Роберт Джоунз - Сила притяжения
Дети не признавали своей связи с любым городом, где жили. Может, чувствовали, как страшно матери оставаться подолгу на одном месте. Что, меняя обстановку, мать легче справляется с отчаянием. А может, Эммет и не видел в этом ничего особенного, пока не вырос и не узнал такое же беспокойство.
— Где это мы? — смеялась она, садясь на кровать в каком-нибудь мотеле. Будто их троих кто-то похитил и привел сюда с закрытыми глазами под покровом ночи.
Эммет помнил, как мать сидела по-турецки на кровати, разложив перед собой карту. Водила пальцем по линиям автотрасс и границам штатов, задерживалась, если название места напоминало ей о том, что прочитала, о ком-то знакомом. Эммет чувствовал, как ликует мать, найдя место их следующей остановки, словно доехать туда — не сложней, чем провести пальцем по карте.
Однажды зимой, за неделю до Нового года, Айрис уехала с мужчиной в маленький горный городок в Колорадо. Детей она забрала с собой из бабушкиного дома, без предупреждения.
Участок, который она арендовала, был огражден забором, что тянулся через холмы и ручьи, до самых гор, а потом по равнине, которая простиралась на мили вниз, от дома к реке.
Эммет и Джонатан научились кататься на лыжах. Мужчина бросил Айрис несколько недель спустя, оставив ее наедине с этим огромным куском земли, где за сотню миль никого, кроме учителей в школе, фармацевта, почтальона и агента по недвижимости, который даже знал мамино имя.
За день до отъезда мужчина застрелил оленя и привязал его к своему джипу. Голова животного свисала над глушителем, изо рта вытекала струйка крови. Перед ужином мужчина позвал Эммета и его брата помочь ему выпотрошить оленя. Он высвободил тушу из веревок и положил в снег. Ноги животного подрагивали от прикосновений, а глаза были стеклянными, как будто над ним уже поработал таксидермист. Мужчина охотничьим ножом разрезал оленю живот и запустил туда руку.
— Это сердце, — сказал он и с легкостью вынул его из тела. — Подержи-ка.
Эммет сложил ладони лодочкой, и сердце скользнуло в них. В перерезанном желудочке виднелась красная, мягкая пустота. Эммет помнил, каким некрасивым и хрупким показалось ему сердце, словно кусок сырого мяса, только легче. Он ждал, когда же оно забьется, как его собственное, но оно не стучало, только у Эммета дрожали руки, и последние капли крови падали на джинсы и ботинки.
Мужчина закатал рукава, сунул руки еще глубже, почти по локоть. Вынул что-то блестящее, розовое и прямоугольное.
— Легкое, — сказал он и улыбнулся Джонатану. — Это тебе, возьми.
Джонатан схватил блестящий предмет. Легкое выскальзывало из рук, и Джонатан прижал его к груди, будто маленькое животное.
Руки мужчины снова исчезли.
— А это селезенка, — сказал он, повертел ее в руках и швырнул через плечо. Она шмякнулась на крыльцо и медленно сползла по обледеневшим ступенькам, вся в снегу, точно в прозрачной белой шерсти.
Мужчина вытаскивал внутренности, пока его ногти не побурели, а бока оленя не задрожали, как покрывало на ветру. Возвращаясь в дом, Эммет положил сердце на землю. Взял у брата легкое, положил рядом. Еще несколько дней органы валялись во дворе, а на дороге к дому расползлось огромное красное пятно, будто охотник хотел отметить свой отъезд жертвоприношением.
Вечером, когда мужчина уехал, мать накрыла стол и прислонилась к холодильнику, упершись локтями в дверцу и положив ногу на ногу. Она часто так стояла, наблюдая, как мужчина ест. Сказала, будто желая что-то разъяснить:
— Знаете, как бывает — что-то сильно тебя захватывает, и обратной дороги уже нет?
Эммет и Джонатан переглянулись и закатили глаза. Джонатан принялся обстреливать комнату горохом из ложки. Мать схватила его запястье и швырнула тарелку в раковину. Она так убирала со стола, так погнала их спать и щелкнула выключателем, что оба почувствовали: сейчас мать их ненавидит, потому что они дети, им не дано понять той стороны ее жизни, которая занимает ее больше, чем они.
Эммет проснулся от сквозняка из входной двери. Закутавшись в одеяло, он прополз к изножью кровати, посмотрел в окно и увидел мать — она поспешно выходила из дома.
Эммет разбудил брата, надел на него лыжные штаны поверх пижамы, всунул руки в рукава куртки и повязал шарф на лицо. Перед тем как надеть на Джонатана ботинки с меховой опушкой, Эммет растер его малюсенькие, покрасневшие от холода ступни. Потом оделся сам, взял брата за руку, и они оба пошли вслед за Айрис.
