Хуан Валера - Иллюзии Доктора Фаустино
Кто же та злая волшебница и коварная колдунья, которая произвела столь безжалостную ампутацию крыльев и когтей? Задумавшись над этим, Констансия впервые почувствовала угрызения совести, так как вынуждена была признать за собой некоторую долю вины.
С чувством нежности, с ощущением какой-то сладостной и горькой печали, какого-то обволакивающего томного наслаждения вспоминала она ночные свидания и разговоры у садовой решетки, слезы, пролитые в ночь расставания, робкий и нежный поцелуй в лоб в благодарность за рану, нанесенную ему в самое сердце, и тогда ей казалось, что она слышит шум фонтана, погружается в ночную тишину, видит ясное андалусийское небо с мириадами мерцающих звезд, вдыхает пьянящий аромат цветущих апельсинов и любимых фиалок.
Все это, теперь такое далекое, всплывало в ее душе преображенным воспоминанием о светлой юности, и потому более поэтичным, прекрасным и возвышенным.
Неизъяснимая печаль закрадывалась в душу маркизы. Не тогда ли так резко изменилась судьба Фаустино? Если бы она полюбила его, растормошила своей любовью, он мог бы осуществить свои честолюбивые мечты, превратить их в действительность. Неужели это она подрезала тот цветок, который мог раскрыться, согреваемый теплом надежды, неужели это она подрезала ему крылья, порвала струны волшебной арфы и швырнула ее в угол, как в известных стихах Бекера?[107]
И тогда она начинала рисовать картины фантастической жизни, в тысячу раз более прекрасной, чем она жила до сих пор. Она видела в себе самой ту музу, тот импульс, то вдохновение, ту тугую пружину, которая дает толчок чудесному творчеству человека, могущего составить славу Испании. Это казалось ей более поэтичным, прекрасным и благородным, чем все события, происшествия и случаи ее нынешней жизни.
Впервые где-то в самых глубинах ее сознания шевельнулась мысль, которую она не могла произнести вслух даже себе одной, робкая мысль о том, что она из пустого эгоизма, стыдного корыстолюбия, движимая жаждой удовольствий и тщеславным стремлением к роскоши променяла Фаустино на маркиза де Гуадальбарбо.
Здесь, в Мадриде, она не кокетничала с доном Фаустино. Боже сохрани! Ведь она любила и уважала своего маркиза. Битый судьбою дон Фаустино даже не помышлял о том, что кузина, которая не любила его там, в Вильябермехе, могла полюбить его теперь, когда туманно-радужное будущее обернулось столь банальным настоящим, когда с ужасающей ясностью обнаружились тщета, несостоятельность, провал всех его надежд и планов достижения славных побед.
Констансия, выведенная из себя неотступными ухаживаниями генерала Переса, задумала дьявольскую игру. Маркиз не мог прогнать надоедливого поклонника. Кокетничанье с любым другим мужчиной такого же положения не могло ни задеть, ни уязвить самонадеянного генерала. Верным способом избавиться от него, отомстить ему, ударить по его самолюбию было подыскать, соперника ниже его рангом, человека скромного и малозаметного, и, проявив к нему всемилостивейшую благосклонность, приблизить к себе. Тем самым она сделала бы богоугодное дело: могущественный генерал был бы низведен со своего пьедестала и унижен, а безвестный соперник обласкан и возвышен.
Для этой роли Констансия выбрала беднягу кузена, решив вывести его из состояния подавленности и прострации, заставить поверить в свои силы, сделать его счастливым соперником и противником хвастливого генерала. Она живо представляла себе, как тот лопается от злости, получив отставку из-за какого-то чиновника, жалкого писаришки с жалованьем в четырнадцать тысяч реалов. К тому же ей казалось, что этот самый писаришка с жалованьем в четырнадцать тысяч реалов по всем статьям превосходил генерала с его победами. Она не нуждалась в славе генерала Переса, ей не нужны были отблески чьей-либо славы: она считала, что сама, своим собственным блеском, может осветить и украсить кого угодно.
XXIX
За тайное оскорбление – тайное отмщение
Маркиз, сам того не замечая, способствовал осуществлению хитрого плана своей жены.
Высокомерие и самомнение представителей высшего мадридского общества вроде генерала Переса казались маркизу столь необоснованными, что он едва мог их переносить. Маркиз был горячим поклонником порядка, установленного в процветающей Ви ли кобри танин, и всегда сетовал на беспорядок, отсталость и дурное правление у себя на родине. Он считал, что наши политиканы и правители должны стыдиться своей бездарности и скромно помалкивать, а не проявлять свою спесь.
Как все преуспевающие дельцы с чистой, незапятнанной репутацией, маркиз был чудовищно самолюбив и испытывал естественное раздражение, когда это самолюбие проявляли другие лица без достаточных, по его мнению, на то оснований.
