Роберт Кармер - Я - сыр
Т: Что для тебя было самым решающим в этом случае?
А: Что вы полагаете?
Т: Я полагаю - встреча с той собакой в лесу? Или было что-то еще, подтолкнувшее вас с отцом войти в лес?
(пауза 5 секунд)
А: Мы с отцом не разговаривали, когда мы вышли из лесу. Мы ни о чем не говорили матери - мы сделали из этого секрет. У меня не было ничего страшнее встречи с той собакой. Но вроде бы для меня все это не имело никаких последствий. Отец рассказывал матери о том, как мы гуляли по лесу, и о том, как приятно там в первое воскресенье Марта. А все, что было потом - отец был очень сильно искусан той собакой и нуждался в медицинской помощи - я забыл о причине, по которой мы вошли в лес.
Т: Как ты думаешь - твой отец видел на улице что-то, что могло его ввести в панику?
А: Да.
Т: Что, ты полагаешь, он видел?
А: Я не знаю... я не знаю...
(пауза 5 секунд)
А: Если можно, то мы прервемся? Я устал... это был водосток и лужа, которую не обойти.
Т: Конечно прервемся. Ты был молодцом. Постарайся отдохнуть.
А: Спасибо.
ЕND ТАРЕ ОZК004
----------------------------------
Телефонная будка стоит в стороне от Ховард-Джонсонса на перекрестке магистралей Роут 99 и Роут 119. Солнце слепит отражаясь от ее стекол. Я слезаю с байка и иду к ней. Ботинок трет, и на пятке правой ноги вздувается пузырь. Я гнусь под ветром и шарюсь по карманам, ища заблудшие в закутки монеты. Я должен поговорить с Эмми Херц. Ее голос поддержит меня. Я хотел позвонить ей этим утром, когда покидал Монумент. Мне вообще то нужны лекарства. Можно было бы остановиться в Файрфелде, отдохнуть и немного перекусить, разве что только в Херши-баре. Сейчас я где-то между Файрфелдом и Карвелом, как раз между теми местами, через которые я проезжаю. Я растерян, и поэтому нуждаюсь в разговоре с Эмми. Она поднимет мой дух, рассмешит меня. Я люблю ее.
Я дошел до телефонной будки после бесконечной ходьбы, похожей на сон, когда идешь и никак не можешь дойти до места назначения. Я смотрю на часы на них только лишь час пятнадцать. Уроки закончатся только в два пятнадцать, и еще пятнадцать минут ей идти домой, если, конечно же, она где-нибудь не задержится. Я смотрю на телефон в будке с отвращением - не к телефону, а к себе. Я потерял счет времени и никогда не доеду до Белтон-Фолса до наступления темноты. Я мельком взглянул на Ховард-Джонсонс. Я не голодный, но знаю, что телу нужна энергия, для всего моего путешествия в Ротербург. Мать всегда говорит, что я не ем достаточно, и всегда пытается впихнуть в меня побольше или приносит домой самые новые витамины в виде сладостей или жевательной резинки. Моя бедная мама.
Я качу свой байк по дороге на Ховард-Джонсонс. Когда я еще был маленьким, то назвал его "Опельсиновым Джонсоном". Мы проезжали его на машине - мать, отец и я. Я был между ними на переднем сидении, и когда я сказал "Опельсиновый Джонсон", они засмеялись, и я почувствовал себя в безопасности в окружении их любви. Иногда и по сей день я могу где-нибудь ночью прошептать: "Опельсиновый Джонсон", и снова мне становится лучше, и я защищен от всех бед.
Мне обязательно надо отдохнуть. Я знаю, что в Ховард-Джонсонсе есть комнота отдыха, но, по меньшей мере, у меня две проблемы. Прежде всего - это что мне делать с байком? Он без замка, и я не могу оставить его без присмотра, и я застряну тут, если что-нибудь с ним случится. Другая проблема в том, что ванные комноты обычно не имеют окон. Это создает множество сложностей, потому что я не могу находиться один в закрытых помещениях без окон. Мне надо будет сидеть в ванне с закрытой дверью и не иметь возможности наблюдать за байком. Вторая проблема решается, если я беру комноту, выходящую окнами на площадь, быстро моюсь и наблюдаю за байком через окно.
И вот я на центральной площади Ховард-Джонсонса, я очень хочу отдохнуть и спешу через улицу.
-----------------------------
Я стою в телефонной будке, в трубке все гудит и гудит. Я знаю - это дальний выстрел, и, скорее всего, Эмми Херц осталась в школе, но гудки следуют один за другим, и я потерял счет их количеству.
Мой желудок тянет и напрягает. Гамбургер, что я съел в Ховард-Джонсонсе переворачивается камнем в животе. Можно было бы заказать что-нибудь полегче, например, суп или жаркое с рыбой. И мне бы врача. Мои руки липнут от пота к поручням будки, а пальцы как чужие. В отличии от меня они привыкли к изгибам велосипедного руля. Головная боль наступает железными прутьями под костью лба. Я разбит, но Эмми Херц может все вылечить.
В трубке по прежнему гудки, без конца.
Грузовики несутся на север по Роут 99 и их моторы ревут и стонут в непрерывном гуле.
- Извините. Ваш абонент не отвечает. - коротко отрезает мужской голос оператора в линии.
