Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим
ПЕСНЯ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
1Послушные приказам Аладина
Иль ужасом гонимые, далеко
От стен ушли неверные: один
Аргант еще упорствует в защите.
Лицом к лицу с врагами так же храбро
И стойко он сражается, боясь
Не гибели, а плена; умирая,
Не хочет все же он быть побежденным.
Сильней всех прочих воинов его
Теснит и бьет Танкред. И по приемам,
И по доспехам в нем черкес того же
Противника узнал, что уж однажды
Прождать его заставил, и, узнав,
Ему бросает вызов: «Так-то слово
Свое ты держишь? Разве лишь сегодня
Условились мы встретиться с тобою?
Тебя я раньше ждал, ждал одного;
Я с воином сразиться думал, ты же —
Не больше, как машин строитель низкий.
Пусть так! Стеной солдат обороняйся
И новые снаряды измышляй;
Будь там хитер, где надо быть отважным:
Убийца женщин доблестный, готовлю
Тебе я неизбежную погибель».
С улыбкою презренья отвечает
Ему Танкред: «Я опоздал, тебе ж
Покажется, что поспешил, быть может.
Настанет скоро миг, когда, наверно,
Ты пожелаешь, чтобы между нами
Еще моря и горы находились.
Узнаешь ты сейчас, что не боязнь,
Не слабость мне задержкой послужили.
Так выходи ж на поединок страшный,
Гигантов и героев истребитель!
Тебя убийца женщин вызывает».
И всем своим велит он отступить:
«Никто не посягайте на Арганта;
Не ваш, а мой противник перед вами;
И Небеса, и данные мной клятвы
Его моим ударам предают».
«Вперед! – черкес на это, – одного ли,
Среди ль других, в Солиме ли, в пустыне ль,
Что ни грозило б мне, на что надежды
Я б ни питал, тебя я не оставлю».
И вызвавший и вызванный спешат
Окончить спор; один пылает злобой,
Другого жажда боя заставляет
Противнику защитником служить.
О славе и победе лишь ревнуя,
Нарушенным Танкред считал бы мщенье,
Когда б Аргант хоть каплю крови пролил
Не от его руки. Врага щитом
Он прикрывает и кричит всем встречным
Издалека: «С дороги! Бить не смейте!»
У христиан победоносных он
Добычу вырывает напоследок.
Из города потом они выходят
И разными обходными путями
От стана христианского вдали
В ущелье углубляются: под тенью
Густою, у подножия холма,
Укрытого от взоров посторонних,
Там будто ждет противников площадка,
Для поединка годная вполне.
Становятся здесь оба, и на город
Тревожные Аргант бросает взгляды.
Увидя, что противник без щита,
Танкред и свой отбрасывает также
И спрашивает: «Чем ты так встревожен?
Не мыслью ль о своем последнем часе?
Коль страх в тебя предчувствие вселяет,
То знай, что это – слишком поздний страх». —
«Я думаю о городе злосчастном,
Еще недавно первом в Палестине,
Отныне ж разоренном и в моей
Защите не нуждающемся больше;
Я думаю, что жизнь твоя для Неба
И для меня утратила уж цену».
Сказал, и друг на друга наступает
Противников достойная чета.
Проворный, изворотливый Танкред,
Как молния, разит неуловимо;
Аргант его и выше, и дородней
И раздавить его собой способен.
А тот все не дается, ускользает,
То наступать начнет, то отступать
И пользуется случаями всеми,
Чтоб отводить грозящие удары.
Как вкопанный, такое же искусство
Являет мусульманин, но иначе:
С протянутой рукою не меча
Он ищет у противника, а тела.
Один все изощряется в подходах,
Другой упорно меч к лицу подносит;
Остерегаясь хитрости, мечом
Грозит и защищается он всюду.
Так силы одинаковой, но разных
Размеров на спокойной глади моря
Два корабля ведут борьбу: один
И больше и грузней, другой проворней;
Тот и с кормы, и с носа налетает,
А этот неподвижен и, когда
Уж слишком приближается противник,
Грозит ему своею вышиною.
В то время как Танкред уловкой хитрой
Пытается Арганта обмануть,
Перед собой он острие вдруг видит;
Готов он отразить удар, но сразу
Ему неверный рану в бок наносит
И, радуясь удаче, восклицает:
«Великого искусника, тебя
Твое ж теперь искусство победило».
Танкред, и негодуя и стыдясь,
Уже не знает ярости предела:
Он мщением горит. В победе поздней
Позорное он видит пораженье.
Ответ на оскорбленье у него
Один – мечом; и меч он направляет
Арганту на забрало, но черкес
Удар предусмотрительно отводит.
Тогда рукою левою Танкред
Хватает руку правую Арганта
И в бок одну немедля за другою
Глубокие ему наносит раны
И восклицает: «Вот! Вот, победитель,
Ответ от побежденного тебе!»
