Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

Покорно и почтительно Ринальд
К Готфриду приближается с такими
Словами: «Государь, из ложной чести
Восстал я на несчастного Гернанда.
Я твой закон нарушил и за это
Раскаяния муками наказан;
Теперь же возвращаюсь я, готовый
На все, чтоб искупить свою вину».

Готфрид к нему склоняется, сжимает
В объятиях и говорит: «Забудем
И о беде твоей, и об ошибке;
Ты быстро и легко ее искупишь,
Коль в прежнего Ринальда превратишься
И новыми прославишься делами.
Сразись за нас с врагом, ускорь его
Погибель, одолев чудовищ леса.

Старинный этот лес, доныне щедро
Нас деревом снабжавший для машин,
Стал адских чар гнездом, приютом страха
И ужаса; в него никто не смеет
Проникнуть для порубки; без машин же
Посмешищем в глазах врагов мы будем.
Пусть то, что наших воинов пугает,
Тебя победой новой возвеличит».

Готфрид сказал и смолк; герой же скромно
Себя на подвиг трудный отдает:
В словах его уверенности мало,
Но по лицу в успехе нет сомненья.
Вокруг него толпятся Гвельф, Танкред
И прочие вожди; он пожимает
Всем руки, обнимает их, уходит,
Спешит назад и обнимает вновь.

С приветливым, непринужденным видом
Ринальд к толпе собравшейся выходит,
И радостными кликами героя
Любимого встречает целый стан.
Подумать можно было бы, что это
С трофеями вернулся триумфатор,
Который все мятежные народы
И Запада и Юга покорил.

Сопутствуемый всеми, он доходит
До своего шатра и там садится
В кругу друзей. Беседуют они
И о войне, и о волшебном лесе.
Потом все удаляются; один
Пустынник остается лишь и молвит:
«Чудес ты нагляделся; злые чары
Тебя от нас далеко отклонили.

Чем не обязан ты Владыке мира!
От уз волшебных Им освобожден;
Родному стаду возвращен, откуда
Был пагубным исторгнут заблужденьем;
Через уста Готфрида избран воли
Его святой вершителем. Но, прежде
Чем приступить к делам великим, ты
Очиститься от скверны всякой должен.

Все на глазах твоих еще повязка,
Душа еще все в тине пребывает;
Ни Нил, ни Ганг, ни океан не могут
Вернуть тебе былую чистоту.
Одно лишь Небо смоет без остатка
Следы постыдной слабости твоей;
Открой ему смиренно тайны сердца
И вознеси молитву со слезами».

Сказал; герой, в любви безумной каясь,
Свой взор поднять на старца не дерзая
И перед ним повергшись ниц, ему
Истерзанное сердце открывает.
Прощает Петр его во имя Неба
И говорит: «При первых же лучах
Рассвета поднимись на эту гору
И вознеси Всевышнему молитву!

Оттуда возвращайся в населенный
Обманчивыми призраками лес
И одолей чудовищ всех, коль сможешь
Бороться против новых искушений.
Ринальд, Ринальд, тебя я заклинаю:
Будь непреклонен к сладостным призывам
Прелестниц вероломных, не сдавайся
На взгляды их, улыбки и мольбы».

Воспламененный мудрыми речами,
Воитель весь отличьем лестным полон:
Весь день, всю ночь он только им и бредит
И, бурным нетерпением горя,
Аврору обвиняет в промедленье;
Рассвета не дождавшись, уж встает
С постели он, доспехи надевает
И к цели направляется бесшумно.

Со светом тьма еще боролась, звезды
Еще не все погасли в синем небе;
Но в мантию пурпурно-золотую
Облекся уж проснувшийся восток.
Невольно по пути залюбовавшись
Бессмертною, нетленною красою,
Блиставшею на грани дня и ночи,
Так думал очарованный Ринальд:

«Как светлы небеса! На колеснице
Великолепный путь свершает солнце,
У ночи на челе сверкают звезды,
И к этим чудесам не рвемся мы
Ни думами своими, ни сердцами!
Нас ослепляет мрачный, тусклый блеск
Тех взглядов, тех улыбок, что в избытке
Прелестницы земные расточают!»

