Онелио Кардосо - Онелио Хорхе Кардосо - Избранные рассказы
И они бросили коня; стреножили его, крепко-накрепко заткнули кляп, чтобы не заржал, и поставили, привязав намертво под заброшенным старым навесом, в каких-нибудь четырехстах метрах от дверей Фреснеды.
А тот искал его по всем лугам и пастбищам.
Да и кому пришло бы на ум глянуть под навес, построенный в свое время на случай урагана? О нем давно забыли, и весь он зарос вьюнком и бурьяном.
Так и умер бедный конь, стоя, со стреноженными ногами. Прошел долгий год, у Фреснеды волосы совсем поседели. Раз как-то бродил он возле старого навеса, заглянул туда и увидел коня, все еще стреноженного, все еще стоявшего на мертвых ногах. Фреснеда шагнул к нему:
— Конь!
И конь, встрепенувшись, рухнул на землю и рассыпался мертвой пылью и прахом.
1970.
Хасинто-плотник
(Перевод В. Капанадзе)
Если идти все прямо да прямо,
далеко не уйдешь…
Антуан де Сент-Экзюпери, «Маленький принц»[32]Что и говорить, городок наш был невелик: каких-нибудь шесть тысяч душ, ну, от силы семь. И ни одного приезжего, если не считать тех, кто добывал себе средства к существованию на стороне и время от времени наведывался домой.
В такую глухомань, куда и поезд-то въезжает задом наперед, а когда останавливается, то паровоз — чуть ли не в чистом поле, никого не заманишь.
К тому же надо сказать, что улицы у нас были еще не асфальтированы — всего лишь вымощены булыжником и ослепительно сверкали на солнце только после хорошего дождичка.
А в мае, когда меж камнями упрямо пробивалась молодая травка, мостовая вообще переставала блестеть, и казалось, что тяжелые колеса повозок катятся не по булыжнику, а по мягкому зеленому ковру из мха.
К этому, однако, мы могли бы присовокупить, что над нашим городком проплывали точно такие же облака, как и повсюду в мире, и что здесь они тоже не признавали ни границ, ни заборов.
Имелась у нас и своя гора, не слишком высокая, но и не такая низкая, чтобы не разглядеть с ее вершины всю округу на расстоянии восьми лиг, словно подернутую тонкой пеленой, и море — огромное, далекое, синее, неправдоподобное, оно вставало отвесной стеной на горизонте, сливаясь с небесами.
Был у нас и парк, где мы назначали первые свидания, больница, где залечивали первые раны, нанесенные жизнью, церквушка, где пытались постигнуть мистический смысл покаяния, и кладбище, наводившее на мысль — увы, запоздалую — о том, какие мы все безнадежные глупцы.
Так вот мы и жили не тужили, имея всего понемножку и кое-как сводя концы с концами. И наверное, наш забытый богом и людьми городок так бы и вошел в историю эдакой крохотной милой безделушкой, для которой всегда сыщется местечко и в кармане гуаяберы, и в самом светлом уголке памяти.
Но чтобы этого не произошло, судьба послала нам Хасинто. Того самого Хасинто, на которого мы посматривали сверху вниз, снисходительно прощая все выходки, ибо ни за что на свете не хотели признать, что его жизнь чего-то стоит. Ведь в противном случае нам пришлось бы сравнивать ее со своей.
Хасинто воплощал собой тот самый порыв, какой хоть раз да возникает в душе у каждого и, если ему поддаться, может круто изменить всю жизнь, а то и свести с ума. Вот почему мы не давали нашему Хасинто слишком разойтись, отведя ему роль местного дурачка и тем самым как бы оправдывая его существование.
Да и могло ли быть иначе, если Хасинто к тому же слыл самой дерзкой головой в нашем городке? Не верите? Сейчас убедитесь.
Во-первых, он с воодушевлением работал над созданием телепатического способа связи, с помощью которого намеревался помогать выбившимся из сил почтовым голубям. Суть его сводилась к тому, чтобы заставить птиц опуститься на старую церковную колокольню, где их ждали бы еда и питье. Передохнув и подкрепившись, голуби могли бы легко продолжать полет, ибо телепатическое воздействие тут же бы прекращалось.
Увлекшись этой идеей, Хасинто днями и месяцами пропадал на колокольне, заручившись согласием священника, который, однако, строго-настрого наказал ему глядеть в оба и не перепутать простого почтаря со святым духом в образе голубя. С утра до вечера жарясь на солнцепеке, наш изобретатель посылал во все стороны магнетические волны своих мыслей.