Аргант дрожит и мечется, но руку
Свою освободить никак не может.
В конце концов, мечом владея снова,
Он яро нападает на Танкреда.
Тогда они могучими руками
Вцепляются друг в друга, крепко жмут
И наземь повалить один другого
Пытаются с удачей переменной.
Так видел мир в глубокой тьме времен
Боровшихся Алкида и Антея.
В стараниях напрасных истощившись,
Все так же вместе падают они;
Умышлено ль, случайно ль, остается
Свободной правая рука Арганта,
Тогда как он всей тяжестью своей
Налег на руку правую Танкреда.
Грозит герою гибель… напрягает
Последние он силы и встает.
Как более тяжелому, черкесу
Трудней подняться; пораженный страшным
Ударом, он свалился бы опять,
Когда б его не поддержала смелость.
Так, ветрами бичуемая, гнется
И тут же выпрямляется сосна.
Бой вновь горит, но ловкость и упорство
Жестокости уж место уступают.
Из многих ран кровь льется у Танкреда,
Неверный же ручьи ее теряет;
И силы в нем, и ярость быстро гаснут,
Как гаснет без питания огонь.
Его ослабевающей руки
Все медленней удары; видя это,
Танкред отходит в сторону и с речью
Спокойной обращается к нему:
«Признай же, воин доблестный, что мною
Ты побежден, и покорись судьбе;
Не нужно мне ни лавров, ни трофеев,
И все права тебе я возвращаю».
И ярости и бешенству дав волю,
Черкес кричит: «Тщеславиться ты смеешь
Победой надо мной? Ты смеешь мне,
Арганту, предлагать такую низость?
Твоя удача – пользуйся; я страха
Не ведаю и наказать за дерзость
Тебя сумею». Гнев воспламеняет
В нем безнадежно стынущую кровь;
Последние свои мгновенья хочет
Он доблестным усилием прославить.
Готовый уж совсем погаснуть, так
Вдруг вспыхивает факел ярким светом.
Обеими руками меч схватив,
Аргант его заносит над Танкредом,
Свой меч еще подставить не успевшим,
И, разрубив сперва ему плечо,
Потом и в бок неоднократно ранит.
Коль страха ты не ведаешь, то этим
Природе лишь обязан ты, Танкред,
Тебя бесстрашным сердцем наделившей!
Неверный нападает вновь, удары
Бесплодные на воздух расточая.
Теперь Танкред следит за ними зорко.
О, жертва ярости своей, Аргант
Неустрашимый! Тяжестью своею
К земле ты увлечен, счастливый тем,
Что самому себе сдаешься только,
А не ударам вражьим уступаешь.
Ключом бьет кровь из ран, что при паденье
Расширились. На землю опершись
Одной рукой и стоя на коленах,
Пытается еще он защищаться.
«Сдавайся же!» – кричит опять Танкред,
И жизнь ему даруя, и свободу;
Но быстрым, неожиданным ударом
Героя вероломный ранит в пятку.
«Предатель! Так-то злоупотребляешь
Ты жалостью моею!» – и герой,
Горя негодованием, двукратно
Вонзает меч неверному в забрало.
Теперь конец Арганту, и себе
Он верен остается даже в смерти:
Все та же ярость, гордость и отвага
В его словах и возгласах последних.
В ножны вложив свой славный меч, Танкред
Всевышнему возносит благодарность,
Но сам готов упасть от истощенья
На лавры, что его омыты кровью.
Боится он, что сил его остатка
Не хватит на обратный путь; но все же
Решается идти и, на ногах
Едва держась, плетется шаг за шагом.
Но много не пройти ему: с последним
Усилием садится он на землю
И голову, упавшую на грудь,
Ослабшею рукою подпирает.
Все вертится вокруг, мутится взор,
И падает без чувств он напоследок:
Теперь решить почти уж невозможно,
Кто победитель здесь, кто – побежденный.
Пока своею кровью спор смертельный
Противники решали, христиане
Громили в исступлении Солим,
И месть народ преступный пожирала.
Кто города погибшего бы мог
Нарисовать печальную картину?
И чей язык с наглядностью живою
О зрелище ужасном мог поведать?
Все кровью истекает, все полно
Резнёю беспощадной; всюду груды
Остывших тел в смешении с телами,
Хранящими еще остаток жизни.
Здесь мать простоволосая бежит,
Дитя к груди в смятенье прижимая;
Там воин, под добычею сгибаясь,
За девушкой протягивает руку.
Меж тем к холму, увенчанному храмом,
В той стороне, где солнечный закат,
В пыли, в крови Ринальд неверных гонит,
Тесня и убивая их без счета.
Его ужасный меч, как опьяненный,
Повсюду сеет смерть; щиты и шлемы
Под тяжкими ударами его
Дробятся на мельчайшие обломки.