Тем временем он всходит на вершину
И там, свой взор к востоку обратив,
Коленопреклоненный, устремляет
К престолу Вседержителя все мысли,
Так восклицая: «Отче и Владыко!
На первые мои ошибки в жизни
Пролей росу прощения и в сердце
Заразы семена искорени!»

Аврора, зарумянившись сильней,
Ему лучи навстречу посылала;
И шлем его, и латы, и вершина
Горы тонули в золотом сиянье.
Прозрачный, свежий воздух обвевал
Его отрадным, сладостным покоем,
А ветерок, играя облаками,
Обрызгивал его росой душистой.

Как жидкие жемчужины, росинки
Подобно белоснежной пелене
Ринальдовы одежды покрывают:
Так высохший цветок вновь оживает
От лучезарных слез Авроры; так,
Весеннею порою обновившись,
В наряде из лучисто-пестрых блесток
Красуется змея на солнцепеке.

И, видя это, чувствует воитель,
Как мужество растет и крепнет в нем;
Он к лесу направляется бесстрашно
И вскоре до того доходит места,
Где в ужасе оружие слагали
Храбрейшие соратники его.
В лесу ничто не поражает взгляда:
Он полон весь пленительною тенью.

Прелестная гармония ласкает
Ринальда слух: и ручеек журчит,
И шепчется с листвой зефир крылатый,
И лебедь стонет, и тоскливый отклик
Из сумрака ему шлет соловей;
И чудится герою, что, рождаясь
В пространстве, разнороднейшие звуки
Сплетаются и льются, как один.

Он ожидал раскатов громовых
И многих разных ужасов; но слышит
Лишь пение сирен да щебет птичий,
Журчание воды и шепот ветра.
Он дальше не решается идти;
Потом опять идет, шаги замедлив.
Вдруг на пути встречает речку, волны
Прозрачные катящую без шума.

Ковром цветов и зелени той речки
Окаймлены береговые склоны;
Охватывая лес, она в него
Извивом прихотливым проникает.
В струях кристально чистых темный лес
Купается склоненными ветвями
И, как бы в воздаяние за это,
Их осеняет тенью и прохладой.

Ринальд глазами ищет переправы
И видит вдруг перед собою мост
На сводах золотых: по нем открыта
Широкая дорога через речку;
Но, лишь на берег противоположный
Герой ступает, волны с диким ревом
Вздымаются, и тонет без следа
В стремительном потоке мост волшебный.

И видит позади себя Ринальд,
Как волны, громоздясь на волны, сами
Себя венчают пеною жемчужной;
Меж тем его влечет неотразимо
В таинственную чащу любопытство:
В уединенье диком чудеса
За чудесами сменой непрестанной
Героя пылкий взор ошеломляют.

Где ступит он, рождаются ручьи;
Здесь лилия свое вскрывает лоно,
Там роза расцветает, пламенея;
Ручей поит их чистыми струями,
И брызгами живит их водомет.
Повсюду старый лес в листву рядится,
Смягчается кора, и все деревья,
Как раннею весною, зеленеют.

Сверкают от небесной манны листья,
Как от росы; с ветвей стекает мед.
Еще весельем дышащие песни
Сливаются со звуками печали,
И отличить людские голоса
От жалоб лебединых невозможно.
Чтоб слух пленить, здесь все соединилось,
Для взора же симфония незрима.

Тревожные вокруг бросая взгляды
И разумом холодным отвергая
Свидетельство обманчивое чувств,
Ринальд перед собою примечает
Растущую уединенно мирту;
Он к ней спешит. Господствуя над пальмой
И кипарисом видом горделивым,
Царицей леса кажется она.

Невиданное чудо созерцает
Ринальд в оцепенении. Из дуба,
Что раскололся вдруг сам по себе,
Выходит нимфа в возрасте весеннем,
Одетая в роскошнейшие ткани.
И то же совершается со ста
Деревьями другими, и выходят
Из них сто нимф, не менее прекрасных.

