Готфрид Келлер - Новеллы
Любуясь стройной девушкой, шедшей впереди него по узкой тропинке, Ландольт в душе благословлял прекрасное, увенчанное дивными колокольчиками растение - аглею, которое привело его на столь милый ему путь. Легкий ветерок шумел в листве молодых буков, осенявших тропинку, и едва заметно шевелил кудри, ниспадавшие на шею и плечи Аглаи.
"А ведь чудесная вещь - пословицы! - сказал себе Ландольт. - Взять хотя бы "хорошо смеется тот, кто смеется последним", или "конец - делу венец".
В эту минуту Аглая обернулась и, так как дорога стала шире, пошла рядом с ним; она снова протянула ему руку, лучистые глаза наполнились слезами, и, вся зардевшись, она сказала:
- Благодарю вас за ваше благородное чувство и за доверие ко мне. Вы должны найти счастье, вы найдете его, и ваша судьба сложится несравненно лучше, чем если бы жребий сделать вас счастливым выпал мне! Знайте же: я сама во власти мучительно радостного чувства; человек, которого я горячо люблю, отвечает мне взаимностью, да - вам я могу это сказать - питает ко мне такую же любовь!
И взволнованными, дышащими страстью словами она рассказала ему о своей любви и о своих терзаниях: как, живя за границей, она полюбила некоего священника...
- Поп!.. - почти беззвучно произнес Ландольт и едва не споткнулся, хотя держал в руке трость с серебряным набалдашником и на тропинке не было ни одного камешка.
- О, не называйте его так! - умоляюще воскликнула Аглая. - Это изумительный человек! Смотрите - вглядитесь в глубины этих глаз.
Она выхватила спрятанный у нее на груди медальон и показала Ландольту хранившееся там изображение молодого человека в черном одеянии; у него были довольно правильные черты и действительно огромные черные глаза, какими некоторые художники наделяют Иисуса из Назарета. Пожалуй, можно было назвать их глазами Юноны. Но Ландольт, вперивший в изображение неподвижный взгляд, с горьким чувством в душе подумал: "Глаза коровы!". А когда Аглая снова спрятала медальон на белоснежной груди, ему почудилось чье-то злорадное хихиканье, под стать пословице: "Хорошо смеется тот, кто смеется последним!".
История, которую Аглая затем досказала Ландольту, в основном сводилась к следующему: подростком, чтобы дать ей хорошее образование, ее отправили в Германию, в город N, к близким родственникам. У них в доме она встретилась с одним священником, который, несмотря на свою молодость, уже пользовался славой выдающегося проповедника. Хотя он придерживался строгого правоверия, однако распространенные в то время пиетистские увлечения коснулись и его; о божественном и единоспасающем, о неисчерпаемых сокровищах любви и вечной отчизне человека он говорил так горячо и убежденно, что сам казался носителем и порукою благодати. Все это, вкупе с чарующими глазами священника, возбудило в юной, неопытной девушке неодолимое желание завладеть его сердцем, а силою богатой фантазии, все преображавшей, все озарявшей волшебным светом, это желание обратилось в горькую и сладостную пламенную страсть, которая с годами не ослабевала, а усиливалась. Страсть эта, естественно, вскоре выдала себя и, обитая в существе столь обворожительном, не могла не встретить полную взаимность. Однако родственники, у которых жила Аглая, как и ее родители, по многим причинам противились этому браку, и чем тверже девушка становилась в своем решении, тем значительнее становились и трудности на пути к осуществлению ее надежд и желаний, - пока наконец не прибегли к силе и не увезли ее домой.
Но Аглая обладала природной стойкостью, и препоны только усиливали ее страсть; она переписывалась с возлюбленным; внешне спокойная, она жила неугасимой надеждой, которая вновь разгорелась с небывалой силой, когда молодой священник, сопровождавший некую знатную особу в путешествии по Швейцарии, нашел случай повидаться с ней и даже был принят в доме ее родителей. Но, сколь надежными ни представлялись его положение и виды на будущее, дело не сдвинулось с места, родители упорствовали в своем сопротивлении, вызванном тем, что они издавна лелеяли для дочери совершенно иные планы и столь же неуклонно, как ласково и заботливо, придерживались своих намерений.
Так обстояло дело, когда Аглая, непрестанно искавшая помощи, решила описанным выше окольным путем заручиться дружбой и содействием Соломона Ландольта, что ей и удалось.
