Элизабет Хауэр - Фарфоровое лето
— Вы что, не видите, что на стуле лежат мои перчатки? — спросил он возмущенно. — Это мое место, разве не ясно?
Конрад вежливо извинился. Мы снова встали.
— Вечно эти ужасные иностранцы, — сказал мужчина и уселся.
Мы вышли на улицу.
— В банке разговаривали гораздо вежливее. У тебя завтра много дел?
— Не очень. Плохо только, что скоро мне придется приехать в Цюрих еще раз.
— Что? — воскликнула я удивленно. — Ведь это не было запланировано!
— Да, не было, — ответил Конрад, — но в этом есть необходимость.
— Почему? — спросила я. — Я хочу знать, в чем дело.
У Конрада, рассерженного и разочарованного из-за невыпитого аперитива, лопнуло терпение.
— Послушай-ка, Кристина, я не имею права и не собираюсь ничего тебе объяснять. Довольствуйся тем, что ты смогла поехать со мной, что ты гуляешь по Банхофштрассе и любуешься красивыми витринами, что завтра ты купишь пару мелочей, познакомишься поближе с этим милым городом, что тебе не нужно ни о чем заботиться. Работа — это мое дело.
Я ожидала этой реакции Конрада. Это было одно из его обычных statements[25], которые я ненавижу. Еще недавно я бы просто не стала обращать внимания на это заявление и тут же забыла бы о нем. Это время прошло. Я остановилась как раз под большими швейцарскими часами.
— Я не хочу довольствоваться тем, что ты мне предлагаешь, — сказала я так громко, что пара прохожих замедлила шаги и стала смотреть в нашу сторону. — Я сейчас же хочу знать, почему тебе нужно еще раз в Цюрих. Сейчас же, сию секунду.
Конрад тоже хорошо знал меня. Он понял, что сейчас ему нужно уступить, чтобы не привлекать всеобщего внимания.
— У меня не хватило одного документа, — сказал он тихо. — А теперь пошли.
Мы развернулись и отправились к нашей гостинице. На большой площади, где пересекалось несколько трамвайных линий и где находился банк — тот самый, в котором мы побывали после обеда, — установили гигантский кран. Мужчины в желтых защитных касках работали при ослепительно ярком свете прожекторов.
— Это тебе не кто-нибудь, а швейцарцы, — уважительно заметил Конрад, — они готовят все, чтобы на следующее утро можно было сразу же начать работать.
— Разве ты не поступаешь точно так же? — спросила я. — Убеждена, что, оказавшись в гостиничном номере, ты тут же усядешься за работу, чтобы утром быть во всеоружии.
— Да, это так. Если бы я этого не делал, ты не была бы сейчас здесь.
Теперь я была именно в том настроении, к которому стремилась. В этот вечер Конрад едва ли примется за свою работу.
В гостиничном холодильнике имелся богатый выбор алкогольных напитков. Мой муж утолил потребность в спиртном, налив себе рюмку водки. Потом удобно устроился в кресле, порылся в своем дипломате, выложил шариковую ручку и приготовил блокнот. Я стояла в халате у окна и смотрела на едва различимый берег озера, где серовато-черная январская ночь перемежалась желтыми огнями дуговых ламп. Я ждала. За спиной я слышала шуршание бумаг, тихое поскрипывание ручки. Я слышала, как Конрад взял со стола рюмку и, сделав маленький глоток, снова поставил ее. Время от времени в батарее что-то пощелкивало, из соседнего номера доносился шум льющейся воды. Я отвернулась от окна и взяла свою сумку.
Открыв брошюру, которую захватила из банка, я уселась напротив Конрада. Он не обращал на меня внимания. Я еще раз углубилась в непонятные мне дебри специальных выражений и выбрала отрывок, который показался мне наиболее подходящим.
— «Транснациональный закон управления ценными бумагами упрощается теперь вследствие стандартизации международных норм», — сказала я громко. — Уже давно пора.
— Что? — спросил Конрад. Он отложил исписанные листы и ручку и в крайнем удивлении уставился на меня.
— «Швейцарские банки», — продолжала я, — «имеют, само собой разумеется, опыт в отношении политики вкладов. Кроме того, ноу-хау в международной сфере предопределяет их обширную информацию в вопросах наследования и финансов».
— Кристина, — сказал Конрад, — я нахожу, что это бестактно с твоей стороны смеяться надо мной и моей работой.
— Нет, Конрад, — ответила я, — я ведь вполне серьезно. Скажи мне, пожалуйста, какого документа тебе недостает. Наверное, по делу о наследстве. Или может, по делу об опеке. А может быть, по делу о наследстве и опеке над Бенедиктом Лётцем?
Конрад ответил не сразу.
— Ты заглядывала в папку! Во время полета, ведь так? — спросил он немного погодя.