Обнажены вполне их руки; платья
Приподняты; полуобуты ноги;
На плечи ниспадают золотые,
Узлами не затянутые кудри.
На сцене так иль на картинах наших
Изображают нам лесных богинь;
И только вместо лука и колчана
У каждой лютня, цитра иль гитара.

В круг заключив и мирту и героя,
Пускаются они в веселый пляс
И, голосами радостными в стройный
Сливаясь хор, поют: «О, день блаженный,
Что к нам под сень отрады и покоя
Привел тебя, властительницы нашей
Избранника, предмет ее любви,
Предмет ее мучительной тревоги.

О, сжалься же над нею, погаси
Ее тоски губительное пламя;
Пусть жизнь вернется к ней; пусть исцелятся
Обидой нанесенные ей раны!
Еще недавно мрачный и для скорби
Приют вполне пристойный, этот лес,
Едва ты появился в нем, вдруг ожил
И в лучшие облекся одеянья».

Еще нежнее звуки вылетают
Из мирты, раскрывающейся также.
Такого чуда древность никогда
В своих лесах волшебных не являла:
То – нимфа уж иная, то – богиня;
Ринальд глядит, глазам своим не верит
И узнает знакомые черты,
Черты очаровательной Армиды.

И говорит она: «О, наконец
Тебя я вижу снова! Для чего же
Ты к брошенной любовнице вернулся?
Какое привлекло тебя желанье?
Рассеять ли печаль моих ночей?
От плена ль добровольного избавить?
Жестокий! Ты глаза свои скрываешь,
Оружие показывая только.

Любовника ль, врага в тебе я вижу?
Не для врага явился мост, цветы
Раскрыли недра, стали бить фонтаны
И пали все препоны на пути.
О, если я еще тобой любима,
Пусть вновь сольются губы в поцелуе;
Пусть грудь моя к твоей груди прижмется
Иль хоть моя рука пожмет твою!»

Армида нежно смотрит на Ринальда:
Ее лицо бледнеет; из груди
И вздохи вырываются, и стоны,
И слез полны прекрасные глаза.
Перед такой печалью не могло бы
И каменное сердце устоять;
Герой же против жалости на страже
И обнажает меч с угрозой явной.

На мирту наступает он; к стволу
Ее прижавшись, призрак восклицает:
«Нет, варвар, нет, ты дерева не тронешь;
Одно с ним существо мы составляем.
Брось, брось свой меч иль лучше уж пронзи
Им сердце злополучнейшей Армиды!
Лишь сталью растерзав мою утробу,
Ты можешь досягнуть до этой мирты».

Не слушая, Ринальд заносит руку;
Армида ж вдруг свой образ изменяет.
Во сне, в бреду виденье так одно
На смену появляется другому.
Она растет, ее лицо темнеет,
Перед героем уж гигант сторукий:
Пятьюдесятью он грозит мечами
И столько же щитов в его руках.

Грозит, дрожит; и за Армидой вслед
Все нимфы обращаются в циклопов,
Закованных в железные доспехи.
Ринальд свои удары учащает,
И тяжко стонет дерево от них;
Но для его защиты с каждым мигом
Становится все больше и чудовищ:
Весь Ад как будто в лес переселился.

Грохочут небеса, дрожит земля,
Неистовствует буря; но героя
Не дрогнет безбоязненное сердце,
И меч в его уверенной руке
Наносит неизбежные удары.
Ствол мирты перерублен: прежней миртой
Становится она; очарованье
Разрушено, виденья исчезают.

И воздух снова тих, и небеса
Лазурью лучезарною одеты,
И лес, от темных чар освобожденный,
Природную лишь мрачность сохраняет.
В успехе убедившись, победитель
С усмешкой произносит про себя:
«Бесплотные, пустые привиденья,
Какое безрассудство – вас бояться!»

