Белькампо - Избранное
— Казалось бы, теперь в самый раз заняться чтением, да вот беда — в доме не осталось ни одной книги.
— Книги — зло. А чтение — корень всех зол. Говорят, это Мультатули[90] сказал. Уж эти мне чужие мысли, вдобавок заимствованные из вторых-третьих рук, нет, благодарю покорно, изволь иметь свое мнение о вещах. Доводилось ли тебе видеть читающую вещь? Еще бы, они теперь на коне!
— Папа, когда мы будем есть? — заканючил Балтазар.
— Мама, а что, голод — это теперь наша тетка? — Маартье решила немножко пошутить.
С улицы донеслось хлопанье крыльев, громкое верещание, потом шелест — и все кругом стало белым-бело от множества чаек.
— Дети, помните, как вороны приносили еду Илии? А нас будут кормить чайки, вот смотрите.
И правда, окруженный тучей чаек, на нашей улице показался большой открытый фургон Нидерландской федерации булочников, до отказа набитый одинаковыми ломтями нарезанного машинкой хлеба. Стараясь перекричать друг друга, чайки подхватывали клювами куски и подлетали к раскрытым окнам.
— А давайте, как птенчики в гнезде, сядем в кружок и откроем клювики, — предложил Йапи, но в этом не было никакой необходимости: чайки лишь на секунду опускались на подоконник и роняли хлеб на пол, находились и такие, которые, подобно пикирующим бомбардировщикам, с лета забрасывали свою ношу в распахнутое окно.
Мы с жадностью набросились на добычу, не обращая внимания на приставший мусор — его в конце концов можно смыть водой из-под крана.
Все человечество сидело теперь на хлебе да на воде.
От чаек мы не слышали ни единого слова — наверное, говорить, как вещи, они не умели по причине недостатка вещности. Но этой же вещности им вполне хватало, чтобы выполнять приказы, и я задумался над вопросом: инстинкт — это понятие вечное или вещное?
Несомненно, решение вещей отдать нас на попечение животным было удачно, потому что последние не вмешивались в наши разговоры.
Для ребятишек большим развлечением было жевать хлеб и рассматривать крылатых рассыльных, а большую морскую чайку с характерным разрезом клюва они узнавали издалека и всякий раз с нею здоровались.
У нас скопился изрядный запас съестного, и вечером мы обратились к его услугам. С наступлением темноты началась, так сказать, подготовка ко сну: мы улеглись прямо на голые доски вплотную друг к другу — если ночью и замерзнем, то согреемся в общей куче.
Лежать было действительно жестко, но холода, которого все боялись куда больше, мы так и не ощутили. Причиной тому было всеобщее высвобождение энергии, в котором участвовали и наши тела, что избавляло нас от лишних забот. Крыша над головой, нехитрый харч и ни малейших забот об одежде и постельном белье — вот как была теперь устроена наша жизнь.
Жизнь, лишенная цели, праздная, безответственная и — что, пожалуй, самое скверное — безнадежно пустая в плане развлечений. Все было просто: нам позволялось быть вещами и вдобавок считать это великой милостью, остаток же нашего «я» надлежало рассматривать как досадный пережиток прошлых времен. Ставка, несомненно, делалась на то, что человеческое начало в нас со временем заглохнет.
— Дети станут вещами, — сказал я жене, — и Маартье, и Йапи, и Балтазар. Ни тебе поговорить, ни поразмышлять, только сидеть истуканом.
Глаза ее тотчас вспыхнули, в один миг она превратилась в фурию.
Угроза нависла над самым дорогим, что у нас было. Нам отчетливо представилось, как земляне несут факелы, некогда зажженные пещерным человеком и в ту пору совсем еще слабые, но разгоравшиеся с каждым новым поколением все ярче и ярче, — история виделась нам нескончаемым многомиллиардным факельным шествием. И мы явственно ощутили, что этому огню грозит гибель.
Мы решили передать детям весь свой опыт.
Мы решили научить детей не просто наблюдать происходящее вокруг, но и задумываться над увиденным.
Мы решили приохотить их к физическим упражнениям, чтобы они не отставали в силе и сноровке.
Мы решили, принимая во внимание масштабы общественного сдвига, воспитать наших детей в духе строгой и высокой морали, аккумулирующей принципы всех вероучений и философий.
На это уйдет значительная часть дня, так что вопрос подзарядки был решен, однако оставался открытым вопрос разрядки, игры — как известно, лучшего из лучших воспитателей. Играть было нечем.
Спасло нас великое открытие Балтазара.
