Джон Голсуорси - Девушка ждёт
– Но почему? – снова прервала его Динни. – Мне кажется…
– Знаю, Динни, знаю, – жестом остановил ее Майкл. – Но это как раз тот психологический момент, когда откуда ни возьмись появляется Бобби и говорит: «Между прочим, тут еще будет предисловие. Мне его показали. Там проводится мысль, что Англия любит проявлять великодушие за счет своих собственных подданных. Довольно-таки едко сказано, сэр. Пресса за это ухватится. Старая песенка – „Мы не умеем постоять за своих соотечественников“ – всегда имеет успех. И знаете, – заметит дальше Бобби, – мне давно казалось, что такой большой человек, как вы, легко мог бы рассеять впечатление, будто мы не умеем постоять за своих. Я не говорю, что это так на самом деле; может быть, это вовсе не так, но такое впечатление существует, и оно прочно укоренилось; вы, сэр, лучше всякого другого могли бы восстановить равновесие. А данный случай не плохой повод снова завоевать общественное доверие. Да и по существу-то ведь, – скажет далее Бобби, – было бы правильнее не подписывать ордера, – ведь шрам-то, между нами говоря, настоящий, и выстрел действительно был сделан в порядке самозащиты; наконец и стране будет полезно почувствовать, что на правительство можно положиться, оно не бросает своих на произвол судьбы». На этом Бобби и ретируется. А Уолтеру уже и в голову не придет, что ему просто хочется избежать неприятностей, – он будет верить, что мужественно защищает интересы своей страны… Что и требуется государственным деятелям. – Майкл закатил глава. – Видишь ли, Уолтер прекрасно сообразит, хоть никогда этого и не признает, что, если ордер не будет подписан, предисловие не появится. Больше того, в ночной тиши он будет с собой откровенен; но если при свете дня он себе скажет, что совершает геройский поступок, не подписывая ордера, – какое кому дело до того, о чем он думает по ночам. Понятно?
– Ясно как божий день, Майкл. Но разве не нужно, чтобы он прочел предисловие?
– Надеюсь, что нет, но оно должно быть у Бобби под рукой, на случай, если ему понадобится подкрепить свои доводы. Бобби Феррар любит все делать основательно.
– Но захочет ли мистер Феррар этим заниматься?
– Да, – сказал Майкл, – в общем, да. Отец когда-то оказал ему услугу, а старый Шропшир его дядя.
– Кто может написать предисловие?
– Думаю, что уговорю старого Блайза. У нас в партии его все еще побаиваются, и он, когда захочет, умеет писать так, что мороз подирает по коже.
Динни в волнении сжала руки.
– А он захочет?
– Это зависит от дневника.
– Тогда я думаю, что захочет.
– Можно мне его прочитать, прежде чем я отдам его в типографию?
– Конечно! Только имей в виду, Хьюберт не хочет, чтобы дневник был напечатан.
– Ничего. Если дело с Уолтером выгорит и он не подпишет ордера, печатать будет не нужно; а если не выгорит, тоже будет не нужно, – после драки кулаками не машут, как любил говорить старый Форсайт.
– А дорого будет стоить напечатать дневник?
– Пустяки – фунтов двадцать.
– Это мне по карману, – сказала Динни и подумала о двух джентльменах с Саут-Молтон-стрит: ведь у нее никогда не было за душой ни гроша.
– Ерунда, не беспокойся!
– Это моя идея, Майкл, и я хочу платить за нее сама. Ты и представить себе не можешь, как это ужасно – сидеть сложа руки, когда Хьюберт в такой опасности! Я уверена, что, если его выдадут, ему несдобровать.
– Никто не может предсказать, как поступит государственный деятель, – сказал Майкл. – Их недооценивают. Они куда сложнее, чем мы думаем, порой даже обладают кое-какими принципами, и уж конечно гораздо хитрее. Но, пожалуй, дело у нас все-таки выгорит, если мы сумеем как следует взяться за Блайза и Бобби Феррара. Я займусь Блайзом, а на Бобби напущу старика. Тем временем мы напечатаем дневник. – Он взял рукопись. – До свиданья, дорогая, и поменьше волнуйся.
Динни поцеловала его, и он ушел.
Он позвонил в тот же вечер около десяти.
– Динни, я прочел. Если это не тронет Уолтера, значит, он сухарь, каких мало. Ручаюсь, он не заснет над этим, как тот тип; что бы ни говорили об Уолтере, он человек добросовестный. В конце концов речь идет о чем-то вроде помилования, и он поймет, как все это серьезно. Если дневник попадет ему в руки, он уж дочитает его до конца; дневник его проймет, а заодно он узнает, как все происходило в действительности. Словом, держись!
– Слава богу! – от всей души сказала Динни и пошла спать; впервые за два дня у нее немного отлегло от сердца.