Пускается тотчас он в путь обратный;
Пустынник восклицает между тем:
«Разрушены нечистой силы чары!
Ринальд идет… идет и торжествует!»
И видно, как вдали еще воитель
Величественно-гордо выступает;
Горят в сиянье новом и орел
Серебряный, и белые одежды.

Встречает победителя с восторгом
Весь стан; Готфрид, раскрыв ему объятья,
Приветствует его хвалебной речью,
Чему никто завидовать не смеет.
Герой же отвечает: «Государь,
Как ты велел, проник я в лес, очистил
Его от злых чудовищ, и для наших
Работ вполне теперь он безопасен».

Тотчас же устремляются туда
И вырубают сотнями деревья.
Первоначальные машины были
Построены рабочим неумелым;
На этот раз искуснее рука
Работы направляла и учила
Рабочих, уж не столь, как раньше, грубых,
Соединять разрозненные части.

Повелевавший некогда морями
Под флагом генуэзским, отступил
Вильгельм перед напором сарацинов
И обратил в солдат своих матросов;
Здесь он явил строителя искусство,
Умы ошеломляя чудесами.
Чтоб замыслы свои осуществить,
Две сотни рук пустил он сразу в дело.

Тараны, стрелометы, стен солимских
Бичи, без перерыва вырастают,
И вскоре всех ужаснее машина
Является испуганным глазам:
То башня стенобитная; вся толща
Огромная сколочена из ели
И свежею еще обита кожей,
Защитою от вражьего огня.

И разобрать, и вновь собрать всю башню
Нетрудно по частям; для сокрушенья
Твердынь внизу ее таран устроен,
А посредине мост, который можно,
Не мешкая, на стену перебросить.
Венцом всего другая башня служит:
Для спуска и подъема к ней снаряд,
От праздных взоров скрытый, приспособлен.

На ста колесах катится машина;
Хоть доверху наполнена она
Оружием и воинами, это
Отнюдь ее не замедляет хода.
Все войско удивляется работе
И мастерству, неведомому раньше.
По образцу ж ее потом еще
Построены такие же две башни.

От зорких глаз магометан, конечно,
Работы эти скрыться не могли:
Со стен своих высоких сарацины
За ними с напряжением следят.
Им видно, как огромные деревья
Выкатывают сотни рук в равнину,
Как строятся машины, но ни сущность,
Ни внешность тех машин им не известны.

И новыми работами они
Изобретательность являют сами:
Там башни укрепляют, здесь твердыням
Надежнейшую прочность придают.
Доходят до того они, что явно
Дерзают презирать старанья смертных:
Чтоб более уверить их, Исмен
Для них огонь особенный готовит.

Кудесник отвратительный сулится
Пожаром отомстить за тот позор,
Что потерпел он со своим искусством.
Он смешивает серу со смолою
Из озера Содомского иль даже
Из черных адских родников, быть может;
Рождает эта смесь такой огонь,
Который все нещадно пожирает.

Пока торопят приступ христиане,
Неверные ж готовятся к защите,
Является в лазурной выси голубь,
К Солиму направляющий полет.
Крылами плавно воздух рассекая,
Парит уже гонец необычайный
Над станом христианским и ясней
Становится для взора с каждым взмахом.

Вдруг сокол с острым клювом и когтями,
Не знающими жалости, на птицу
Пугливую бросается с налета:
Ее уж настигает он, готов
Схватить и растерзать. Несчастный голубь,
Как будто бы стрелою пораженный,
Летит стремглав на землю и приют
Находит на коленах у Готфрида.

Лаская неожиданного гостя,
Воитель добрый видит у него
На шее нитку, на конце же нитки
Подсунутое под крыло посланье.
Немедля он берет его, вскрывает
И быстро пробегает содержанье:
«От полководца египтян поклон
Почтительный владыке Палестины.

Да не ослабнет, государь, твое
Испытанное мужество; четвертый
Иль пятый день избавит от осады
Тебя и город твой, и ты увидишь,
Как мертвыми падут твои враги».
Вот важная какая заключалась
В послании иноязычном тайна,
Что осажденным нес гонец пернатый.

