Чарльз Сноу - Возвращения домой
- Более того, - продолжал Робинсон, - они вовсе не собирались дать мне даже эту сумму. Все говорили и говорили про свои миллионы, а когда я перешел к делу, сразу сникли.
- Но хоть что-нибудь они вам предложили? - спросила Шейла.
- Из игры всегда нужно выходить с достоинством, - наставительно изрек Робинсон, и мне пришло в голову, что за эти два часа он высказал больше истин о том, как следует делать дела, чем я слышал от Поля Лафкина за целых четыре года.
- Я сказал: "Людей надо щадить; никогда не рассказывайте о миллионах тем, кто нуждается в деньгах". И ушел, оставив их наедине с собственной совестью. - Он вздохнул. - Да, девятьсот фунтов.
Услыхав, как унижение можно обратить против оскорбителей, Шейла впервые за много месяцев громко рассмеялась. Потом она начала задавать вопросы. Девятьсот фунтов - это, конечно, маловато. Правда, он все годы сохранял свою издательскую марку, мог бы выпустить одну-две книги и поручить кому-нибудь их распространение, но что толку? Если он это сделает и все пойдет плохо, то деньги будут уже истрачены и не останется никакой надежды на будущее.
Робинсон не привык к таким лобовым атакам. Он вспыхнул: краска разлилась по щекам, по лбу, вплоть до корней белых волос. Как многие хитроумные люди, он всегда недооценивал окружающих. У него уже сложилось определенное суждение об этой красивой, страдающей нервным расстройством женщине, и он думал, что добыть у нее деньги будет легче легкого. Он сразу отнес ее к категории людей психически неуравновешенных и был удивлен ее неожиданной проницательностью. Она видела его насквозь, и это его встревожило.
Ведь он ухитрился быть и непозволительно откровенным, и опасно скрытным. Да и вправду ли уж он так беден? Он испытывал на Шейле один из вариантов своего многостороннего подхода. На этот раз он обрабатывал одновременно несколько человек, ни слова не говоря им друг о друге.
- Всегда старайтесь все упрощать, - сказал он, явно рисуясь.
- Но не настолько, чтобы получалась бессмыслица, - заметила Шейла, улыбаясь, но не уступая.
Вскоре она кое-чего от него добилась. Ему нужно, если только удастся собрать, несколько тысяч фунтов. Эта сумма дала бы ему возможность издавать книги, скромно, но на профессиональном уровне, в течение двух-трех лет. Если ему это не удастся, он хотел бы получить по крайней мере девятьсот фунтов. Даже если бы он смог выпустить под старой маркой всего три книги, имя Р.-С.Робинсона снова бы зазвучало.
- Никогда не знаешь, что может случиться, - сказал он и, словно пуская мыльные пузыри, один за другим преподнес несколько заманчивых проектов. Если он издаст три книги, сказал он, его снова вспомнят; тут он кончил пускать мыльные пузыри и заговорил о книгах, которые будет печатать. Он перестал льстить Шейле и пользоваться другими, по его мнению, безошибочными методами, и мы вдруг убедились, что вкус его остался неиспорченным. Он предпочитал серьезные, солидные, лишенные романтики книги, какие любила Шейла.
- Для них, - сказал он, - я мог бы сделать то, что делал раньше.
- Вам нужны деньги, - заметила Шейла.
- Мне нужно ровно столько, чтобы я мог кого-нибудь прославить, воскликнул он.
- Вам требуются только деньги? - спросила она.
- Нет. Я хочу, чтобы кто-нибудь, вроде вас, помог рассеять неправильное представление людей обо мне. Видите ли, иногда они считают меня ослом.
На этот раз он не играл. Он сказал это сердито, горячо, обиженно, не пытаясь ее одурачить. Но вскоре опять овладел собой и сообразил, что может получить ответ в тот же вечер. Он, должно быть, сообразил также, что Шейла на его стороне и не сдаст свои позиции, и под предлогом, что хочет вымыть руки, решил оставить нас наедине.
Когда я, проводив его, вернулся в столовую, - мы все еще сидели за столом, - Шейла сказала лишь:
- Ну?
После обеда мы пили коньяк, и, говоря со мной, она все время легонько подталкивала мизинцем бутылку.
- Ну? - повторила она.
И тогда и потом мне часто казалось, что, если бы я вмешался, она бы меня послушалась. Она все еще верила только мне и больше никому. Правда, она непременно хотела помочь ему; и все же, если бы я предостерег ее еще раз, она бы прислушалась к моим словам. Но я уже решил этого не делать. Она чем-то заинтересовалась, подумал я, и это принесет больше пользы, чем вреда.
- Хочешь рискнуть? - спросил я. - Что ж, попробуй.
- Ты теперь лучшего мнения о нем?
