, носит серые козловые штаны и старый затасканный плащ с узенькой бархатной оторочкой, иногда он поет вон там, на рынке.
- Поет на рынке? - вскричал свечник. - А в подпитии не пляшет ли гальярду3? Тогда мне понятно, кого вы имеете в виду. Да, этого человека я знаю. Он вроде как поэт, декламирует стихи собственного сочинения и со словами ловко управляется, ровно ткач с челноком. Он не из наших, говорят, не то из-под Аосты, не то еще откуда, однако ж гальярду пляшет не хуже коренного ломбардца. Как его имя или как он сам себя называет, я не ведаю, но вечерами его всегда можно найти в "Барашке", он сидит там с живописцами, музыкантами, пашквилянтами и мастерами-камнерезами из Собора, на всю округу шумят.
- Чрезвычайно вам обязан, - сказал Бехайм, - я как раз ищу нынче вечером веселой компании.
- Будет у вас компания, - заверил свечник, - и самая что ни на есть лучшая. Ступайте сейчас за миногами. Я же пока разведу огонь... да, и позаботьтесь о вине, а баранинка у меня найдется. Вы меня еще не знаете. Коли войду в раж, так вы целый вечер будете со смеху помирать над моими проделками. Хотите послушать, как я однажды оставил потаскушку без заработка?
Немец потер правой ладонью левое плечо, так он делал всегда, когда что-то было ему не ко времени и не по вкусу.
- В другой раз, - наконец решил он. - Прошу прощения, но сегодня я никак не могу. В самом деле, я весьма вам обязан. Скажите только, где найти этот трактир, "Барашек"?
- Об этом не меня надо спрашивать, - обиженно сказал свечник. - Я не из тех, кто транжирит денежки по трактирам. Но раз уж вы предпочитаете этакое общество моему, ладно, Господь с вами, идите на Соборную площадь, погуляйте там маленько, а как услышите в окрестностях адский шум, аккурат туда и ступайте. Я, понятно, готов услужить вам, чужому в этом городе, любыми сведениями, но что до трактиров, тут я не помощник.
3
Мокрый от неутихающего дождя, Иоахим Бехайм шагнул в низкий дверной проем трактира "Барашек". Глаза его тотчас отыскали камин, и, увидев вязанки хвороста, штабелем сложенные подле огня, он с удовольствием и облегчением затворил за собою дверь, ибо в такой промозглый, студеный вечер превыше всего ценил жаркое пламя в камине. На отопление трактирщик явно не скупился, не то что на масло - ведь из двух ламп, прикрепленных железными цепями к потолку, горела только одна, худо-бедно способная разогнать сумрак в этом большом помещении, изобилующем уголками и нишами. Однако же немец, оглядевшись, тотчас заметил, что человека, ради которого он сюда пришел, среди посетителей нет. Их и было-то с десяток - расположившись за круглыми деревянными столами, они пили вино и громко, наперебой разговаривали. Кое-кто глядел щеголем, разодетым по испанской либо французской моде, другие, напротив, казались нищими оборванцами, которые давненько не ели досыта, иные пришли в кожаных фартуках и деревянных башмаках, а один, что сидел в стороне и мелом чертил на столешнице геометрические фигуры, был в монашеской рясе. Бехайм поздоровался со всеми, вежливо поклонившись направо и налево, с беретом в руке.
Трактирщик, мужчина грузный и важный, вынырнул откуда-то из угла, снял с плеч Бехайма промокший плащ, а затем спросил, чего он желает. В эту самую минуту один из посетителей поднялся и, ставши у немца за спиной, украдкой от него трижды осенил себя крестным знамением, как люди мной раз делают, повстречавшись на улице с отъявленным вором и висельником. Дело в том, что несколько завсегдатаев - резчики по камню и по дереву, живописцы и музыканты - сговорились подшутить над хозяином, сделать так, чтобы его хорошенько отколотили или попотчевали хоть парочкой пинков. Как бы невзначай они завели беседу о том, что-де не так давно объявился в Милане человек, который, придя в трактир либо в харчевню, велит подать себе самые изысканные яства - каплунов, паштеты, отменное печенье и пирожное - и самые дорогие вина, а потом исчезает, не уплатив по счету. И по настоянию хозяина шутники согласились предупредить его условным знаком, если коварный гость покажется в "Барашке", и теперь, когда вошел немец, как раз этот-то знак и сделали.
