Ладислав Фукс - Крематор
— Отец, ты купил картины! — ахнула Зина, вернувшись с урока музыки, и пан Копферкингель погладил ее по голове и сказал:
— Я купил картины, золотко мое, так как доходы нашей семьи возросли. Я купил их, чтобы наша квартира стала еще уютнее. — И он грустно улыбнулся Зине и Лакме, а потом спросил: — Ну, как ты сегодня играла?
— Да так… — вздохнула Зина, не сводя глаз с экзотического мужского лица на портрете. — Повторяла до бесконечности этюд, а старуха готова была бить меня линейкой по пальцам.
— Ну, Зинушка, не надо так, — мягко сказал пан Копферкингель, — не называй больше учительницу старухой. Это почтенная пожилая дама. Когда тебе будет столько, сколько ей, и какая-нибудь шестнадцатилетняя девушка назовет тебя старухой, тебе это вряд ли понравится. Женщины очень ранимы, и прежде всего красивые женщины, золотко мое. Мы не вправе никого обижать… даже в мыслях… Зина, — строгим голосом продолжал пан Копферкингель, — прошу тебя, не рассказывай никому о том, что ты слышала о пане Прахарже от его жены. И особенно Войте, это его может очень огорчить, я вообще не понимаю, как это пани Прахаржова решилась вслух пожаловаться…
Зина молча кивнула, и пан Копферкингель опять погладил ее по волосам.
— Драгоценная моя, — обратился он затем к Лакме, — детям надо бы навестить тетю в Слатинянах… отвезти ей цветов, — например, букет белых лилий. Как жаль, Лакме, что нет уже с нами твоей доброй матери, она так хорошо готовила, пекла…
Тут он улыбнулся кошке, лежащей в углу столовой, и пошел посмотреть, есть ли у нее в блюдце молоко: кошка тоже ела в столовой.
— Вчера или когда-то еще, — сказал пан Копферкингель, глядя на кошачье блюдце, — я прочитал, что арестовали одну женщину, которая продавала на рынке освежеванных кроликов, а на самом деле это были кошки. Бедную женщину на это толкнула нужда. Ведь хотя мы живем в справедливом и человечном государстве, нужда кое-где еще дает о себе знать.
Потом Зина стала приводить в порядок волосы перед маленьким зеркалом в столовой, а пан Копферкингель открыл книжный шкаф и любовно провел пальцем по корешку своей замечательной желтой книги о Тибете, после чего обвел взглядом тумбочку, торшер и радио и отправился помогать Лакме готовить бутерброды. Вечером они ожидали супругов Рейнке.
Рейнке были старыми друзьями Копферкингелей, хотя виделись оба семейства в последние годы нечасто. Это была солидная, элегантная пара. На Вилли ловко сидели серый костюм с голубым галстуком и зеленая тирольская шляпа со шнурком вокруг тульи; аккуратно причесанную головку его жены украшали большие серьги. Лакме разлила вино, все чокнулись, пан Копферкингель и Лакме едва пригубили, а Зина выпила чуть больше, примерно как пани Рейнке. Пан Копферкингель пододвинул гостям бутерброды и соленый миндаль. Пани Рейнке взяла бутерброд и положила его на хрустальную тарелочку, и Вилли тоже взял бутерброд, а другой рукой достал из кармана газету и протянул ее своему другу первой страницей вверх.
— Женатые мужчины, согласно статистике, — прочитал пан Копферкингель, открыв газету, — живут дольше. Прекрасно, Вилли, мы с тобой должны поблагодарить наших милых дам. Не будь их, мы бы поумирали, не дожив до старости.
Все засмеялись, а пан Копферкингель поискал глазами еще какую-нибудь поучительную информацию, чтобы зачитать ее вслух.
— А вот, — проговорил он, погасив улыбку, — бездомный ютится в свинарнике… Или вот: во рту восьмилетнего мальчика разорвался патрон! Это не худо бы послушать нашему Мили, — вздохнул пан Копферкингель, — правда, ему уже четырнадцать, но он все время где-то бродит. Может быть, вы еще не знаете, ведь вы давно у нас не были… — Пан Копферкингель посмотрел на Вилли и на пани Рейнке. — Как-то он даже не вернулся вечером домой, пришлось обратиться в полицию. Нашли его ночью в поле в окрестностях Сухдола, он вздумал заночевать там в стогу… дело было летом. Вот и сейчас его нет дома. Что, до сих пор гуляет? — с улыбкой спросил он у Лакме.