Всю неделю шел снег, и дорогу они находили по сугробам на обочинах. Дорога была покрыта несколькими футами снега, и, где бы Эммет ни ходил в ту зиму, ему казалось, что он идет над землей. Когда мальчики вышли из города, дома канули в невидимость, и путь освещали только фонари.
Матери нигде не было видно. Где-то за холмом лаяли и выли несколько собак, но эхо дробилось, и мальчикам казалось, будто целая свора псов шатается в горах, вынюхивает их следы.
У леса Эммет остановился и осмотрелся. Именно так он всегда представлял себе поверхность луны. Все вокруг сверкающе-серое в лунном свете, огрубевшая от ветра снежная корка в рубцах, а над ней вьется белая пороша, задувает прямо в лицо. Эммет знал, почему его маме нравилось жить здесь: потому что они тут как первооткрыватели девственной земли.
Они зашагали по лыжне к холмам. Скользили по ней, словно по краю пропасти, плотный снег держал их, пускай непрочно, а оступившись, можно было провалиться в сугроб. Эммет повел брата по тропе вверх, к заброшенной шахте. Шахта не работала уже двадцать лет, с тех пор как там произошел обвал и погибли четыре человека. Тел не нашли; ходили слухи, что по сей день в лесу бродят их призраки. Проходя мимо шахты, Эммет закрыл глаза. Он боялся, что увидит кости, торчащие из заваленного входа, или четыре пары глаз, светящихся в темноте.
Они остановились, заслышав впереди какие-то звуки. Джонатан прижался к ногам Эммета и обхватил их руками. Эммет приложил палец к его губам и встал на четвереньки. Они проползли за шахту, откуда хорошо было видно, что происходит в долине. А там, футах в пятидесяти, кружилась и прыгала в снегу их мать.
— Мама горит, — с благоговейным ужасом сказал Джонатан.
Он хотел было позвать ее, но Эммет зажал ему рот рукой в перчатке. Они съежились и стали смотреть.
Она махала руками и хлопала себя по груди, словно тушила горящую одежду. Она вертелась в снегу, пока не погрузилась по пояс, и тогда замолотила снег руками. Потом выкрикнула имя своего мужчины — громко, как только может кричать человек. Она думала, в лесу ее никто не слышит, но все же изумленно оглянулась, когда вопль прокатился по пещерам и расселинам, между обледеневшими деревьями и валунами так отчетливо, что, казалось, все вокруг выкрикивает это имя.
Джонатан попытался оттолкнуть Эммета и позвать маму, но Эммет повалил его на снег и лег сверху. Они молча слушали, как имя этого человека множится эхом. Эммет понял, что они узнали какой-то секрет, и, если мать догадается, что они следили за ней, обнаружили ее тоску, она никогда им этого не простит. Они лежали, оцепенело уткнувшись лицами в снег, пока не услышали, как захрустел наст под ее ногами. Мать возвращалась в город.
— Никому об этом не говори, — прошептал Эммет брату на ухо. Тот вырывался: — Никому не говори, никому, никому.
4
Мари, бабушка Эммета по отцовской линии, утопилась в водохранилище неподалеку от дома, ночью, после какой-то вечеринки. Она выплыла в спасательной лодке на середину озера. За день до этого она насобирала в саду камней и сложила их в носовой части лодки.
— Это балласт, — ответила Мари мужу, когда он заметил камни. — Чтобы лодкой было легче управлять, когда я в ней одна.
В тот вечер она доплыла к самому глубокому месту озера, набила карманы камнями и кинулась за борт.
Эммет никогда не видел Мари. Он знал ее только по двум фотографиям, найденным в конверте, между последними страницами семейного фотоальбома. На одной она стояла рядом с мужем и двумя сыновьями. Рука мужа покоилась на ее плече и казалась очень длинной, обвивала шею женщины сзади, будто он собирался ее задушить.
На второй фотографии Мари с мужем снялись во время отпуска в Азии. Дедушка Эммета со злым лицом идет впереди на несколько шагов. Он в черном костюме с узкими лацканами, как у странствующего священника. Шагает широко, а Мари торопится за ним, еле успевает.
Эммет часто представлял себе, как ее хрупкое тело шагает из лодки в воду, как легко оно под тяжестью камней идет ко дну. Из всех родственников он больше всего хотел бы познакомиться с Мари, но она умерла задолго до его рождения. Разглядывая генеалогическое древо родных отца, Эммет всегда задерживал взгляд на ее имени. Что касается матери его матери, Эммет знал ее жизнь досконально, вплоть до размеров сада в каждом доме, которым она когда-то владела. Все, что бабушка делала в жизни, и все, чем она в жизни была, определялось местами, где она жила. Она была последним родственником Эммета, явившимся из прошлого. Все остальные как будто родились и жили вне времени, места и здравого смысла.