Геройскому мечу равно доступны,
Кто защищен и кто не защищен;
Но безоружных жертв герой не ищет:
Лишь меч с мечом он бьется, не иначе.
И голосом и взглядами уж в бегство
Трусливые толпы он обращает.
Все гибнет под ударами его,
Все пред его угрозами трепещет.
Уже и чернь и воины искали
Убежища в том храме, что не раз
Разрушенный и снова возведенный,
Начального названья не утратил.
И золото, и кедр, и мрамор – все,
Что красило его, давно исчезло:
Остались из величия былого
Лишь башни да железные ворота.
Когда герой является, он доступ
В святилище находит уж закрытым,
И наверху поставлен уж снаряд,
В себе таящий смертную угрозу.
Молниеносным взором измеряет
Он дважды высоту сооруженья
И дважды он вокруг него обходит,
Чтоб узкую лазейку отыскать.
Так в сумраке вечернем тощий волк,
Кровавой пищи алчущий и в ярость
От голода все больше приходящий,
Вокруг овчарни бродит осторожно.
В конце концов воитель принимает,
По-видимому, твердое решенье;
Неверных вид его ввергает в трепет,
И приступа они со страхом ждут.
Огромное бревно неподалеку
Лежало там; могучею рукою,
Которую тягчайшая бы ноша
В сомнение повергнуть не могла,
Герой берет бревно и начинает
Раскачивать его перед вратами.
Удары учащая, хочет он
Их разгромить и в храм тогда проникнуть.
Ни мрамор, ни крепчайшие металлы
Его усилий выдержать не могут:
Крючки уже все вырваны, замки
Все сломаны, и падают ворота;
Так бьет таран; так страшные машины
Звучат, неся с собой разгром и смерть.
В открытый храм вступает победитель;
Вторгаются за ним и христиане.
Величественный храм, когда-то Божье
Вместилище, весь кровью затоплен.
О суд Небес! Чем долее ты терпишь,
Тем тягостней возмездие твое:
Ты гнев в сердцах воспламеняешь кротких,
Ты направляешь меч твоих сынов.
Нечестье омывает кровью ту
Святыню, что само же осквернило.
А Сулейман меж тем стремится к башне
Давида, увлекая за собой
Остатки все рассеянного войска,
И тщательно все входы запирает;
Сам Аладин торопится туда же.
«Иди, иди! – кричит ему султан, —
Иди, великодушный повелитель!
Укроемся в убежище последнем.
От ярости врагов еще ты можешь
Спасти и жизнь и власть». – «Увы, увы! —
Так восклицает старец злополучный, —
Где город мой? Где мой престол? Я жил,
Я царствовал, все кончено отныне.
На свете нас не существует больше:
Последний день, неотразимый день
Настал для нас, никто же не спасется».
Султан же, опечаленный, на это:
«Что сталось с прежней храбростью твоей?
Пусть нас судьба венца лишает; слава
И честь переживут утраты наши.
Войди к нам, государь, войди и силы
Восстанови свои в тиши покоя!»
Сказал он, и, его совету внемля,
Властитель престарелый входит в башню.
Отбрасывает меч свой Сулейман
И, палицу тяжелую взяв в руки,
Становится у входа в башню с нею,
Чтоб доступ христианам преграждать.
Что ни удар, то ужас и погибель.
Он убивает, сбрасывает; видя
Оружие ужасное, все ищет
Спасения лишь в бегстве от него.
С отрядом смельчаков Раймунд подходит.
Ко входу старец доблестный спешит,
Смертельные удары презирая;
Он первый ударяет, но бесплодно.
Удача помогает Сулейману
Его ударить палицей с размаху:
Ошеломленный, в трепете герой,
Раскинув руки, падает на землю.
Отвага пробуждается в сердцах
У побежденных. Силе уступает
Одна часть победителей, другая ж
Здесь для себя конец находит смертный.
И Сулейман кричит тогда: «Друзья!
Возьмите воина, что от моих
Ударов распростерся перед вами,
И пленником его считайте нашим».
Неверные выходят, чтоб приказ
Исполнить Сулеймана; христиане,
Напротив, защищать вождя готовы:
Одни являют пламенную ярость
И нежную заботливость – другие.
Так рьяно обе стороны стремятся
К борьбе, где быть наградою должны
Жизнь и свобода славного героя.
Тем временем султан, упорный в мести,
Все приступы отбил победоносно:
И шлемы и щиты – все оказалось
Бессильным против палицы его.
Но грозные две силы христиан
Уже несут нежданную поддержку:
Сюда без уговора поспешив,
Готфрид с Ринальдом сходятся у башни.
При виде бури, что ему грозит,
При шуме, что ее вещают близость,
Всех воинов султан сзывает в башню;
Потом и сам скрывается туда,
Но делает уж это напоследок:
Одерживает верх в нем осторожность,
Однако ж покориться ей вполне
Не хочет вызывающая храбрость.