Готфрид пускает голубя на волю;
Но тот в Солим лететь не хочет, будто
Хозяина боится увидать,
Нежданно обманув его доверье.
Готфрид вождей сзывает всех тотчас же
И важную передает им тайну.
«Благоволит к нам Небо, – молвит он, —
Намерения вражьи открывая.

Нельзя уж больше медлить, и на стены
Теперь ударить с юга надо нам:
Там доступ труден к ним, они скалами
Защищены, но смелость наша может
Преодолеть и скалы и природу.
В своей неуязвимости оттуда
Так твердо враг уверен, что едва ль
Препоны мы значительные встретим.

Туда для нападения, Раймунд,
Ты двинешься с машинами своими,
А я со всею видимостью грозной
Направлюсь явно к северным воротам.
Обманутый неверный будет в этих
Двух точках ожидать ударов главных;
Большую же я башню отошлю:
Она в другом понадобится месте.

Камилл, я поручаю третью башню
Тебе, кати ее за мною следом!»
Сказал и смолк. Его слова обдумав,
Раймунд, сидящий рядом, говорит:
«Намеренья вполне твои разумны;
Хотел бы только я, чтоб соглядатай,
Находчивый и преданный, проведал
И замыслы и силы египтян».

«Есть у меня конюший, – говорит, —
Танкред – его я смело предлагаю,
Чтоб это дело трудное исполнить;
Благоразумный, сметливый, отважный,
Народов разных языки и нравы
Он знает превосходно и к тому же
Умеет изменять по произволу
И голос, и наружность, и движенья».

Зовут его и посвящают в тайну
Грозящего бедами порученья;
С улыбкой принимает он его
И говорит: «Немедля отправляюсь
И скоро между египтян уж буду;
Неузнанным хочу в их стан забраться
При полном блеске дня и сосчитать
Все конные и пешие их силы.

Подробнейший отчет я вам представлю
О том, что войско их собой являет
И каковы намеренья у них;
Я в душу полководца их проникну
И тайные все помыслы исторгну
Из недр его». И, так сказав, тотчас же
В одежды облекается до пят
И покрывает голову чалмою.

Колчан закинув за спину и в руки
Взяв лук, преображается он сразу
По голосу, движеньям и чертам
В сирийца настоящего; его же
Произношенье слушая, могли бы
Сказать еще, что он – иль египтянин,
Иль финикиец. Он уж на коне,
И конь летит, едва земли касаясь.

Тем временем на южной стороне
Старательно уравнивают почву:
У своего же сна часы воруют,
Работу лишь окончить бы скорей.
В горячке нетерпенья христиане
Сил не щадят, отваге только внемля;
И вот уж все готово для того,
Чтоб замысел осуществить на деле.

Готфрид канун решительного дня
Молитве посвящает: по приказу
Его должны все воины смиренно
Покаяться в грехах и причаститься.
Потом велит придвинуть он машины
К местам, где наступать и не намерен;
Неверные, введенные в обман,
Заранее победу торжествуют.

Под пеленою ночи непроглядной
Страшнейшую подкатывают башню
К той части стен, где менее углов
И выступов, удобных для защиты.
Раймунд уже снарядами своими
С холма грозит Солиму. Третья башня,
Камиллова, направлена к срединной,
Меж севером и западом, стене.

Зарделись в небесах огни авроры,
Предтечи наступающего дня;
При свете нарождающемся взгляды
Неверных поражают три машины:
Куда они ни взглянут, всюду видят
Тараны, стрелометы и иные
Снаряды смертоносные. И вот
Объемлет их зловещая тревога.

Но вскоре столь же ревностно они
Заботам о защите предаются
И ставят на местах слабейших ими ж
Самими снаряженные машины.
Меж тем Готфрид, случайности предвидя,
Шлет за двумя Робертами и Гвельфом
И говорит: «Останьтесь на конях,
Оружие ж держите наготове.