— Да, я заглядывала в папку, которую ты не хотел мне давать, которую ты хотел утаить от меня. Так же, как тогда, когда ты спрятал дело о наследстве Клары Вассарей под своим дипломатом. Не относись ко мне, пожалуйста, как к посторонней, я — член того семейства, к которому принадлежат Клара Вассарей и Бенедикт Лётц. Мне известно, что Бенедикт — внук Клары. Я с ним знакома.
Конрад побледнел и заметно разволновался.
— Расскажи мне, пожалуйста, как вы познакомились, — попросил он.
Я рассказала. Ничего при этом не утаивая. Описала все, от первой случайной встречи с Бенедиктом в палаццо Фортуни до нашего последнего посещения выставки мотоциклов. Я упомянула и об ежедневных звонках Бенедикта, сознавшись, что разговоры с ним очень важны для меня.
Конрад сидел, сложив руки на коленях, его взгляд не отрывался от ковра на полу. Сейчас мы были очень далеки друг от друга, в эти мгновения ничто не связывало меня с ним.
— Он рассказал тебе о Кларе Вассарей? — спросил Конрад.
— Нет, — ответила я.
— О своей матери?
— Нет, — ответила я.
— Ты спрашивала о них?
— Да. Теперь уже не спрашиваю.
— Понятно, — машинально ответил Конрад.
Я не знала, действительно ли ему было понятно. Может быть.
— Я — адвокат его опекуна, — сказал Конрад.
— Примерно так я и думала, — ответила я. — Через три месяца Бенедикту исполнится девятнадцать. Тогда он должен будет получить то, что ему причитается. Я не сомневаюсь, что ты превосходно представляешь интересы опекуна Бенедикта. Надеюсь, что так же обстоит дело и с интересами Бенедикта.
Едва я договорила эту фразу, как меня внезапно, как молнией, поразила мысль, напрашивающаяся сама собой.
— Бенедикт знает тебя? — спросила я.
— Он знает мою фамилию, — ответил Конрад. — Такая фамилия встречается нечасто.
Теперь кое-что прояснилось. Бенедикт давно знал, чьей женой является госпожа Кристина Гойценбах. Но это я обдумаю позже. Сейчас я должна довести до конца разговор с мужем.
— Конрад, — сказала я, — насколько я понимаю, ты приехал сюда по поручению опекуна Бенедикта. Значит, в деле Бенедикта Лётца имеются какие-то проблемы.
— Об этом я не могу говорить, — ответил Конрад. — Возможно, я теперь откажусь от этого поручения.
— Нет, — сказала я, — ты не имеешь права сделать это.
Конрад вопросительно посмотрел на меня.
— Потому что ты порядочный и честный человек, потому что таким ты останешься всегда, в любом случае.
— Ты так уверена во мне? — спросил Конрад. — Даже в этом случае?
— Почему в этом? — спросила я, уже заранее зная ответ.
— Потому что ты любишь этого Бенедикта Лётца, — сказал мой муж.
На следующий день я отправилась наконец на запланированную пешеходную экскурсию по городу. «Цюрих за один день» — так назывался имевшийся у меня план, который должен был служить мне для ориентации. Я начала с Линденхофа, тихой, обсаженной деревьями площади, откуда открывался красивый вид на старый город; прошла по выложенной брусчаткой, тщательно очищенной от снега мостовой вниз к церкви августинцев; не торопясь, прогулялась дальше до церкви святого Петра, старейшей церкви в городе. Я прочитала в путеводителе о лепном декоре, сводах и хорах, но не вошла внутрь, хотя дверь была открыта, а стала смотреть на часы с самым большим циферблатом Европы. Он внушительно смотрелся на романской башне; я попыталась разглядеть, который час. Несмотря на величину стрелок, мне это не удалось. Я отправилась дальше к Фраумюнстеру — в его монументальном фасаде было что-то угрожающее, — вошла и поискала цикл росписей по стеклу Шагала, потому что об этом я хотела рассказать Бенедикту. Закрыв глаза, я впитывала в себя краски и формы. Вниз по улице Лиммат я почти бежала вдоль симпатичных уютных домов корпораций, рассеянно глядя по сторонам; мне хотелось только двигаться, шагая все дальше и дальше, потому что я чувствовала, что силы вот-вот покинут меня, они еще были нужны мне. Водя пальцем по линиям плана, я достигла наконец Большого Мюнстера и, не обращая внимания на архитектуру, кинулась к витражам Августо Гиакометти, потому что об этом я хотела рассказать Бенедикту. Закрыв глаза, я впитывала в себя краски и формы. Потом кое-как добралась до берега, светлые теплоходы и зимой плавали по озеру, над ними кружили чайки. Вода была такой же спокойной, как эта спокойная страна. Я остановилась и, глубоко вдыхая холодный, чистый воздух, несколько пришла в себя. Одна чайка подобралась ко мне слишком близко, у нее была изуродована ножка, при каждом шаге тело ее покачивалось. Я наклонилась к ней.