Так в поле, чуть задуют с воем ветры
И грянет гром раскатами из тучи,
То темной, то светящейся от молний,
Заботливый пастух свои стада
Торопится собрать под кров спокойный:
И посохом и голосом усердно
Животных он к приюту погоняет,
А сам уж, ради них, идет последним.
Едва лишь Сулейман успел собрать
Всех воинов и запереться в башне,
Является Ринальд, неотразимо
Попутные препоны сокрушая
И жаждой новых подвигов горя.
Себе он жертвы требует, той жертвы,
Что памяти Свенона обещали
И Небеса, и данные им клятвы.
Рука победоносная грозила
Последнему оплоту нечестивых,
И, может быть, султан в своем последнем
Убежище обрел бы свой конец;
Но, сумрака вечернего завесой
Окутанный, уж кругозор темнеет.
Тогда Готфрид велит трубить отбой,
На утро назначая новый приступ.
И речь он держит к воинам, сияя:
«Всевышний с высоты престола помощь
Нам ниспослал незримую; теперь
Лишь довершить победу остается.
Мы завтра же покончим с этой башней,
Последнею надеждою неверных.
Тем временем иной нас долг зовет:
Зовут о братьях раненых заботы.
Спасем, спасем тех воинов, чьей кровью
Мы новую отчизну покупаем;
Для христианских рук пристойней это,
Чем злобствовать и мстить. Истекший день,
Увы! уж слишком много видел крови.
Довольно ненавистного разбоя,
Что лишь бесчестит нас! Я так хочу,
И пусть труба мою вещает волю».
Сказал, идет в то место, где Раймунд
От тяжкого еще удара стонет.
Тревогу затаив глубоко в сердце,
Султан поднять старался дух неверных
И говорил: «Товарищи-бойцы,
Назло судьбе восторжествуем завтра;
Хоть видимость и против нас повсюду,
На деле же легки потери наши.
Враг захватил лишь камни да обломки,
В его цепях лишь чернь; Солим же – наш:
Он в вашем повелителе, он в ваших
Лихих сердцах, в руках победоносных.
Среди храбрейших воинов ваш царь
Нашел защиту в башне неприступной;
Пустыней пусть владеют христиане:
Им жребий побежденных уготован.
Так и случится. В наглости удачи
Они упьются кровью, объедятся
Добычей и впадут в распутство; вот
Тогда среди разбоя и развалин
Мы нападем на них и уничтожим.
Порукою нам в этом – Небо, ваша
Отвага и обещанная помощь,
С которой египтянин к нам спешит.
Отсюда же господствовать мы будем
Над городом: из высочайших зданий
Посыплются каменья на врагов,
В то время как машинами своими
Мы заградим проходы все ко гробу
Того, в ком чтят Спасителя они».
Такою речью он в сердцах увядших
Вновь оживляет сладкую надежду.
Меж тем Вафрин меж египтян блуждает.
Отправился он к ночи на разведки
И под покровом тьмы, переодетый,
Места уединенные проехал.
Еще восток не заалел, когда
За ним остались стены Аскалона;
Когда же полпути свершило солнце,
Огромнейшее войско он увидел.
Бесчисленное множество шатров
И сотни стягов реющих он видит.
Разноречивый говор режет ухо;
Где – барабан, где – рог, там – крик верблюда,
Здесь – крик слона; коней повсюду ржанье:
Все звуки в хор сливаются нестройный.
«Да, – думает Вафрин, – сюда стеклись
И Африки и Азии все силы».
На стан бросает взгляд он, на окопы;
Потом, путей побочных избегая,
Не прячась, не таясь, в виду у всех
Спокойно входит в главные ворота.
Вопросы задает непринужденно,
Охотно на вопросы отвечает
И, с хитростью соединяя смелость,
Себя не выдает он ни на миг.
От взгляда любопытного его
Ничто не ускользает. Он и пеших
И всадников сосчитывает точно,
Вождей всех имена запоминает
И узнает весь распорядок стана.
Все тайны он разоблачает скоро,
И ловкость под личиной простоты
Его приводит к ставке полководца.
В той части ставки, что ей служит кровлей,
Достаточная щель есть для того,
Чтоб можно было слышать все и видеть:
До уха тайна всякая достигнет,
От зоркого же взгляда ни одно
Не скроется движенье Эмирена.
Вафрин там и становится открыто,
Как будто что-нибудь поправить хочет.
И видит он: в броне и в багрянице,
Еще простоволосый, полководец
Стоит, на дротик опершись; поодаль —
Два отрока со шлемом и щитом.
Допрашивал он воина-гиганта,
Смотревшего и яростно и грозно.
Готфрида имя услыхав, Вафрин
Боится проронить хотя бы слово.
«Итак, вполне уверен ты, что можешь
Убить Готфрида?» – молвит Эмирен.
«Уверен и клянусь не возвращаться
На родину иначе, как с победой.