- Принесите-ка мне глоточек вина, - сказал Бехайм трактирщику, который буквально сверлил его взглядом, - но только самого лучшего.
- Самого лучшего, знамо дело! Так я и думал! - воскликнул трактирщик, возмущенный мнимой наглостью посетителя. - Может, еще бараньей вырезки, да повкусней нашпигованной, а не то каплуна с грибным рагу? Только вы, сударь, заметьте себе: меня не проведешь, я все насквозь вижу. От моего глаза ничто не укроется. Уж я не оплошаю. Поставили б меня стеречь гроб Господень, Он бы не воскрес, будьте уверены.
Бехайм ничего не сказал, только удивленно смотрел на него, не понимая, что означают сии речи и отчего не подают вина. А вот один из камнерезов, в кожаном фартуке и деревянных башмаках, проговорил тоном дружелюбным, но не терпящим возражений:
- Хозяин! Он бы воскрес!
- Нет, не воскрес бы! - выкрикнул хозяин, разозлясь, что кто-то посмел усомниться в его бдительности. - Говорю вам, Он бы сперва сто раз подумал.
- Он бы воскрес, - упрямо повторил камнерез, будто намекая, что при всей своей бдительности хозяин все равно ни гроша от немца за выпивку не получит.
- Да хоть бы и воскрес, черт побери! Только прежде я бы Ему все кости пересчитал! - завопил трактирщик вне себя от камнерезова прекословья, и думал он при этом уже вовсе не о Христе, а единственно о немце, который, как он полагал, замыслил его обмануть.
- Что это он кричит как бесноватый? - спросил человек в монашеской рясе, оторвавшись от своих геометрических фигур. - О чем идет речь?
- О Христе, воскресшем во славе Своей, досточтимый брат Лука, - с величайшим почтением ответил камнерез, потому что этот брат Лука преподавал математику в университете Павии.
- И во имя воскресшего Христа ты поднял этакий шум? - обратился ученый монах к хозяину.
- Да, и дело это касается меня, а не вас, - Объявил хозяин. - Потому как трактир мой, и я должен за ним присматривать. Ваши значки да фигуры меня не заботят, ну разве что после вашего ухода надобно смахивать их пыльной метелкой, чтобы другой христианин мог сесть за стол.
Монах уже не слушал его. Он опять вернулся к своим математическим построениям.
- Сударь! - сказал хозяину Иоахим Бехайм. - Я все еще жду вина, и мне непонятно, как оно связано с воскресением Спасителя. Возможно, какая-то неведомая мне связь тут и существует, но я пришел сюда не затем, чтобы заниматься богословием. Отнесите мой плащ в кухню и повесьте у очага, пусть просохнет. О нашпигованной баранине мы поговорим позже, а грибов я не ем.
Хозяин только теперь рассмотрел плащ, который держал в руках, и, к своему удивлению, заметил, что сшит он из отличного сукна, а вдобавок оторочен дорогим мехом и стоит наверняка много больше всех разносолов, какие он мог подать немцу за целый вечер. И у него забрезжило подозрение, что мастеровые выставили его дураком.
- Сию минуту подам, сударь, и самого лучшего, - успокоил он Бехайма, кастильонского "вино санто", ради этого вина люди ко мне со всех сторон стекаются, даже из Павии приезжают, как вон тот досточтимый монах, который только что на свою беду попытался встрять в мои дела. Пусть чертит свои фигуры, а меня оставит в покое. Я себя одурачить не дам, - продолжал он громким голосом, чтобы все слышали. - Знаю, кто чего стоит. С первого взгляда вижу, что за человек передо мной... Все, иду за вином, сударь, бегом бегу.