Глава тридцать пятая
Дни текли томительно медленно, и казалось, им не будет конца. Динни все еще жила на Маунт-стрит, чтобы быть под рукой, если она понадобится. Труднее всего было скрывать от близких замыслы Джин. Ей это удавалось со всеми, кроме сэра Лоренса, который, вскинув бровь, загадочно произнес:
– Pour une gaillarde, c’est une gaillarde![35]
A когда Динни посмотрела на него невинными глазами, он добавил:
– Ну, чем не дева Мария кисти Боттичелли! Хочешь познакомиться с Бобби Ферраром? Мы обедаем с ним в подвальчике у Дюмурье на Друри-Лейн; но имей в виду, мы питаемся одними грибами.
Динни возлагала столько надежд на Бобби Феррара, что была потрясена его видом: на лице его было написано полное безразличие. Гвоздика в петлице, бархатный голос, широкое невозмутимое лицо с чуть отвисшей нижней губой – ничто не внушало ей доверия.
– Вы питаете страсть к грибам, мисс Черрел? – спросил он.
– Да, но не к шампиньонам.
– Вот как?
– Бобби, – сказал сэр Лоренс, глядя то на него, то на племянницу, – никто не скажет, что вы – самая хитрая лиса в Европе. Но я-то вас знаю; держу пари, – вы назовете Уолтера «великим человеком», когда будете пугать его предисловием.
Бобби Феррар оскалил ровные зубы.
– Я не имею никакого влияния на Уолтера.
– Тогда кто же имеет?
– Никто. Кроме…
– Да?
– Самого Уолтера.
Динни, не выдержав, сказала:
– Поймите, мистер Феррар, ведь это вопрос жизни и смерти для моего брата и сущая пытка для всех нас!
Бобби Феррар молча посмотрел на ее взволнованное лицо. В течение всего обеда он не сказал и не обещал ничего определенного, но когда они с Динни поднялись, а сэр Лоренс платил по счету, Бобби спросил:
– Мисс Черрел, хотите пойти со мной к Уолтеру? Я могу устроить так, что вы будете сидеть поблизости.
– Страшно хочу.
– Пусть тогда это останется между нами. Я дам вам знать.
Динни стиснула руки и улыбнулась ему.
– Вот чудак! – сказал сэр Лоренс на обратном пути. – Ведь он, в сущности, добрая душа. Терпеть не может, чтобы людей вешали. Не пропускает ни одного процесса об убийстве. Ненавидит тюрьмы лютой ненавистью. Глядя на него, никогда этого не подумаешь.
– Да, пожалуй, – мечтательно протянула Динни.
– Бобби мог бы служить секретарем в какой-нибудь чека, – продолжал сэр Лоренс, – и никто бы не заподозрил, что он готов спалить их всех живьем. Это уникум. Дневник печатается, Динни, а старый Блайз пишет предисловие. Уолтер возвращается в четверг. Ты уже виделась с Хьюбертом?
– Нет, завтра мы с папой к нему идем.
– Я не хотел тебя выспрашивать, но молодые Тасборо, ведь правда, что-то затеяли? Я случайно узнал, что Алана нет на корабле.
– Разве?
– Святая невинность, – буркнул сэр Лоренс. – Ладно, милая, можешь секретничать, но я от души надеюсь, что, пока не будут исчерпаны мирные средства, они ничего не выкинут.
– Что ты, конечно, нет!
– Такая молодежь еще может внушить нам веру, будто личность делает историю. А тебе когда-нибудь приходило в голову, Динни, что история – просто повесть о том, как люди принимались вершить судьбы человечества, причиняя и себе и другим кучу неприятностей или спасая и себя и других от неприятностей. А у Дюмурье неплохо готовят, правда? Непременно свожу туда твою тетю, когда она наконец похудеет.
И Динни поняла, что опасность перекрестного допроса миновала.
Назавтра за ней зашел отец, и они отправились в тюрьму; был ветреный и тоскливый ноябрьский день. От одного вида тюремного здания ей захотелось завыть по-собачьи. Начальник тюрьмы – из военных – принял их очень любезно, с тем уважением, какое проявляет низший чин к высшему. Он не скрывал, что в деле Хьюберта его симпатия на их стороне, и предоставил им больше времени для свидания, чем полагалось по тюремному уставу.
Хьюберт вошел улыбаясь. Динни поняла, что, будь она одна, он, пожалуй, и не скрывал бы своего состояния, но в присутствии отца твердо решил держаться бодро, словно все это неудачная шутка. Со своей стороны, генерал, который всю дорогу был мрачен и молчалив, сразу же оживился и стал делать вид, будто вся эта история его просто забавляет. Динни невольно подумала, что, если бы не разница в возрасте, они были бы до смешного похожи друг на друга и внешностью и манерой держаться. В обоих было что-то детское или, вернее, что-то привитое им с детства и, по-видимому, на всю жизнь. За все это получасовое свидание ни тот, ни другой и не заикнулись о своих переживаниях. Встреча была тяжелым испытанием для всех троих, а откровенного разговора так и не получилось. По словам Хьюберта, жилось ему превосходно и беспокоиться было совершенно не о чем; по словам генерала, оставалось потерпеть еще несколько дней, а потом уж они поохотятся на славу. Он почему-то все время говорил об Индии и о беспорядках на границе. Только под конец, прощаясь, они очень прямо и серьезно взглянули друг другу в глаза. Отец отошел, и Динни, в свою очередь, поцеловала брата и пожала ему руку.