За это я одной прошу награды:
Чтоб посреди Каира водружен
Был столб с его доспехами, под ними ж
Была бы надпись сделана такая:
«Сии доспехи вместе с жизнью отнял
Ормонд у разрушителя Востока,
Разбойника-француза, сей же столб
На память о событии поставлен»». —
«Нет, – Эмирен его перебивает, —
Калиф тебя вознаградит иначе;
К тому, чего ты просишь, жди по праву
Прибавки в меру щедрости его.
Теперь готовь оружие и платье,
Что скрыло бы тебя; день битвы близок». —
«Готово все». И оба умолкают.
Вафрин и изумлен и потрясен.
Гадает он о замысле ужасном,
О том, во что переодеться должен
Убийца подсылаемый, и нет
Просвета для него во тьме зловещей.
Отходит он, снедаемый тревогой,
И, не смыкая глаз, проводит ночь.
Наутро, развернув знамена, войско
В поход всем станом бодро выступает.
Вафрин не отстает от египтян:
На каждой остановке неуклонно
От ставки к ставке бродит он в надежде
Хоть что-нибудь желанное услышать.
И под навесом пышным, наконец,
Армиду видит он среди служанок
И воинов; мрачнее черной тучи,
Рукой подперши голову и взор
К земле склонив, она сама с собою
Как будто говорит; Вафрин не мог бы
Сказать, что плачет, но в ее глазах
Прозрачные жемчужины он видит.
Адраст сидит напротив без движенья
И не дыша почти. Его глаза,
Истолкователи его желаний,
Царевну пожирают неотступно.
И тут же Тизаферн: поочередно
Глядит он на нее и на него;
Лица его изменчивые краски
То нежностью, то ревностью пылают.
Поодаль, между женщин, – Альтамор.
Не поддается он желаньям пылким,
И осторожный взгляд его скользит
По прелестям Армиды с нежной лаской.
То на руке прелестной, то на алых
Губах на время он его задержит;
Порою удается и в тайник
Ему забросить взгляд сквозь покрывало.
Но поднимает вдруг глаза Армида;
Лицо ее уже светло; улыбка
Небесная, как молния, пронзает
Ее печали мрак: «Чуть о твоей
Отваге вспомню я, Адраст бесстрашный,
Как снова оживаю, и с души
Спадает гнет: недолго ждать ей часа,
Когда вкусит она всю сладость мести». —
«Царевна, проясни же от заботы
Свое чело и скорбь свою развей;
Ты голову врага увидишь скоро
У ног своих иль, если пожелаешь,
Я пленником тебе его доставлю.
В том клялся я и подтверждаю клятву».
Внимая речи страстной, Тизаферн
Молчит, но гложут гнев его и злоба.
Тогда на Тизаферна нежный взгляд
Армида переносит: «Ты что скажешь?»
И он в ответ: «Я робкими шагами
Лишь издали последую за тем,
Кого ты избрала себе в герои». —
«Да, – восклицает яростный индиец, —
Он по моим следам пойдет, со мной
Соревновать открыто не дерзая». —
«Ах, отчего я не могу предаться
Порыву! – восклицает Тизаферн, —
С мечом в руке, я показал бы скоро,
Кто первенства из нас достоин. Варвар!
Ни удалью своею, ни бахвальством
Меня не испугаешь ты». Адраст
Уж ринуться готов ему навстречу,
Но распре их кладет конец Армида.
И говорит: «Отважные бойцы,
Не мне ль свои мечи вы обещали?
Зачем же взять хотите их обратно?
В одном бы чувстве слиться вы должны.
Меня лишь оскорбляет ваша ярость,
И на меня лишь падают угрозы».
Так говорит царевна, и враги
Смиряются под гнетом пут жестоких.
Вафрин и видел это все, и слышал;
Потом в другое место он идет
Расследовать мучительную тайну,
Что от него завесой плотной скрыта.
Расспросы не приводят ни к чему:
Чем больше затруднений он встречает,
Тем больше разгорается в нем рвенье
Исторгнуть эту тайну иль погибнуть.
Изыскивает он уж сотни новых
Путей и средств, неведомых уловок
И хитростей придумывает сотни;
Но все не то, все мало для него.
И вдруг судьба развязывает узел,
Которым он опутан, и ему
Воочию показывает сети,
Сплетенные Готфриду на погибель.
Скитаясь, возвращается он снова
Туда, где видел ранее Армиду,
Сидевшую среди своих героев
И мстительной взволнованной толпы:
Надежды не теряет он луч света
Здесь обрести. И вот к красотке юной
Подходит он с развязностью такою,
Как будто с ней давно уже знаком.
«И мне бы, – говорит он ей, – хотелось
К какой-нибудь красавице попасть
В герои; предложить я тоже мог бы
Ей голову Готфрида иль Ринальда.
Взгляни кругом и выбери любую
Из варварских голов, я обещаю…»
Он думает, что шутка приведет
Ее скорей к беседе поважнее,
Но сам же выдает себя улыбкой.