Пока громить я буду эти стены,
За нашим тылом зорко наблюдайте,
Чтоб новый враг нежданным нападеньем
Плодов победы нашей не исторг».
Сказал и с трех сторон идет на приступ.
Неверный стойко держится повсюду;
Сам Аладин на этот раз за меч,
Давно уж им оставленный, берется.

В забытые тяжелые доспехи
Он облекает тело, что ослабло
От тучности и возраста, и сам
Противником Раймунда избирает,
Готфрида предоставив Сулейману,
Камилла же Арганту отдает.
Предрешено судьбою, чтобы в третьем
Отряде был Танкред неустрашимый.

Пронзая со зловещим свистом воздух,
Летят уже отравленные стрелы,
И небо тучи дротиков темнят;
Но самые ужасные удары
Наносятся из недр осадных башен:
Здесь мраморные глыбы, там железом
Окованные бревна и разгром
И смерть несут твердыням устрашенным.

Не столь смертельны молнии удары.
Доспехи разлетаются в куски;
Нет трупов: от убитых остаются
Лохмотья окровавленные только.
Пронзают тело дротики насквозь:
Пронзают и летят еще далеко
От раненого воина, а в ране
Оставлено уж ими семя смерти.

Но ужасы кровопролитной сечи
Нимало сарацинов не дивят:
Они уже полотна и другие
Податливые столько же препоны
Раскинули, чтоб христиан заставить
В усилиях чрезмерных истощаться;
И где плотней ряды, туда они
И стрелы и каменья направляют.

С неугасимым пылом христиане
Свой приступ продолжают в трех местах:
Одни от стрел скрываются за башни,
Другие их подводят к укрепленьям,
А варвары все силы напрягают,
Чтоб страшные снаряды оттолкнуть:
Таран колеблет стены снизу, сверху ж
На них мосты ложатся опускные.

Тем временем Ринальд вокруг себя
Бросает неуверенные взгляды.
Опасности простые презирая,
Стяжать он хочет славу не иначе,
Как для других запретными путями:
Без помощи и без снарядов он
Один задумал на стену взобраться,
Где больше предстоит ему препятствий.

И говорит героям он, имевшим
Главою благородного Дудона:
«Не стыдно ли! Стена, что перед нами,
Давно нас к новым подвигам зовет;
Опасности нет для сердец бесстрашных,
Судьба к ним благосклонна. Так идем же,
Прикрыв щитами головы, чтоб их
Оборонить от вражеских ударов».

Едва заслышав это, все к Ринальду
Сбегаются, вокруг него теснятся
И над собой из поднятых щитов
Устраивают кровлю, под которой
Их не достигнет буря боевая.
Стремительным, неудержимым шагом
Проходят под обломками они,
Что падают на них из рук неверных.

Они уж у подножия твердыни,
И лестницу Ринальд тут приставляет:
Огромная, она в его руках —
Как перышко, подхваченное ветром.
Стрелами осыпаемый, камнями,
Взбирается он вверх без остановки;
Пусть на него свалилась бы гора,
Отвага бы его не ослабела.

Он из-за леса стрел не видит света,
И сам за градом каменным невидим;
Одна его рука колеблет стену,
Другая держит щит над головой.
Героя ободренные примером,
Вооружившись лестницами, вслед
Спешат за ним соратники; но участь
Их неравна, как неравна отвага.

Одни убиты, сброшены другие.
Меж тем герой, почти уж победитель,
Хватается руками за зубцы,
Подбадривать своих не уставая.
Неверные, вокруг него столпившись,
Стараются его напрасно сбросить.
О, чудо! Против всей толпы один
Он держится, на воздухе повиснув.

Все выше поднимается бесстрашный,
И силы в нем все больше нарастают:
Так пальма выпрямляет гибкий ствол,
Когда его к земле насильно клонят.
Еще одно усилие, и он
Уж на стене. Здесь нет ему препоны:
Блестящая победа открывает
Всем удальцам широкую дорогу.

И сам он торжествующую руку
Готфридову протягивает брату,
Спасая жизнь его и доставляя
Ему вторую славу за собой;
Готфрид меж тем, в другом сражаясь месте
Испытывает жребий переменный:
Все силы человеческие там
В ход пущены и все его искусство.