— Мили с Яном Беттельхаймом, у моста, — сказала Лакме.
— Беттельхайм? — поднял глаза Вилли. — Интересная фамилия. Не тот ли это врач, чья вывеска висит у вашего подъезда?
Пан Копферкингель кивнул. Вилли встал и направился, сопровождаемый слегка смущенным взглядом хозяина, к окну, туда, где висела на черном шнурке табличка с цифрами:
I II 1. 8.00-8.30 8.30-9.45 - 2. 8.30-9.00 9.00–10.15 3. 9.00-9.30 9.45–11.00 4. 9.30–10.00 10.15–11.30 5. 10.00–10.30 11.00–12.15 6. 10.30–11.00 11.30–12.45 7. 14.00–14.30 14.30–15.45 8 14.30–15.00 15.00–16.15 9. 15.00–15.30 15.45–17.00 10. 15.30–16.00 16.15–17.30Вилли молча изучал табличку. Потом перевел глаза на экзотический портрет, висящий рядом.
— Карл, кто это? Кто-нибудь из ваших предков?
— Это бывший французский министр Луи Марен, — неуверенно проговорил пан Копферкингель, — я купил это сегодня утром у пана Голого. Пан Голый содержит багетную мастерскую на Неказанке, он пожилой человек, вдовец, его жена умерла восемь лет назад, и он живет с дочерью, красивой розовощекой девушкой в черном платье… В передней висит и другая картина от пана Голого. Мэриборо, это город в Ирландии, названный в честь королевы Марии, она основала его в 1560 году. Но у пана Голого есть одна картина, которая подошла бы сюда больше, свадебная процессия… Ах, Вилли, — сказал пан Копферкингель, когда Вилли вернулся на свое место, — стоит только вспомнить, как нас мобилизовали, как мы пели в Праге на вокзале «Тебе, в венце победы, слава!» и «На родине, на родине», как мы сражались на фронте, как умирали… но война мне чужда, я не люблю ее. Она несет людям куда больше несчастий, чем мирная жизнь: нужду, разлад в семье и разводы, кровь, слезы, боль, смерть… И не только людям. Как вспомню, к примеру, сколько вынесли в походах несчастные лошади! На свете должны царить мир, счастье и справедливость.
— Но все это с неба не падает, — сказал Вилли, — за это надо бороться! Мечты и слова ничего не стоят, важны дела. А на них способны только полноценные люди. Судьбы Европы должны решать они, а не всякие слабаки. Вот, например, Австрия, — он ткнул пальцем в первую страницу газеты. — Ее присоединили к рейху — и это лишь первый шаг. Гитлер — гениальный политик, он избавит стомиллионный народ от страданий, нищеты, безработицы и обеспечит ему подобающее место в мире… вы еще не видели листовок, которые выпустила наша СНП? Она объединяет судетских немцев.
— А я думал, — удивился пан Копферкингель, — что ты член аграрной партии.
— Верно, — сказал Вилли, — но я немец! В январе мы примкнули к СНП, и я тоже внес в дело объединения свою скромную лепту. В Чехословакии создается единый немецкий фронт. Наш народ после войны стал жертвой беззакония, и мы с этим не можем смириться. В ком течет немецкая кровь, кто сражался с врагами Германии, кто хочет мира, счастья и справедливости — встань под знамена СНП! Еще не поздно, написано в листовке, которая может служить и заявлением… Вступай в СНП! Без Гитлера мы не выживем!
Пан Копферкингель растерянно посмотрел на Вилли и предложил:
— Угощайся миндалем.
Пани Рейнке сурово взглянула на пана Копферкингеля, взяла газету, развернула ее и начала читать заголовки:
— «Бездомный ютится в свинарнике…», «Во рту восьмилетнего мальчика разорвался патрон…» Ну, какие еще есть важные новости? — Она перевернула страницу. — А-а, вот! «Упал в кипяток. В Берегове отмечали серебряную свадьбу…»