Другая из красоток на него
Глядит, потом подходит со словами:
«Я у нее отбить тебя желаю;
Раскаиваться ты не будешь в том,
Что сердце мне отдашь свое. Отныне
Ты – рыцарь мой, и надо нам тотчас же
Поговорить совсем наедине».
Они отходят в сторону. «Тебя
Я узнаю, Вафрин; ты должен также
Меня узнать». Он слышит и трепещет,
Но скоро вновь собой овладевает
И говорит с улыбкой же: «Не помню,
Чтоб видел я тебя когда-нибудь,
Забыть же мудрено черты такие;
К тому же я ношу другое имя.
Родился я в песках Бизерты знойных,
Родитель мой – Лесбин, я – Альманзор». —
«Я знаю, кто ты и откуда родом.
Я – из твоих друзей, меня не бойся;
Готова жизнь отдать я, чтоб спасти
Твоих единоверцев: ты царевну
Эрминию перед собою видишь,
И господин у нас один и тот же.
Став пленницей Танкреда, под твоим
Участливым, заботливым надзором
Я пробыла два месяца; взгляни же!
Ведь это – я сама, а не другая!»
Вафрин глядит и скоро узнает;
Она же продолжает: «Этим солнцем,
Что светит нам, клянусь я, твоего
Не обману доверия, не бойся!
Я к жалости твоей сама взываю:
Верни меня к былым цепям; с тех пор
Как я свободу страшную познала,
Печальные влачу я дни и ночи.
Коль ты сюда разведчиком явился,
Удачней ничего не может быть:
Тебе такие тайны я открою,
Каких ни от кого ты не узнал бы».
Встревоженный Вафрин молчит сурово:
Армидины он козни вспоминает.
Непостоянна женщина, болтлива,
И слепо доверяться ей – безумство!
В конце концов он говорит: «Царевна,
Твоим проводником я быть готов;
Но уж терять в бесплодных разговорах
Не будем драгоценные мгновенья».
Условившись бежать без замедленья,
Расходятся они. Еще немного
Побыв среди своих подруг беспечных,
Эрминия рассказывает им
О рыцаре своем с шутливым видом
И вскоре исчезает; а оттуда
Спешит опять к Вафрину, чтоб из стана
С ним вместе незаметно ускакать.
И вот они уже в безлюдном месте,
И говорит Эрминии Вафрин:
«Теперь скажи, какие ты хотела
Открыть мне тайны? Что нам угрожает?»
И с ужасом тогда он узнает
О замысле убийственном: «Покончить
С Готфридом восемь воинов решили
И выбрали главой своим Ормонда.
В тот самый день, когда должна решиться
На поле брани Азии судьба,
Вмешаются они все восемь в схватку,
Французами переодевшись раньше:
С крестами на оружии, под видом
Тех воинов, которым охранять
Поручено особу полководца,
Они его кольцом охватят тесным.
В отличие от прочих же, на шлемах
У них значки особенные будут,
Чтоб египтяне видеть их могли
Перед собою каждое мгновенье;
И под такой обманчивой личиной
Предатели должны в разгаре боя
Отравой напоенное смертельной
Оружие вонзить Готфриду в грудь.
И мне самой служить, увы! пришлось
Их замыслам преступным: эти руки
Чертить злодеям вынуждены были
Оружия и платья образцы;
Хотя и подневольно, под угрозой,
Загрязнена я тем же преступленьем.
И вот, Вафрин, причина, что меня
Теперь бежать отсюда заставляет.
Увы! и не одна еще…» Румянцем
Ее внезапно вспыхивают щеки,
И опускает взор она, неясно
Произнося последние слова.
«А, милая моя! – перебивает
Ее Вафрин встревоженный, – так значит,
Есть и другие тайны у тебя,
Которые открыть ты мне боишься?»
Вздох испустив глубокий, продолжает
Она дрожащим голосом: «Беги же,
Бессильная стыдливость, от меня!
Зачем скрывать я дольше буду пламя,
Что никаких преград уж знать не хочет?
Должна была таить его я прежде:
Разбитые оковы уважать
Обязана ль, беглянка, я отныне?
Пережила я гибельную ночь
И для себя, и для своей отчизны:
Нет царства у меня и нет престола;
Но это – лишь начало бед моих,
И в их числе беды нет самой горшей.
Я в эту ночь ужасную навеки
Себя самой лишилась; отдала
И сердце ей, и разум безвозвратно.
Вафрин, ты помнишь это; вся дрожа
От ужасов резни кровопролитной,
К Танкреду устремилась я навстречу
В тот миг, когда входил он в мой дворец,
И, пав к его ногам, я возопила:
«Будь милостив, суровый победитель!
Не о пощаде жизни я молю,
А о спасенье девичьей лишь чести».