Неверные в числе других орудий
Поставили высокий шест, когда-то
На корабле служивший мачтой; сверху ж
С железным наконечником бревно
Приделали с таким устройством хитрым,
Что, стоит только дернуть за канат,
Привязанный к нему, оно с шеста
С удвоенною скоростью слетает.

Огромное бревно наносит башне
Тяжелые удары, от которых
Слабеют скрепы в ней, и напоследок
Ее от стен откатывают прочь;
Но выступают вдруг из башни страшной
Две острые косы, канаты сразу,
Что двигают бревно, перерезают,
И с грохотом летит бревно с шеста.

Летит, в своем паденье увлекая
Оружие, каменья и людей;
Два раза башня пошатнулась даже,
И гулко задрожали вражьи стены.
Подточенная временем иль бурей
Снесенная скала так, за собою
Повсюду оставляя разрушенье,
Уносит и жилище и стада.

Ликующий Готфрид уже мечтает,
Как водрузит он знамя на твердыне;
Вдруг пламени и дыма на него
Враг черные потоки направляет.
Из тайников своих горючих Этна
Огня еще не извергала столько,
И столько небо Индии еще
Паров воспламененных не скопляло.

Горящие летят повсюду стрелы;
Кровавое струится всюду пламя:
Насыщен будто молниями воздух,
И слышится вокруг небесный гром.
От туч густого дыма меркнет солнце,
Огонь уже машины достигает;
Заметно кожа морщится на ней,
А в коже все теперь ее спасенье.

Готфрид, однако, с неизменно ясным
Лицом и как всегда неустрашимый,
И словом и примером бодрость духа
Поддерживает в воинах, что льют
На кожу башни воду; но уж скоро
Запас воды, увы! иссякнуть должен.
Вдруг ветер изменяет направленье
И с силой гонит пламя на Солим.

И пламя устремляется на те
Полотна, что раскинуты неверным;
Одни дотла сгорают, и огнем
Уже объяты стены. О воитель
Благочестивый! О любимец Неба!
Сражается Предвечный за тебя:
Тебе послушны ветры, и природа
Сбирает силы на твою защиту.

Исмен, кудесник нечестивый, видя,
Что пламя возвращается к нему,
Над ветрами мятежными намерен
Победу одержать своим искусством.
В сопутствии двух женщин-чародеек
Он на стене является народу.
От глаз косых и грубой бороды
Лицо его имеет вид ужасный.

Так некогда Харона или ада
Владыку меж двух фурий рисовали.
Слова уж раздаются, от которых
Дрожат и стонут бездны преисподней;
Уж солнце заволакивает туча,
Как вдруг из недр убийственной машины
Летит огромный камень в трех чудовищ
И сразу же раздавливает их.

На сотни окровавленных обрывков
Тела их раздробляются: так пылью
Становится зерно, когда его
Тяжеловесный жернов растирает.
Преступные их души царство света
Меняют на подземный вечный мрак.
Знай, смертный, есть Бог-мститель во вселенной,
Знай и Его законам повинуйся.

Меж тем, найдя себе защиту в буре,
Машина приближается к стене,
И мост с нее уж опустить готовы.
Но Сулейман бесстрашный, это видя,
Спешит туда, чтоб узкий переход
Перерубить. И в этом, может статься,
Успел бы он, когда б не появилась
Над башней неожиданно другая.

Строенья высочайшие она,
Все больше поднимаясь, превосходит.
На диво это глядя, изумленьем
И ужасом объяты сарацины;
Поста же своего не покидает
Осыпанный камнями Сулейман:
Солдат к себе зовет он, не боятся
Последовать они его примеру.

Является тогда Готфриду ангел,
Незримый для других, его хранитель;
Своих доспехов блеском затмевает
Он солнца блеск на чистой синеве
И молвит так: «Готфрид, ударил час,
Когда должны Сиона пасть оковы;
Не жмурь же глаз, не жмурь, чтоб ясно видеть,
Какую Небо шлет тебе подмогу.