- Вы можете попытаться еще раз? - спрашиваю я, хотя знаю, что зря. Еще как-то нахожу утешение в том, что телефон звонит у Эмми дома, отзываясь эхом в стенах комнот, где Эмми ест и спит, читает книги и смотрит телевизор.
Но на зло всему, оператор холодно произносит:
- Извините, сир, ваш абонент не отвечает.
- Спасибо, - отвечаю я. - спасибо за попытку.
Монеты выпадают в желобок под номеронабирателем, и я выгребаю их окаченевшими пальцами. Толкаю дверь будки. Она не поддается. Пинаю ее изо всех сил ногой. Она со скрежетом смещается, я открываю ее и иду прочь. Солнце скрывается под низкими облаками, которые давят и становятся все ниже, нагнетая клаустрофобию. Ротербург кажется все дальше и недосягаемее. В желудке покачивается тошнота, а в голове пульсирует. Я иду к байку. Пузырь на пятке лопается. Если бы все это рассказать Эмми...
Моя следующая остановка в Карвере, и я сверяю путь по карте. Масштаб карты - десять миль на один дюйм. Карвер только в полудюйме от точки, где я сейчас нахожусь. Когда я прибуду в Карвер, Эмми, наверно, придет из школы домой. И, может быть, я смогу найти аптеку и купить аспирин от головной боли. Я проверяю байк и кладу подарок для отца в корзину. Натягиваю шапку на уши - это удержит тепло и прикроет их от сильного шума, исходящего от грузовиков, несущихся по девяносто девятой магистрали. Оглядываюсь - никого. В Карвере я могу очевидно найти ресторан и заказать немного супа или тушеных моллюсков.
Я еду на велосипеде и говорю своим ногам: "Жмите, жмите." Словно я возвращаюсь. Я напеваю для поддержки духа:
Отец в долине,
Отец в долине...
Но я пою тихо, даже не вслух. Я устал, и мне нужна поддержка, пока не доберусь до Карвера.
--------------------------------------
ТАРЕ ОZК005 1350 date deleted T-A.
Т: Можем ли мы поговорить об Эмми Херц?
А: Если вы хотите.
(пауза 5 секунд)
Т: Ты можешь описать ее, как лучшего друга, или больше?
Больше. Ему снилось этой ночью, что он и Эмми
вдвоем на футбольных трибунах, поле было пустым, дул зимний ветер, и их губы соприкасались и открывались, их языки искали друг друга, и в момент их соприкосновения он дрожал - не от холода, а от наслаждения. Он чувствовал ее дыхание, сам дышал быстро и глубоко, и его сердце сильно билось. Он так ее любит.
А: Больше чем друга.
Т: Расскажи мне об этом.
Эмми. Эмми Херц. Она любила пакости и всегда на них подстрекала других. Эмми говорила, что каждый относится к жизни слишком серьозно. Когда он первый раз встретился с ней, она сказала: "Знаешь, что характерно для тебя, Асс? Ты недостаточно смеешься. Твое лицо спрятано в большой книге. Но я надеюсь, Асс, что можно услышать смех в твоем детском блюзе."
Она говорила примерно так. Но у нее были свои серьозные моменты. Она могла надолго закрыться дома с книгой. И если так, то именно книги их и познакомили. Она заходила в Монументскую Публичную библиотеку, а он выходил от туда, и они столкнулись в дверях. Книги, которые были у них в руках, посыпались на пол и завалили весь проход.
Когда они собирали их, Эмми сказала: "Знаешь, что мне это напоминает? Одну старую голевудскую комедию, ты ее видел по телевизору, где герой и героиня смешно встречаются. Я полагаю, ты можешь представить себе писателей, сидящих в студии и говорящих: "Подумать только - они сейчас встречаются?" И кто-нибудь говорит: "А что, если она входит в библиотеку со всеми своими книгами, а он в это же время выходит, и у него тоже книги..."
Они оба стояли на коленях в проеме входной двери библиотеки. Люди, входящие и выходящие, шагали через них, и она говорила больше минуты, а он, забыв все на свете, слушал. Она была той чокнутой девчонкой, от которой он смог сойти с ума. Они собирали книги: "Не путай свое с моим, - говорила она. - Это будет стоить тебе мятной жевачки, потому что я все это должна была вернуть еще месяц назад." - они тогда учились в разных школах. Он по уши влюбился в нее. Она сказала, что ее зовут Эмми Херц ("Пожалуйста, не путать с фирмой по прокату автомобилей."). Она была невысокого роста, крепкого сложения и вся в веснушках. Один из ее передних зубов был кривой, но у нее были очень красивые глаза - голубые, чем-то напоминающие китайскую вазу его матери, из фарфора, эмалированного небесной глазурью. У нее также были большие объемные груди - позже она говорила ему, что сильно их стесняется таких больших ("Попытайся таскать все это через весь город целый день."), но он был влюблен в нее и не смеялся, когда она объявляла это. Он любил ее еще и за то, что она не смеялась, когда он рассказал ей, что хочет когда-нибудь стать знаменитым писателем, таким как Томас Вольф, и за то, что она не спрашивала, кто был такой Томас Вольф и не сравнивала его с этим писателем. Позже, конечно, она призналась, что ей не легко понять его книги.