Он, руку протянув мне благосклонно,
Сказал: «Ты не обманута надеждой;
Отныне я – защитник твой, царевна».
И вот тогда почувствовала я…
Что именно, сказать я не сумею,
Но сладостное нечто, неземное
Ко мне проникло в сердце, и душа
Моя была огнем объята вскоре.
Танкред меня вначале утешал,
Свои к моим примешивая слезы,
И вдруг сказал однажды: «Возвращаю
Тебе я и свободу и богатство».
Увы! благодеянье это было
Лишь видимым, Вафрин; разбив оковы,
Вернув богатство суетное, он
В тот миг стал сердца моего владыкой.
Как трудно скрыть любовь! С тобою часто
Беседы я вела о господине;
Я в слабости своей не признавалась,
Но ты, ее приметив, говорил:
«Эрминия, тебя снедает тайна».
Отнекивалась я всегда упорно,
Но вздохи изменяли мне, глаза же,
Быть может, тайну выдали тебе.
Злосчастное молчанье! Ах, зачем
Тогда я избегала исцеленья!
Пришлось же мне впоследствии бесплодно
Порвать узду моих желаний страстных.
Уехала я со стрелою в сердце,
Что ранила его. Была близка
Я к смерти, но любовь, мне жизнь спасая,
Разбила все стыдливости оковы.
Пустилась я на поиски того,
Кто, причинив мне столько мук, был властен
Один их прекратить; мне угрожали
Опасности от злых людей повсюду;
Спасение от них в конце концов
В пустыне я нашла уединенной,
Где, посоха из рук не выпуская,
Жила в лесу с простыми пастухами.
Однако вскоре гибельное пламя
Вновь разгорелось в сердце у меня,
И сделала еще раз я попытку
С Танкредом увидаться; но вернула
Нагрянувшая новая беда
Меня ко всем пережитым печалям:
Дорогой в руки египтян попавшись,
Я с ними же и в Газе очутилась.
Представленная грозному вождю,
Все о себе ему я рассказала;
Он пожалел меня, и при Армиде
Я обрела себе приют почетный.
Вафрин, вот повесть скорбная моя:
От воли к рабству и от рабства к воле
Судьба меня бросала; но доныне
Храню любовь я все же к первым узам.
О Небо! Неужели тот герой,
Что вечными сковал меня цепями,
Мне скажет: «Нет скиталице приюта!»
И оттолкнет меня? Ах, если б только
Меня он с прежней ласковостью встретил
И возвратил мне прежнюю неволю!»
Так ехали они и ночь и день,
Беседой задушевной развлекаясь.
Вафрин по безопаснейшим тропинкам
Эрминии указывает путь;
Перед закатом солнца в океане
Они почти Солима достигают.
Кровавые следы их к луже крови
Приводят; посредине исполинских
Размеров виден воин: хоть и мертвый,
Он все ж хранит в лице угрозу, мнится.
Они в нем по доспехам узнают
Неверного, и путь к заветной цели
Вафрин без остановки продолжает;
Подальше он другое видит тело.
«А, это – христианин, – говорит, —
Здесь было бы грешно проехать мимо».
Приблизившись, лицо он обнажает.
«Танкред! Танкред! Мой господин! О, Небо!»
При этом крике горести душевной,
При драгоценном имени Танкреда
На части разрывается царевны
Несчастной сердце: все забыв, она
Спешит на крик в безумном исступленье;
Спешит, летит, соскакивает наземь
И припадает к бледной, помертвелой,
Но все еще прекрасной голове.
Из глаз ее ручьями льются слезы,
Со вздохами мешаются слова:
«Куда меня привлек мой жребий жалкий?
Танкред со мной! Тебя я вижу снова,
Но ты меня, увы! уже не видишь!
Я у тебя перед глазами, ты же
Закрыл их плотно! Я тебя нашла
Лишь для того, чтоб потерять навеки.
Несчастная! могла ли думать я,
Что мне твой вид послужит лютой казнью?
Зачем я раньше зренья не лишилась!
Увы! где это пламя, что живило
То гневные, то нежные глаза?
Под вечной пеленой они сокрыты.
Где розы щек твоих? Где твоего
Чела небесный блеск? Что с ними сталось?
Но я люблю в тебе и эту бледность!
О, если слышишь ты меня, прости,
Прости мне дерзкий пыл моих желаний!
С поблекших губ твоих я соберу
Все, что любовь сулила, поцелуи.
Пусть охладило их дыханье смерти:
Хоть часть того огня, что я для них
Лелеяла, им передам я все же.
Уста, которых речи облегчали
Мою тоску неоднократно, дайте
Мне усладить последним поцелуем
Последние мгновения мои!
Случись иначе, может быть, и сам
Ты этот поцелуй мне подарил бы:
Позволь же, чтоб мои уста прижались
Теперь к твоим с последним вздохом вместе.
Тебе, Танкред, я душу отдаю:
Пусть вместе успокоится с твоею».