Направь свой взор на полчища бессмертных,
Что в воздухе сражаются; рассею
Я облако природы человечьей,
Которое окутало тебя
И зрения духовного лишило.
Ты в силах будешь выдержать на миг
Одежд и ликов ангельских сиянье
И существа бесплотные увидеть.

Как ты теперь, все это были раньше
И воины и мстители за веру.
Отныне небожители, с тобой
Победу разделить они явились.
На груде тех развалин, в клубах пыли
И дыма – Гуг, с которым тесной дружбой
Ты связан был, сражается с твоими
Врагами, чрево им насквозь пронзая.

Подалее – Дудон огнем и сталью
Громит ворота в северной стене;
Он воинов оружием снабжает
И лестницы для них же ставит прочно.
А тот, другой, что на холме, ты видишь,
В епископской короне и одежде,
То – Адемар: еще его рука
Простертая вам шлет благословенье.

Теперь перенеси свой взор наверх;
Взгляни, как рать небесная готова
На нечестивых ринуться оттуда!»
Герой глядит и видит сонм несметный:
Из трех отрядов каждый образует
Три круга боевые; эти круги,
В окружности от центра расходясь,
Как тучи, разрастаются все шире.

Готфрид смыкает веки, ослепленный…
Но через миг вновь смотрит: все исчезло;
Зато, куда теперь ни взглянет, видит
Повсюду он победу христиан.
Стенами овладев, в сопровожденье
Своих Ринальд неверных избивает.
Готфрид в пылу святого нетерпенья
Сам в руки знамя грозное берет.

На мост он с торжеством вступает первым;
Султан ему дорогу преграждает.
На этом узком поприще должны
Великие деянья совершиться.
«Друзья, – так Сулейман кричит, – на ваших
Глазах собой я жертвую; рубите
За мною мост, чтоб мне, по крайней мере,
Не дешево продать остаток жизни».

Но уж спешит Ринальд, и перед ним
Все в ужасе смертельном убегает.
«Что делать? – говорит султан, – погибель
Моя здесь будет жертвой бесполезной».
Решившись для защиты путь избрать
Иной, он уступает мост герою,
Который, наступая, на твердыне
Креста изображенье водружает.

И, развернувшись, в воздухе прозрачном
Уж реет торжествующее знамя;
Почтительно стихают ветры; солнце
Его лучами ярко золотит.
И дротики и стрелы облетают
Его кругом иль вспять летят. Сион
И холм пред ним склоняются, как будто
И честь ему, и славу воздавая.

Ликующие крики христиан
Сливаются в один могучий возглас,
И горы откликаются, те звуки
В приветственных раскатах повторяя.
Тем временем победу над Аргантом
Одерживает полную Танкред:
Он также опускает мост на стену
И водружает крест на ней с молитвой.

На южной стороне, где престарелый
Раймунд с тираном Палестины бьется,
Судьба еще колеблется пока.
С храбрейшими из воинов, с огромным
Числом машин, слабейшую твердыню
Там стойко защищает Аладин,
И воины Гасконии бесплодно
Пытаются к стенам приставить башню.

Огромное к тому ж сооруженье
Там встретило природные препоны:
Бессильно все искусство одержать
Победу над неровностями почвы.
Но крики торжества вдруг раздаются;
Для христиан и мусульман теперь
Сомнений нет уж никаких, что город
Со стороны равнины завоеван.

И громко восклицает граф Тулузский:
«Товарищи! Солим уж взят, и тот же
Солим еще упорствует! Одни ль
Мы не разделим славы наших братьев?»
В конце концов бесплодную защиту
Бросает Аладин: другого места
Искать он отправляется в надежде
Оттуда новый приступ отразить.

Врываются волнами христиане
В ворота и в проломы, все преграды
Под мощными ударами их пали,
И все горит, и рушится все в прах.
И смерть, и месть, и скорбь, и ужас рыщут,
Как звери, по развалинам Солима;
По улицам течет ручьями кровь,
И все пути заграждены телами.