Он поднял ее жизненный тонус, думал я. И тут же сообразил, что он помог и мне. Если ее захватило, значит, и меня тоже.
Я усмехнулся и заметил:
- Должен сказать, я неплохо провел время.
Она кивнула и, помолчав минуту, спросила:
- Он ведь будет не очень благодарен?
- Думаю, что не очень.
- Не старайся смягчить. - Ее серые глаза сверкнули, как прожекторы. Никто не бывает благодарен, когда о нем заботятся. А он еще меньше других.
Это была одна из тех горьких истин, которые она никогда не скрывала ни от себя, ни от других, одна из тех истин, от которых, по ее мнению, незачем прятаться. Кто еще, подумал я, решился бы признать это в ту самую минуту, когда берет на себя такое рискованное обязательство? Другие могли бы сделать то, что сделала она, но не многие решились бы на это, понимая, что их ждет.
Мы молчали, она все еще смотрела на меня, но постепенно перестала меня видеть, ее взгляд устремился куда-то вдаль.
- Если я этого не сделаю, - сказала она, - сделает кто-нибудь другой. И потом для меня это, наверно, важнее, чем для него.
Вскоре вернулся Робинсон. Когда он открыл дверь, мы молчали, и он решил, что это из-за него. Он старался казаться веселым, но даже его оживленность была слишком натянутой, и, усевшись за стол, он снова попытался пустить в ход свою первоначальную уловку, но на этот раз неуклюже, слишком откровенно.
- Миссис-Элиот, я правда думаю, вам следовало бы написать книгу.
- Бросьте! - ответила она холодным, колючим тоном.
- Я нисколько не шучу.
- Не нужно.
Она произнесла это подчеркнуто категорически, и Робинсон опустил глаза.
Она продолжала, словно говоря о чем-то само собой разумеющемся:
- Я хочу сказать, что решила помочь вам.
Вторично за этот вечер Робинсон покраснел до корней волос. Не поднимая глаз, он Смущенно и невнятно поблагодарил ее, потом достал платок и вытер пот со лба.
- Надеюсь, вы не будете против, сэр, если я выпью еще рюмочку? обратился он ко мне, стараясь изобразить радостное оживление. - В конце концов нам есть что отпраздновать. - Он постепенно приходил в себя. - В конце концов это же - историческое событие.
3. ВИТИЕВАТЫЙ РАЗГОВОР
После того февральского вечера Шейла мало рассказывала мне о своих делах с Робинсоном, но я знал, что она увлечена ими. Когда в начале лета выяснилось, что ее родители собираются приехать в Лондон и на день остановиться у нас, она восприняла это, как досадную помеху.
- Некогда мне с ними возиться, - сказала она. Губы ее дергались.
Я ответил, что теперь нам едва ли удастся их отговорить; мистер Найт хочет посоветоваться с врачом.
- Почему бы не попробовать? Радости их приезд никому не принесет.
- Они очень обидятся, если мы их не примем.
- В свое время они меня тоже достаточно обижали. Во всяком случае, продолжала она, - на этот раз у меня есть более интересное занятие.
Она написала родителям, что не может их принять. Планы Робинсона, по-видимому, так захватили ее, что ей мучительно трудно было отвлечься, даже чтобы написать письмо. Но миссис Найт оказалась не слишком обидчивой. Она тут же с возмущением ответила, что они все равно приедут, хотя бы потому, что в минувшее рождество Шейла под каким-то предлогом не поехала к ним и мы не виделись полтора года, а отец Шейлы, несмотря на все заботы миссис Найт и его собственный оптимизм, не будет жить вечно, чтобы дочь могла видеть его, когда ей заблагорассудится; у нее просто нет чувства дочернего долга.
Шейла страшилась их общества и обвиняла их в своей мучительной застенчивости; и все же родительский авторитет был непререкаем. Никто не мог взять над ней верх, но ослушаться матери она была не в силах.
И вот как-то майским утром перед воротами нашего сада остановилось такси, и я увидел из окна второго этажа, как по дорожке медленно зашагали мистер и миссис Найт. Они шли очень медленно, ибо мистер Найт еле-еле передвигал ноги да еще останавливался для отдыха, все время опираясь на руку жены. Миссис Найт была дородная женщина, такая же сильная, как Шейла, но мистер Найт, который ковылял неверной, дрожащей походкой, положив руку на могучее плечо жены, возвышался над ней чуть ли не на целую голову. Его живот начинался где-то на середине груди, чуть пониже высокого воротника. Он двигался, покачиваясь, похожий на громадного раненого солдата, которого санитар уводит с поля битвы.
Я вышел им навстречу, а Шейла осталась у дверей.
- Доброе утро, Льюис, - еле слышно сказал мистер Найт.
