Джон Голсуорси - Гротески
- Она как будто искалечена, - сказал Ангел, подходя ближе.
- Вглядитесь повнимательнее, - сказал гид, - и вы увидите, что она держит роман великого русского мастера, притом вверх ногами. С тех самых пор, как этот наивный мастер, который столь успешно слил воедино детское и конторционистское начало, стал известен в нашей стране, его пытаются перещеголять в литературе, живописи, скульптуре и музыке, отказываясь признать, что он был последним словом; и так может продолжаться без конца, потому что обогнать его все равно невозможно. Рука статуи символизирует все это течение.
- Каким образом?
- А вот каким: в основе его лежит сальто-мортале. Вы никогда не вдумывались в метод этого русского гиганта? Подготовьте ваших персонажей к одной линии поведения, а потом заставьте их быстро сделать как раз обратное. Именно так этот потрясающий писатель доказывал беспредельную широту своего кругозора и знание глубин человеческой природы. Поскольку персонажи его ни разу не изменяют такому порядку на протяжении восьми тысяч страниц, сложилось поверхностное мнение, будто он повторялся. Но что ж из этого? Зато подумайте, какого блестящего несоответствия между характерами и действием он этим достиг, какой туманности фактов, какого поистине детского и мистического смешения всех дотоле известных человеческих ценностей! Простите, сэр, если будет щекотно, но дальше я должен перейти на шепот. Гид сложил пальцы трубкой и поднес к уху Ангела. - Писать романы может только тот, кто исключительно плохо знает нормальную человеческую природу, а великие романы - только тот, кто не знает ее вовсе.
- Как так? - растерянно спросил Ангел.
- Неожиданность, сэр, - вот на чем держатся все эффекты искусства, а в действительной жизни люди, что с ними ни делай, упорно поступают в соответствии со своим характером и темпераментом. Эта противная и неисправимая их черта причиняла бы много горя всем писателям-мистикам из поколения в поколение, если б только они ее замечали. Но замечают ли они ее? К счастью, нет. Эти великие, из ряда вон выходящие люди, естественно, вкладывают в свои книги то великое смятение и сумбур, в котором пребывают сами. Они рисуют не человеческую природу, а природу сверхчеловека или недочеловека - это как вам будет угодно. И кто скажет, что это плохо?
- Только не я, - отвечал Ангел. - Ибо, признаюсь, я очень люблю детективные романы. Но русские ведь не такие, как все, правда?
- Правда-то правда, - сказал гид, - но с тех пор, как в Англии их открыли, все персонажи наших крупных писателей наделены русской душой, хоть она и помещается в британском теле, и живут они в Корнуэлле или в
Средних графствах, под шотландскими или английскими фамилиями.
- Очень пикантно, - сказал Ангел, отворачиваясь от шедевра скульптуры. - А скажите, неодетых статуй больше не делают?
- Если и делают, то они неузнаваемы. Ибо толпе, не подготовленной воспитанием к отрешенному созерцанию, которое в известной мере было принято еще даже в дни Великой Заварухи, уже небезопасно показывать такие произведения искусства: люди, чего доброго, станут бросаться на них - либо с целью объятий, либо с целью разрушения, смотря по темпераменту.
- Значит, эллины умерли, - сказал Ангел.
- Умерли и не воскреснут, сэр. Они смотрели на жизнь как на источник наслаждения - этого порока вы у англичанина не найдете. Греки жили на солнце, на свежем воздухе; им было неведомо чувство приличия, порожденное жизнью наших городов. Мы уже давно славимся своей щепетильностью во всем, что касается тела; и она не уменьшилась оттого, что теперь в каждом районе созданы из молодежи комитеты надзора. Им-то теперь и принадлежит решающее слово в вопросах искусства, и их цензура не пропустит ничего, что не годилось бы для семилетнего ребенка.
- Какая заботливость, - сказал Ангел.
- Результаты этим достигаются удивительные, - сказал гид. Удивительные! - повторил он мечтательно. - Вероятно, в этой стране тлеет подспудно больше сексуальных желаний и болезней, чем в какой-либо другой.
- Так это и было задумано? - спросил Ангел.
- Нет, что вы, сэр! Это лишь естественное следствие того, что на поверхности все так поразительно чисто. Все теперь не снаружи, а внутри. Природа исчезла бесследно. Процесс этот ускорила Великая Заваруха. Ведь с той поры у нас почти не было ни досуга, ни денег для удовлетворения каких-либо потребностей, кроме смеха; благодаря этому, да еще религиозному фанатизму, поверхность нашего искусства просто ослепляет другие нации такая она гладкая, без единого пятнышка, точно сделана из жести.