На большом пальце у него отрос длиннющий ноготь, и вот, сидя в укромном уголке, он принялся выковыривать пыль и всякий сор из щелей и сгребать в кучки. Он не замечал ничего вокруг и занимался своим делом так же увлеченно, как в древности фараоны строили пирамиды. По сути, это одно и то же занятие.
Через секунду мы уже ползали на коленях по полу, выискивая всякий мусор, подобно иудеям, собиравшим в пустыне манну небесную. Великое счастье, что мы не из тех семей, где обычную уборку проводят ежедневно, а генеральную — еженедельно, где единственная цель существования — любование неодушевленным барахлом; мы ненавидели такие дома с их стерильно-удушливой атмосферой. Кто знает, может, из-за них-то и началась вся эта заваруха. Если тебя изо дня в день полируют да надраивают, носятся с тобой как с писаной торбой — от такого блаженства поневоле голова закружится. Можно ли вообразить зрелище более жалкое, чем переживания таких вот хозяев, когда гость, не приведи господи, уронит или прольет что-нибудь на стол или на коврик. К этим людям у вещей должно было выработаться самое неприязненное отношение.
Чего-чего, а уж пыли у нас хватит на все: пиши, решай задачки, рисуй карты, твори живописные картины и ландшафты.
— А что, если всю пыль собрать и устроить в ней на ночь постель? — предложила Маартье, которой больше всех досталось на голом полу.
— Точно, там на чердаке ее ужас сколько!
С радостными воплями дети побежали наверх, а немного погодя вернулись с полными пригоршнями отличнейшей пыли изысканнейшего серого цвета, чистой Я без единого инородного вкрапления — субстанция истинно благородного свойства.
— Не уроните, ребята, осторожнее, и смотрите, чтоб ее не выдуло в окно.
Мы решили соорудить в уголке постель для Маартье, а если хватит строительного материала — то и еще две.
В этот же день Йапи сделал второе историческое открытие. Когда он выдернул из головы волосок, тот не убежал. Начал Йапи, ковыряя в носу, а кончил волосами, и самым вожделенным объектом стали волосы Маартье.
Наши с женой ногти оказались превосходным средством для рисования в пыли, а какую тонкую штриховку они позволяли делать!
Жизнь становилась вполне сносной, а благодаря пыли и продуктам жизнедеятельности нашего организма у нас появилось хоть какое-то занятие.
Минула неделя, и мы не помышляли уже ни о чем лучшем. Нам теперь в голову не приходило стесняться соседей, и мы появлялись перед ними с непосредственностью садовых скульптур, в этом было нечто эллинское, и мне стоило больших усилий удержаться от желания воспеть дифирамбы соседке из дома позади нашего или сложить гекзаметром стих в ее честь. У нее было роскошное тело, в особенности хорошо это было видно сейчас, когда одежды покинули его. Дети что ни день получали очередной урок наглядной анатомии, и через неделю им были известны все доступные зрению и осязанию части человеческого тела.
Чайки не забывали нас, и хлеб в шкафу не переводился — мы с особым старанием расчистили на полу небольшую площадку и даже подыскали для нее эвфемистическое название: хлебный шкаф. Раза два в неделю в доме появлялся пеликан и вываливал из своего мешка в наш «шкаф» дымящиеся клубни картофеля. В такие дни мы устраивали пир горой.
Как-то Балтазар предпринял попытку вернуться в уже закрытое для него прошлое и возжелал питаться через пупок. Мы решили не вмешиваться, и через некоторое время он понял бесполезность этой затеи.
Во внешнем мире не происходило ничего значительного, в природе все шло своим чередом, птички занимались будничными делами, изредка по улице проезжала телега или автомашина. Доставка продуктов — вот, пожалуй, единственное, что происходило. Вещам просто хотелось быть самими собой, поэтому кругом царила тишина. Наступил «золотой век» вещей, если не сказать — их «золотая вечность», и мы не ожидали никаких перемен.
Каково же было наше удивление, когда в одно прекрасное утро Йапи, который, как обычно, делал на лестнице зарядку, влетел в нашу комнату с листком бумаги, обнаруженным в почтовом ящике.
— Приглашение на праздник! — закричал он.
В воскресенье нас всех просили принять участие в торжествах по случаю смены власти. К девяти утра за нами придет машина и доставит нас на стадион, где уже зарезервировано пять мест.
Послание взбудоражило наши души: мы удивились — ведь такое поведение вещей казалось противоестественным, мы терялись в догадках — воспринимать ли приглашение как награду или как попытку унизить, нам было страшно — а не ловушка ли это, хотя до сих пор нам ничего дурного не сделали. Но была и радость — в особенности у детей: ведь затевалось что-то новенькое и можно будет вырваться на воздух. Было и отчаяние — у женщин: наряды-то не покажешь!
