Чарльз Сноу - Возвращения домой
- В худшем случае, я полагаю, - сказал он безразличным тоном, - (а это, надо признаться, горькое утешение для провинциала, вроде меня, убедиться, что и в столице люди не исключают худший случай), я полагаю, что некоторым данное обстоятельство лишь поможет забыть, - хоть это и несколько легкомысленный способ решения деликатных вопросов, - данное обстоятельство лишь поможет забыть о собственных горестях.
Это было начало.
- Возможно, - согласился я.
- Произойдет ли так с ней? - спросил он прежним безразличным тоном.
- Не знаю.
- И я не знаю. - Он снова пошел кружить вокруг да около. - Кто из нас может утверждать, что знает хотя бы одну мысль другого? Кто из нас может это утверждать? Никто, даже такой человек, как вы, Льюис, обладающий, если можно так выразиться, большим, чем у других, даром понимания. Кроме того, человеку свойственно предполагать, что по сравнению с другими он и сам не так уж туп. И все же никто не посмеет утверждать - я думаю и вы не станете, - что можно полностью разделять страдания другого, даже если видишь их собственными глазами.
Не спуская с меня хитрого и печального взгляда, он снова вильнул в сторону.
- Возможно, чувствуешь это по-настоящему только тогда, - сказал он, когда сознаешь всю ответственность за свое дитя. Думаешь, что способен знать свое дитя, - на мгновение его бархатный голос дрогнул, - как самого себя. Плоть от плоти своей, кость от кости. И вдруг перед тобой предстает совсем другое существо и ты никак не можешь понять, что же произошло, и это тем печальнее, что иногда его состояние духа напоминает твое собственное. Если когда-нибудь бог благословит вас ребенком, Льюис, и у вас появится повод к тревогам, и вам придется быть свидетелем страданий, в которых вы чувствуете себя виновным, тогда, надеюсь, вы поймете то, что я пытался, хоть и очень неумело, объяснить.
- Мне кажется, я могу себе это представить.
Уловив в моем голосе насмешку, он опустил глаза и негромко спросил:
- Скажите мне, как она живет?
- Да почти все так же, - ответил я.
Он немного подумал.
- Как она проводит время в этом доме? - спросил он.
Я сказал, что недавно она нашла для себя новое занятие: помогает человеку, впавшему в бедность.
- Она всегда была добра к неудачникам.
Он скупо улыбнулся поджатыми губами. Мог ли он достаточно объективно судить, насколько она отличалась от него, с его жаждой успеха, с его нетерпением узнать, какова подлинная цена репутации каждого нового знакомого на фондовой бирже репутаций.
Он снова витиевато и уклончиво заговорил о том, как опасно проявлять участие к неудачнику; потом прервал себя и, глядя куда-то в пространство, сказал:
- Конечно, теперь ответственность лежит не на мне, она перешла к вам, и так лучше для всех нас, потому что у меня нет больше сил нести это бремя, и, по правде сказать, даже за эту попытку поговорить с вами по душам мне, наверное, придется заплатить собственным здоровьем. Конечно, сейчас бремя ответственности лежит на вас, и я знаю, что вы несете его охотнее, чем большинство мужчин на вашем месте. И конечно, я знаю, моя дочь никогда не умела себя вести в присутствии моей жены. Это всегда меня огорчало, но сейчас мы должны забыть об этом. Однако, даже если сегодня у меня создалось неправильное впечатление, нельзя откладывать на потом то, что следует сделать теперь. Потому что, видите ли, принимая во внимание все, включая и вероятность того, что я в корне ошибаюсь, есть нечто такое, о чем я не могу не упомянуть.
- Что именно? - спросил я.
- Вы сказали мне несколько минут назад, что, по-вашему, состояние ее почти не изменилось.
- А по-вашему?
- Боюсь, приходится только надеяться, что я, быть может, ошибаюсь, ответил он, - боюсь, она ушла от всех нас немного дальше, чем когда-либо.
Он закрыл глаза и, когда я попытался заговорить, покачал головой.
- Мне остается только положиться на вас. Вот все, что я могу сказать, прошептал он. - В комнате немного душно, мой дорогой Льюис. Может быть, ничего не случится, если отворить окно, хоть маленькую щелочку?
4. ПОЖАТИЕ РУКИ В ЖАРКИЙ ВЕЧЕР
Как-то вечером, вскоре после визита Найтов, возвращаясь домой из Милбэнка, я забрел в маленький бар на набережной и увидел там, за бочонками, служившими столами, у большого настенного зеркала, нескольких моих знакомых. Когда я к ним подошел, они замолчали; мне показалось также, что взгляд, брошенный на меня Бетти Вэйн - молодой женщиной, которую я знал лучше остальных, - был чересчур внимательным и тревожным. Несколько минут мы все обсуждали, а вернее сказать, хором комментировали наиболее жгучие политические события тех дней, а потом мы с Бетти вместе вышли из бара.