Ландольт проводил ее до поместья, владельцев которого она хотела навестить, под ветер зашел за ней, и к тому времени, когда они вернулись в дом ее родителей, она успела всецело привлечь его на свою сторону. Он поражался и восхищался этой самозабвенной любовью, какой никогда еще не встречал, более того - он даже проникся сочувствием к счастливому избраннику и счел своим долгом, своей обязанностью и большой честью для себя помочь прекрасной Аглае.
Прежде всего, доверительно переговорив с некоторыми влиятельными лицами, он сумел через их посредство преподать родителям Аглаи кое-какие советы и склонить их по-новому взглянуть на вещи, затем и сам неоднократно беседовал с ее отцом и матерью; словом, не прошло и полугода, как он устранил все препятствия, и священник сочетался браком со своей нареченной. Мало того - своему другу Аглая была обязана тем, что могла пышно титуловаться: "госпожа консисторская советница" и "супруга господина придворного проповедника", так как, желая устроить ее как можно лучше, Ландольт побудил самых влиятельных и ученых лиц города Цюриха пустить в ход свои обширные связи.
Сердечное участие к Аглае он проявил и впоследствии, когда она, после четырех или пяти лет супружества, вернулась на родину печальною вдовой; к сожалению, оказалось, что необычайный блеск, излучаемый глазами ее мужа, отчасти был следствием предрасположения к чахотке, и жестокий недуг рано свел его в могилу. Кончину молодого священника еще ускорило снедавшее его честолюбие; всю жизнь он гнался за мирскими почестями, высокими званиями, большими окладами, и никогда - ни до, ни после тех лет - не пришлось Аглае выслушивать такие сложные подсчеты доходов от должностей, десятин, треб, как за краткий срок ее супружества. Тем смиреннее и спокойнее она, казалось, проводила свои дни теперь, после его кончины.
Таковы были те пять женщин, предметы его пяти былых увлечений, которых ландфогт из Грейфензе задумал пригласить к себе. Одни из них жили в Цюрихе, другие - в окрестностях этого города, и теперь требовалось только залучить их так, чтобы ни одна не проведала о приглашении остальных и каждая приехала без спутников, в надежде встретить у него приятное общество. Все это он обсудил с Марианной и сделал необходимые приготовления. Назначив празднество на последний день мая, он тотчас разослал приглашения, которые все пятеро, ни о чем не подозревая, охотно приняли, так что дело пошло как нельзя лучше.
31 мая, едва забрезжило утро, Ландольт поднялся на самый верх сторожевой башни замка поглядеть, какая будет погода.
Небо было совершенно чисто, звезды угасали, на востоке уже алела заря. Ландольт приказал поднять на башне большой флаг Грейфензе с изображением грифа, готовящегося к прыжку, и, решив приветствовать красавиц громом орудий, распорядился поставить за крепостным валом две небольшие пушки. Для вящей уверенности в том, что дамы не встретятся в пути, Ландольт за каждой из них послал отдельную коляску. По его приказу вся челядь разоделась по-праздничному; но щеголеватее всех была его любимица Кокко, проказливая обезьянка, прошедшая к этому дню специальную выучку: она была наряжена седой старушкой, в чепце с пышным бантом, на котором красовалась надпись: "Я время!".
В вестибюле замка стояла Марианна; как домоправительница, она облеклась в старинный тирольский наряд, являвший всю пышность национальных одежд католических стран; в подмогу ей ландфогт дал красивого четырнадцатилетнего мальчика, которого он сам разыскал в окрестностях и велел одеть камеристкой, чтобы прислуживать приезжим дамам.
Часов в девять утра грянул первый пушечный выстрел, и между деревьев и живых изгородей показалась коляска, в которой сидела Фигура Лей. Как только лошади остановились у ворот, обезьянка, держа в лапе большой букет душистых роз, прыгнула на сиденье и с уморительными ужимками сунула букет Фигуре. Та, мигом разгадав загадку, взяла Кокко на руки вместе с букетом и, выходя из коляски, довольным, веселым голосом спросила Ландольта, который со шпагой на боку и шляпой под мышкой приветствовал ее и предложил ей руку:
- Что здесь у вас происходит, что означает флаг на башне, пушечные выстрелы и розы, которые дарует время?
Она была ему милее всех и ни в чем не виновата перед ним; поэтому он посвятил ее в свою тайну и доверил ей, что сегодня у него встретятся все те, кого он некогда любил. Сначала Фигура покраснела, но, после минутного раздумья, лукаво улыбнулась.
- Вы озорник и проказник, - молвила она, - берегитесь, мы распнем вас, а вашу обезьянку, singe aux roses 1, зажарим вместе с ее розами, не правда ли, Кокко, маленький ландфогт?