Теряются слова ее в стенаньях,
Слезами же своими орошает
Она лицо героя. Тот в себя
Приходит и едва приоткрывает
Сомкнутые уста! Глубокий вздох
Сливается со вздохами царевны.
Но он до слуха чуткого доходит
И в сердце зажигает луч надежды:
«О мой Танкред, возлюбленный Танкред!
Открой глаза, прими слезу прощанья,
Эрминия с тобою умирает!
Повремени, пока моя душа
С твоею не слилась! Повремени же,
Не отвергай моей последней просьбы!»
Глаза отяжелевшие на миг
Открыв, Танкред их закрывает снова.
«Он жив! – кричит Вафрин, – он жив! Поможем
Сперва ему, оплакать же успеем».
Уже доспехи сняты; вся дрожа,
Эрминия осматривает раны.
И знанье и уменье обещают
Возлюбленного к жизни возвратить.
Но кроме покрывала у царевны
Для перевязки ран в пустыне этой
Нет ничего; однако же Любовь
Указывает ей счастливый выход.
Густыми волосами удается
Ей быстро удержать потоки крови;
Из этих же волос она тесьму
Широкую и плотную сплетает.
Недостает целебных трав царевне,
Но ей зато знакомы заговоры
На боль и смерть. Чуть первые слова
Она произнесла, герой выходит
Из смертного уже оцепененья:
Вокруг глядит он с любопытством, видит
Вафрина верного перед собой,
Эрминию ж узнать еще не может.
И говорит: «Вафрин, ты здесь? А ты,
Прекрасная целительница, кто ты?»
Деля еще и радость и тревогу,
Эрминия в смущенье отвечает:
«В покое ты нуждаешься пока;
Я жизнь твою спасу, готовь награду».
И, сев на землю, голову Танкреда
Кладет себе царевна на колена.
Меж тем Вафрин изыскивает средства
Доставить господина в стан, пока
На землю тьма ночная не спустилась.
Вдруг воины Танкредова отряда
Являются: при них на поединок
Черкеса вызвал он, но запретил
Им двигаться; встревожило, однако,
Их долгое отсутствие героя.
Приходят и другие и Танкреда,
Сплетясь руками, держат; он же молвит:
«А доблестный Аргант? Иль здесь хотят
Его в добычу хищникам оставить?
Нет, воздадим усопшему герою
Все почести, какие подобают,
И похвалы надгробные от нас
Его отваге данью да послужат.
С кончиною его должна угаснуть
И ненависть моя; нам долг велит
Хоть в слабых выражениях восславить
Ушедшую из мира добродетель».
Аргантовы тяжелые останки
С усилием подняв, вслед за Танкредом
С почетом все несут; как верный страж,
Эрминию Вафрин сопровождает.
И говорит герой: «В Иерусалим
Отправиться хочу я; если надо,
Чтоб светоч мой погас, пусть ближе к Гробу
Господню испущу я вздох последний.
Душе моей оттуда будет легче
На Небо вознестись, и я умру
Счастливый тем уже, что видел город,
Куда меня влекли мечты и клятвы».
Сказал он, и в Солим его относят,
Где мирному он предается сну.
Неподалеку от него царевне
Вафрин приют устраивает тайный,
А сам спешит увидеться с Готфридом,
К которому свободно проникает,
Хотя герой и занят в то мгновенье
Расчетом опасений и надежд.
Среди вождей храбрейших и мудрейших
Сидит военачальник на краю
Постели, что Раймунду служит ложем.
Отдав поклон почтительный герою
И всем его советникам, при общем
Молчании Вафрин так начинает:
«Как было мне тобою, государь,
Поведено, проник я в стан неверных.
Не жди, чтоб я тебе определил
Их воинов число; равнины, горы,
Ущелья сплошь покрыты их шатрами.
Я видел на далекое пространство
Поля без жатвы, реки и ручьи
Без капли влаги; в Сирии нет столько
Воды, чтоб утолить их жажду, столько
Пшеницы нет, чтоб всех их прокормить.
Но эта вся бесчисленная рать
Собою сброд являет бесполезный:
Мечом владеть солдаты не умеют,
И стрелы их не достигают цели.
У персов под знаменами, однако,
Найдутся добрые бойцы; да есть
Отряд еще страшней, быть может: это —
Калифова бессмертная дружина.
Бессмертной потому она зовется,
Что воинов число в ней неизменно:
Чуть выпадет из строя в ней солдат,
Его тотчас же новый заменяет.
Такого полководца в целом мире,
Быть может, не найти, как Эмирен;
Приказано ему калифом вызвать
Сражение во что бы то ни стало.
День нынешний и завтрашний пройдут,
На третий же здесь будет враг наверно…
Ринальд, прими возможные все меры,
Чтоб жизнь свою обезопасить, ибо
На волоске висит она: Армидой
Обеща