Ангел вздернул бровь.
- Я ожидал лучшего, - сказал он.
- Только не подумайте, сэр, - продолжал гид, - что неодетое совсем вышло у нас из обихода. Его допускают сколько угодно, лишь бы было вульгарно, как вы могли видеть на той эстраде, ибо это хорошая коммерция; запрет касается только опасной области - искусства, оно в нашей стране всегда было никудышной коммерцией. Однако и в жизни неодетое разрешается, только если оно гротескно; единственное, что запрещено категорически, - это естественная красота. Смех, сэр, пусть самый грубый и вульгарный, - отличное дезинфицирующее средство. Нужно, впрочем, отдать должное нашим литераторам: они частично устояли против спроса на хохот. Одна литературная школа, зародившаяся как раз перед Великой Заварухой, до того усовершенствовалась, что сейчас есть целые книги в сотни страниц, в которых никто не поймет ни единой фразы - никто, кроме посвященных; это позволяет им не бояться комитетов надзора и прочих филистеров. У нас есть писатели, которые умудряются, проповедовать, что для полного выражения собственной Личности нужно жить в безвоздушном пространстве, что чистота познается через утонченные пороки, мужество - через трусость и доброта - через прусский образ действий. В большинстве это люди молодые. Есть у нас и другие писатели, которые под видом романов пишут автобиографии, пересыпанные философскими и политическими отступлениями. Эти бывают всех возрастов: от восьмидесяти лет до озлобленных тридцати. Имеются у нас и болтливые, плодовитые беллетристы и, наконец, изображатели жизни Трудяг, которых Трудяги не читают. А главное - есть у нас великая патриотическая школа; у тех на первом месте национальный девиз, и пишут они исключительно то, что идет на пользу коммерции. Словом, есть всякие писатели, как и в прежние времена.
- Выходит, что искусства особенно не продвинулись вперед, - сказал Ангел.
- Разве что прибавилось внешнего целомудрия и внутренней испорченности.
- И люди искусства все так же завидуют друг другу?
- О да, сэр. Это неотъемлемая черта артистического темперамента: все они необычайно чувствительны к славе.
- И они все так же сердятся, когда эти господа... э-э...
- Критики? - подсказал гид. - Сердятся, сэр. Но критика теперь почти сплошь анонимная, и на то есть веские причины: мало того, что рассерженный художник проявляет себя очень бурно, но у рассерженного критика нередко оказывается очень мало познаний, особенно в области искусства. Так что гуманнее по возможности обходиться без смертоубийства.
- Я лично не так уж ценю человеческую жизнь, - сказал Ангел. По-моему, для многих людей самое подходящее место - могила.
- Очень возможно, - раздраженно отпарировал гид. - Errare est humanum {Человеку свойственно ошибаться (лат.).}. Но я со своей стороны предпочел бы быть мертвым человеком, чем живым ангелом, - люди, по-моему, более милосердны.
- Ну что ж, - сказал Ацгел снисходительно, - у всякого свои предрассудки. Вы не могли бы показать мне какого-нибудь художника? У мадам Тюссо {Лондонский музей восковых фигур, где, между прочим, выставляют изображения знаменитых людей.} я, сколько помнится, ни одного не видел.
- Они в последнее время отказываются от этой чести. Вот в Корнуэлле мы могли бы, пожалуй, встретить и живого художника.
- Почему именно в Корнуэлле?
- Не могу вам сказать, сэр. Что-то в тамошнем воздухе им благоприятствует.
- Я голоден и предпочитаю отправиться в Савой, - сказал Ангел, прибавляя шагу.
- Вам повезло, - шепнул гид, когда они уселись за столик перед блюдом с креветками. - Слева от вас, совсем рядом, сидит наш самый видный представитель мозаической литературной школы.
- Тогда приступим, - сказал Ангел и, повернувшись к своему соседу, любезно спросил:
- Как поживаете, сэр? Каков ваш доход?
Джентльмен, к которому он обратился, поднял глаза от своей креветки и отвечал томным голосом:
- Спросите у моего агента. Есть вероятие, что он располагает нужными вам сведениями.
- Ответьте мне хотя бы на такой вопрос, - сказал Ангел еще более учтиво. - Как вы пишете ваши книги? Ведь это, должно быть, упоительно вызывать из небытия образы, созданные вашим воображением. Вы дожидаетесь вдохновения свыше?
- Нет, - отвечал писатель. - Я... нет! Я... э-э-э... - и он закончил веско:- Я каждое утро сажусь за стол.
