Фэй Уэлдон - Подруги
Их родительские страхи не напрасны. Мидж снимает в Камберуэлле квартирку на чердаке — неотапливаемую, необставленную и дешевую, по той причине, что по нижним этажам носятся два доберман-пинчера, и не проходит месяца, как к ней водворяется на жительство Патрик.
Черепаха-самка выбирается из вод морских на берег, роет яму, откладывает туда ценой бесконечных усилий сотен шесть яиц, засыпает их сверху песком и, обессиленная, умирает. Из яиц вылупляются черепашки и опрометью устремляются к морю. А их уже ждет засада: тысячи морских птиц. Единственной черепашке, возможно, посчастливится прорваться и юркнуть в волны. Самой проворной, ловкой, самой приспособленной к выживанию — или, может, просто самой удачливой.
Что такое Патрик — удача или неудача? Мидж до последнего вздоха — а его не так уж и долго ждать — утверждает, что удача. Стоит на своем до конца.
Почему же тогда она все время плачет? Что это — натура такая, или Патрик таков, или такая натура, что от нее и Патрик становится таков?
Мистер Маклин приезжает в Лондон на выручку дочери.
— Это моя жизнь, — говорит Мидж. — Дай мне прожить ее по-своему.
— От тебя остались кожа да кости, ты больна, — говорит мистер Маклин, — ради этого типа ты гробишь себя и свой талант — наш талант. Я пойду к школьному начальству и добьюсь, что его исключат.
— А он уже сам ушел из школы, — говорит Мидж, — и я тоже. Пустая трата времени. Чему Патрик может научиться? Он пишет портреты, отлично зарабатывает. Я прекрасно устроена.
Но это не так. Патрик скорей удавится, чем согласится давать ей деньги. Ему желательно, чтобы Мидж сожительствовала с ним исключительно из любви, без всякой примеси корысти. Что она и делает.
Полуживая от истощения, Мидж попадает в больницу. Как она горько плачет в разлуке с ним.
У мистера Маклина созревает план отравить Патрика. Он присылает по почте коробку шоколадных конфет, которыми осмотрительный Патрик угощает доберманов. Доберманы подохнуть не подыхают, но в память об их поносе обширный пятачок посреди парка Камберуэлл-Грин по сей день испещрен пролысинами, на которых ничего не произрастает. (Сторож в парке требует, чтобы собак прогуливали на поводке, и доберманы шастают вокруг хозяина, сколько им позволяет длина веревки, на каких дети запускают бумажного змея.)
Мидж едет домой на поправку, живет там три недели, изнывая от тоски, в комнате над отцовской лавчонкой и возвращается к Патрику, который женится на ней — по его словам, в отместку мистеру Маклину за злокозненное покушение на его жизнь, а также ущерб, нанесенный парку Камберуэлл-Грин.
Мидж, которую Патрик выдворяет из дому на то время, пока пишет портреты, обнаруживает, что он спит с женщинами, которые ему позируют. Для всех, кроме нее, это давно не новость. Она уезжает домой. Опять возвращается. И что же? Как она горько плачет.
Патрик снял в городе мастерскую и крутит роман с Грейс, которой все равно, с кем он спит, пока это совершается в интересах искусства; он завел себе блестящих и беспардонных друзей, в том числе Оливера с Хлоей, в присутствии которых Мидж робеет. С каждым днем все больше тушуясь, тихая, как мышка, Мидж одиноко всхлипывает и шмыгает носом в постели.
У Мидж рождается Кевин. Патрик, покоренный зрительными образами материнства, опять перебирается к ней. Наступают тяжелые времена. Мидж готова безропотно ходить голодной, одеваться в старье, купленное на дешевой распродаже, или в обноски с плеча Грейс, Хлои и Марджори, но, когда малыш кричит от голода и приходится занимать деньги у Хлои, а Патрик каждый вечер просаживает сотни в покер, Мидж не выдерживает и плачет, ребенок тоже плачет, и Патрик тоже не выдерживает и опять перебирается к Грейс.
Так Патрик и живет на два дома. По будням — в мастерской, по субботам и воскресеньям — у себя на квартире. Проходят годы. Он покупает жене кости для варки. Питательная штука — кости, говорит он.
Уехать домой Мидж уже не может. Ее отца хватил удар, мать ходит за ним и держит в доме жильцов. «Не обижайся, но мне легче думать, что ты умерла», — говорит она Мидж.
Как-то ночью, в разгар хмельной и жестокой ссоры, Патрик делает Грейс ребенка, встает и отправляется домой, к Мидж, которая в этот раз забыла принять таблетку, и ей тоже делает ребенка.
Женщины, по наблюдению Патрика, легче беременеют, когда они в слезах.
Грейс, проклиная все на свете, ложится делать аборт, но ее планы, по Хлоиному наущению, расстраивает Оливер.
Оливер стучится в дверь лечебницы. Дверь пальца на два приоткрывает хорошенькая сестра-ирландка с ледяным взглядом. Господин пришел по договоренности с врачом? Нет? Тогда ему сюда нельзя.