Маркиз никогда не читал любопытнейшей книги отца Пеньялосы под названием «Пять достоинств испанца, разоряющих Испанию», но даже если бы прочел ее, то не смог бы по свойству своего ума оценить теорию хитроумного монаха. Автор высказывал соображения о том, что гибель Испании проистекала не от дурных, а от хороших качеств испанцев: от того, что испанцы – в высшей степени рыцари, католики, роялисты, от того, что они – благородны и воинственны. Маркиз же считал, что страна гибнет от дурных качеств испанцев, и потому корил и бранил своих соотечественников, обрушивал свой гнев на сильных мира сего и был снисходителен и доброжелателен по отношению к скромным и неимущим людям.
Поскольку дон Фаустино принадлежал ко второй категории, маркиз испытывал к нему особое расположение, которое непрерывно росло и усиливалось. От прежней предубежденности, возникшей при первом свидании, не осталось и следа. Молодой задор, бравирование безбожием, свойственные молодому человеку, с годами сгладились, Маркиз не видел уже в доне Фаустино соперника, оспаривавшего у него Констансию. Напротив, теперь он видел в нем только неудачника, над которым он взял верх и чьи высокие достоинства увеличивали ценность и важность одержанной победы. Чем больше маркиз возвышал дона Фаустино в своем воображении, тем важнее казалось ему значение любви Констансии к нему, тем лестнее ее выбор, по которому она отвергла доктора и предпочла его, маркиза.
Между тем визиты дона Фаустино участились, и если он почему-либо пропускал званые вечера и обеды, маркиз разыскивал его и подтверждал приглашения.
Тем временем неутомимый генерал Перес, образцовый любовник-воитель наших дней, несмотря на то, что все его вылазки, атаки и набеги отбивались, продолжал непрерывно и методично сжимать кольцо осады. Поскольку генерал был важной и уважаемой персоной, никто не решался даже приблизиться к Констансии. Подобное предприятие всем казалось не только бессмысленным, но и опасным. Генерал Перес своими многозначительными взглядами и поведением совершенно блокировал маркизу. Другие кавалеры не думали, конечно, и не боялись, что генерал Перес съест их живьем. Совсем нет. Но видя, что удачливый завоеватель открыл решительные боевые действия, поступая при этом смело и напористо, они могли подумать, что он добился успеха, а при таком состоянии дел никто не хотел соперничать с ним, чтобы не испытать горечи поражения.
Констансии все это порядком надоело. Понимая, что кольцо осады сжимается и план изоляции успешно осуществляется генералом, она буквально выходила из себя.
Из-за скромности и робости, развившейся вследствие жизненных неудач, дон Фаустино не мог даже думать о том, что кузина полюбила генерала и была с ним в каких-то отношениях, но и он допускал, что настойчивое ухаживание такого важного лица могло доставить ей развлечение и льстить ее самолюбию. Поэтому всякий раз когда дон Фаустино видел генерала Переса подле маркизы, он почитал за лучшее ретироваться, чтобы не мешать им. Констансия гневалась от этого еще больше и едва скрывала свое отчаяние. Она проявляла к кузену самое нежное внимание: ласково смотрела на него, с чувством пожимала ему руку и хвалила на каждом шагу. Однако доктор объяснял это добрым отношением к нему, участливым состраданием, желанием вызволить его из состояния подавленности. Какую-то роль, полагал он, сыграли и легкие угрызения совести за жестокий отказ в прошлом.
Инертность доктора задевала Констансию не меньше, чем напористость генерала. Маркиза стала выказывать дону Фаустино еще большие милости. Доктор продолжал думать, что милости сыплются из сострадания к нему, но иногда он приходил к мысли – и она все чаще посещала его, – что кузина хотела сделать из него ширму, чтобы прикрыть свои отношения с генералом.
Пассивность доктора была следствием того угнетенного состояния, в котором он постоянно пребывал, но если бы он был опытным соблазнителем и хотел завоевать сердце Констансии, то более хитрый и действенный прием трудно было придумать.
Тысячи знаков внимания, которыми Констансия продолжала одаривать кузена, были полны туманных намеков, они создавали какую-то особую, неопределенно поэтическую атмосферу. Так поступают даже глупые женщины, если ими движет стремление завоевать чью-нибудь любовь. В данном же случае так поступала маркиза де Гуадальбарбо, женщина умная, изящная, артистичная. Это получалось у нее прелестно. Доктор не смел, конечно, думать, что кузина любит его, но вспоминая любовные свидания у садовой решетки во всех подробностях, он понял, что продолжает любить Кон станси ю, несмотря» а любовь к Марии.