Бетти была маленькая женщина лет тридцати, с резкими чертами лица, с довольно крупным носом и чудесными доверчивыми глазами. Ее трудно было назвать хорошенькой, но она отличалась такой сердечностью и живостью, что лицо ее часто казалось просто очаровательным. Она не рассчитывала на восхищение мужчин. Замужество ее оказалось неудачным; она была настолько не уверена в себе, что не могла привлечь поклонников.
Я познакомился с ней в загородном доме ее родственников, Боскаслов, при довольно любопытных обстоятельствах. Вся ее семья отчаянно перессорилась из-за политических разногласий, и Бетти не разговаривала с доброй половиной своих родных. Она подружилась со мной, потому что мы оказались единомышленниками; она старалась сблизиться с теми, кто разделял ее точку зрения, как, например, эта компания в баре. Странно было видеть ее в обществе людей, которые лорду Боскаслу показались бы такими же чуждыми, как аборигены с острова Тробрианд.
Когда мы шли по набережной, я подумал, что оба мы, озабоченные собственными делами, отягощены и заботами общественного характера, а ведь в иных обстоятельствах, думал я, Бетти интересовалась бы политикой не больше, чем миссис Найт. Она шла привычным ей широким, решительным шагом, совсем мужским, и при этом была самой женственной из всех женщин. Эта походка была лишь защитной реакцией, - она боялась, как бы я или кто-нибудь другой не подумали, что она жаждет завести роман. Но под конец походка и разговор ее стали менее напряженными, она словно оттаяла, радуясь своему умению вести себя.
Мы помолчали, потом я спросил:
- Когда я вошел, вы говорили обо мне?
Она сбилась с шага и на ходу переменила ногу.
- Не совсем, - ответила она, потупившись, и крепко сжала губы.
- О чем же тогда? - Она не ответила, и я повторил: - О чем?
Она сделала над собой усилие, подняла на меня глаза, и взгляд ее был честным, встревоженным и твердым.
- Вы сами знаете.
- О Шейле?
Она кивнула. Я знал, что Шейла ей не нравится, но спросил, что именно говорили.
- Ничего. Всякую чепуху. Вы же знаете, каковы люди.
Я молчал.
Каким-то несвойственным ей светским тоном, словно обращаясь на вечере к незнакомому человеку, она вдруг добавила:
- Мне очень не хочется вам рассказывать.
- Для меня это еще более неприятно.
Бетти остановилась, положила руку на парапет набережной и повернулась ко мне:
- Если уж говорить, то придется напрямик.
Она понимала, что я разозлюсь, понимала, что я имею право знать. Ей не хотелось портить себе вечер, и в голосе ее, когда она заговорила, слышалась досада на меня за то, что я заставляю ее это делать.
Я попросил ее продолжать.
- Что ж, - она вновь перешла на светский тон, - собственно говоря, уверяют, что фактически она вас бросила.
Этого я никак не ожидал и потому засмеялся.
- Вот уж чепуха!
- Чепуха?
- К кому же, по их мнению, она от меня уходит?
Тем же светским, сдержанным тоном она ответила:
- Говорят, она предпочитает женщин.
Это была чистейшая ложь, я так и сказал.
Бетти удивилась и даже рассердилась, потому что я возразил довольно резко, хотя она, конечно, этого ждала.
Я начал выспрашивать у нее подробности.
- Откуда пошли эти слухи?
- Все так говорят.
- Кто же именно? От кого это исходит?
- Во всяком случае, не от меня. - Она пыталась оправдываться, но мне было не до нее.
Я попросил ее постараться припомнить, откуда пошел слух.
Припоминая, она немного успокоилась; через минуту лицо ее просветлело.
- Уверена, - сказала она, - что это идет от человека, который ее хорошо знает. Она ведь, кажется, у кого-то работает? Не связана ли она с одним человеком... у него такое лягушачье лицо? Он, кажется, букинист.
Робинсон держал когда-то букинистический магазин, но это было очень давно. Я едва поверил своим ушам.
- Робинсон?! - воскликнул я. - Вы имеете в виду его?
- Робинсон? У него красивые седые волосы, с прямым пробором? Он знаком с ней, не так ли?
- Да, - ответил я.
- Значит, это он пустил слух, что она неравнодушна к женщинам.
На углу Тайт-стрит я расстался с Бетти, даже не проводив ее до дому, досадуя на нее за то, что она сообщила мне дурные вести. Чем фальшивее слух, тем больнее он ранит. Всю дорогу домой я злился на Бетти и старался уверить себя, что все это она сама выдумала, хотя я знал ее как честного человека и верного Друга.