Но Оливер вламывается силой, и дежурные сестры, почуяв недоброе, выпроваживают Грейс из лечебницы. Посули она даже вложить в конверт с гонораром вдвое больше, с ней теперь уже все равно не стали бы связываться. Здесь верят в дурные приметы, и правильно делают, ибо промышляют смертью, а с нею шутки плохи. Беда, как известно, никогда не приходит одна.
Если вылет самолета задерживается, не летите этим самолетом. Когда есть опасение, что в самолет подложили адскую машину, то в полете откажут двигатели — и наоборот.
Грейс, кляня все на свете, донашивает дитя. Курит, пьет, принимает транквилизаторы и говорит Хлое, что, если родится монголоид или урод, это будет Хлоина вина. Не желает показаться врачу, не желает заблаговременно обеспечить себе место в родильном доме, а когда ей подходит срок рожать, отправляется по магазинам за покупками и в родильном отделении больницы святого Георгия встречает Патрика, который пришел навестить Мидж.
Патрик остается наблюдать, как Грейс рожает, и после сходится с нею вновь. Он восхищается силой ее характера. А Мидж все плачет.
Грейс дает новорожденному имя Стэноп, самое неблагозвучное, какое может придумать, и большей частью оставляет его на Хлою.
Мидж обращается в органы социального обеспечения с просьбой, чтобы ей назначили пособие, но получает отказ. Она будет вправе рассчитывать на помощь от государства лишь в том случае, если подаст на развод. Развестись с Патриком? Как можно? Патрик — ее муж. Отец ее детей. Она любит его. Пройдет время, и он непременно остепенится. Либо сам образумится, либо дадут себя знать годы, пресыщение. А может, и Грейс утратит к нему интерес.
Грейс считает, что любовь Мидж к Патрику не имеет к ней, Грейс, ни малейшего касательства. В глазах Грейс эпохи после Кристи подобная цельность натуры — не что иное, как нездоровая и пагубная блажь. Мидж должна развестись с Патриком, обязать его по суду, чтобы прилично обеспечил ее, и предоставить ему свободу действовать в соответствии с велениями его натуры. По какому праву, спрашивается, требует Мидж от Патрика верности, если он на верность не способен? Вот она, Грейс, ничего не требует. Каленым железом выжгла из своей души ревность и живет припеваючи. А что она травит Джералдин, так это потехи ради, а уж никак не от отчаяния. Говорит Грейс.
Тем не менее она посылает Кевину и Кестрел подарки. Как полагает Оливер, из чувства, что в чем-то все же обездолила детей. Хотя бы в такой малости, как отец.
На отцовство Оливер смотрит серьезно.
Хлоя чувствует себя в обществе Мидж и скованно, и неуютно. Больше всего ей хотелось бы схватить половую щетку, выдраить у Мидж полы, повесить на голые окна занавески, поставить детям ящик, куда складывать игрушки, раздобыть для Кестрел хорошего глазного врача, привинтить ручки к ящикам комода. Но ничего этого она не делает. Она не посмеет оскорбить Мидж, предлагая ей, по сути, развести беду столь упрощенным способом и закрывая глаза на истинные, глубинные ее причины. К тому же в душе она смиренно склоняет голову перед беззаветной преданностью Мидж своему жизненно важному и такому безнадежному делу.
— Смиренно! — фыркает Марджори. — Голову она склоняет. А у самой муженек тащит в дом дурную болезнь. — Хлоя не могла не сказать Грейс, поскольку Патрик развлекался с теми же красотками, что и Оливер, ну а Грейс, естественно, не могла не проболтаться Марджори. — Я лично наблюдаю в тебе такую же безрассудную преданность Оливеру, какую Мидж проявляет к Патрику. При том что Оливер даже не художник.
— Что ты сравниваешь, — говорит Хлоя. — Оливер ни словом, ни делом не станет отрицать, что я ему жена. А у Патрика что ни шаг — то отрицание Мидж.
В действительности она живет той же верой, что и Мидж. Придет день, обязательно придет, когда Оливер остепенится, осядет дома, признает ее превосходство над всеми соперницами, с какими ей изменял, и будут они вдвоем на закате жизни мирно коротать дни у телевизора. Откуда ей знать, что Оливеру — то ли из стремления умалить собственную вину, то ли в поисках нового повода для семейного тиранства, то ли просто из любви к острым ощущениям — придет в голову толкнуть свою заброшенную жену, этот свой живой укор, в объятия Патрика, как до него сделал с Грейс Кристи. Сейчас она знает только, что Мидж по какой-то неясной причине в нравственном отношении стоит выше ее. И что при всем желании невозможно приглашать Мидж на обеды, какие Хлоя должна в интересах Оливера устраивать для киношной публики (у каждого ванна, вделанная в пол, и мраморные колонны у входа), потому что Мидж будет сидеть среди них белой вороной. Да и где уж ей, Хлое, когда своих забот по горло, мотаться без конца в Актон, выслушивать, как Мидж плачется, и пытаться ее приободрить?