Но никто так и не увидел, чтобы хоть одна птица снизилась над колокольней. Хасинто, правда, уверял, будто однажды под вечер, когда уже почти стемнело, к нему подлетел взъерошенный курчавый голубок. Он поклевал корм, напился воды, а после продолжил путь, не забыв в знак благодарности описать три круга над домом Хасинто.
Второе изобретение было физико-химического свойства и предназначалось для того, чтобы прекращать или вызывать дожди над полями — в зависимости от того, нуждались ли посевы во влаге или нет. Попутно, с помощью этого изобретения, можно было автоматически прекращать дождь в «день влюбленных».
Третьим изобретением, над которым трудился Хасинто, когда все как раз и случилось, был воздушный змей без нитки. Дети могли бы управлять им мысленно и запускать где угодно, не спрашивая разрешения родителей.
Это замечательное изобретение, основанное, разумеется, на том же самом телепатическом принципе, что и опыты с голубями, имело, как всякому ясно, громадное значение, ибо даже больному ребенку, лежащему в постели, не составляло бы труда через открытое окно управлять парящим в небе змеем.
Ко всему прочему Хасинто — по профессии плотник — являл собой образец поразительной добросовестности. Даже с обычной табуреткой он возился по меньшей мере две недели, не жалея ни сил, ни самых отборных кедровых досок. Закончив работу, он садился на табурет и раскачивал его, чтобы испытать на прочность. И если слышал хоть малейший скрип, признавал свою работу никуда не годной и, изрубив табурет в щепки, начинал все сызнова.
Но, как мы уже упомянули, все произошло, когда Хасинто заканчивал работу над моделью чудо-змея, сидя в каморке на берегу мирно журчащей реки. Если что и было примечательного в убогом жилище Хасинто, так это расположение окон: одно точно против другого. Между ними-то и сидел Хасинто, когда вдруг заметил, что тень от его рук падает справа.
Всегда в этот час тень от его рук и вообще от всех на свете предметов падала слева. Уму непостижимо! Он повернул голову к свету, и тут ему открылась истина: солнце на сей раз взошло не на востоке, а на западе.
Одним прыжком Хасинто оказался у противоположного окна и окончательно убедился в том, что царственное светило на самом деле повернуло вспять. Такого еще не бывало.
Тогда он со всех ног бросился к нам, влетел без стука в контору и, даже не поздоровавшись, с порога выпалил:
— Ради всего святого, идите скорее на улицу! Вы такое увидите! Солнце взошло не с той стороны!
То, что Хасинто ворвался к нам с подобным сообщением, было просто подарком судьбы. Тем самым он еще раз подтверждал — дурачком мы его называли не зря. Разумеется, никто из нас и с места не сдвинулся.
— Вы только взгляните, тени идут в обратную сторону! Скорее, а то прозеваете!
— Это зрелище как раз для тебя, Хасинто. Любуйся им сам и не морочь нам голову.
Так или примерно так отвечали ему все, а я и вовсе отвернулся от большого окна, мимо которого в тот момент проходил. Словно бес какой в меня вселился!
Напрасно обежал Хасинто все дома, все места, где люди под крышей зарабатывали себе на хлеб, все бесчисленные конторы нашего городка. Повсюду он слышал один и тот же ответ. Но если когда-нибудь наш Хасинто и проявлял в полной мере свое упрямство, то именно в этот раз. Наконец несколько человек, поддавшись на его уговоры, вышли взглянуть в чем дело. Однако случилось это, как назло, ровно в полдень, когда, как известно, солнце стоит в зените.
Не успели люди задрать головы, как алькальд, на беду Хасинто оказавшийся тут как тут, велел всем расходиться, сказав:
— Вот оно, в самой середке неба, где ему еще быть? Знаешь что, Хасинто, иди-ка ты лучше своей дорогой.
И Хасинто пошел, но на сей раз дорога привела его не в каморку у реки, а за город. Он добрался до той самой горы, о которой мы уже рассказывали, вскарабкался на вершину и зачарованно следил за солнцем до тех пор, пока оно не закатилось на востоке.
Вернулся он, когда на небе уже светили звезды. Я высунулся в окно, не сомневаясь, что увижу его надутую физиономию, но, честно говоря, ошибся. Хасинто шел уверенно и спокойно, словно и думать про нас забыл. Как будто благодаря солнцу ему открылось что-то такое… Трудно сказать, что именно. Может быть, что человек устает от бесконечного повторения одного и того же. Словом, он понял то, о чем нам не хотелось бы услышать от Хасинто-плотника.
1970.
Нитка и канат
(Перевод В. Капанадзе)
