Роже Гар - Жан Баруа
Баруа предупредительно придвигает стул. Аббат осторожно садится.
Баруа тоже изменился: он похудел, спутанные волосы ниспадают на лоб; взгляд стал задумчивым; черные с проседью усы скрывают очертания непокорного рта.
Аббат. Я не явился к вам с дружеским визитом, вы это, верно, и сами понимаете... Я пришел, потому что меня об этом попросили и потому что больше некому это сделать... Вы, конечно, догадываетесь, зачем я пришел?
Баруа отрицательно качает головой: видно, что он не притворяется.
Входя в дом, аббат Жозье сердился на Жана, но, увидя его открытый взгляд, он становится снисходительнее: "Что с него взять..." Но затем аббат снова входит в роль, и былая дружба прячется в глубине сердца.
(Воинственно). Недавно вы, уж не знаю по какому случаю, читали публичную лекцию под названием: "Психологические документы относительно современного развития веры".
Баруа. Да, читал.
Аббат. В этой лекции вы сознательно отклонились от общих идей и перешли к примерам... автобиографический характер которых очевиден. Отрывки из этой лекции, которые мне пришлось прочесть, намекают на события вашей молодости, в частности на обстоятельства вашего брака... и все это освещено... без всякого уважения.
Баруа (сухо). Вы преувеличиваете. Факты, которые вы имеете в виду, приводились мною без упоминания имен, в чисто научном плане; уже одно это устраняет всякую возможность иного их истолкования. Я изучил множество психологических случаев: некоторые из них были сообщены мне провинциальными врачами, с которыми я переписываюсь, другие, признаюсь, касались меня самого...
Аббат (повышая тон). В этом-то вы и ошибаетесь. Жан. Факты эти касаются не только вас. (С горечью.) К сожалению, многое в вас меня разочаровало. Но все же я не думал, что мне когда-нибудь придется напоминать вам об элементарном чувстве человеческого достоинства. Есть такие интимные стороны жизни, о которых человек не должен говорить. Вы не имели права выносить на суд любопытной публики - что бы вас к этому ни побуждало - чувства женщины, которая была и остается вашей женой, матерью вашего ребенка!
Баруа молча выслушивает этот жестокий упрек. Лицо его багровеет.
Воспоминания лавиной обрушиваются на него; и прошлое, которое, оказывается, таилось в глубине его сердца, оживает вновь...
Франкмасонская газета департамента Уазы отметила в вашем выступлении все, что могло задеть госпожу Баруа, и...
Баруа не слушает. Он смотрит на аббата сосредоточенным и далеким взглядом. Он обидел жену? Ни разу с той самой минуты, как они расстались, ему не приходило в голову, что он еще может чем-нибудь обидеть ее!
Ему нужно собраться с мыслями. Он идет к письменному столу, как к своему прибежищу, и тяжело опускается на привычное место, сжимая руками подлокотники кресла.
Баруа. Да, теперь я понимаю... Но это вышло непреднамеренно!
Взгляд аббата выражает недоверие.
(С живостью.) Вы не верите? Но судите сами: я живу здесь один, вот уже десять лет никого не видя, кроме нескольких друзей и сотрудников... Я страшно занят... У меня нет времени оглянуться назад; и потом это не в моем характере... Я не получаю никаких новостей из Бюи: раз в год письмоводитель нотариуса уведомляет меня, что деньги переданы по назначению, вот и все.
Аббат смотрит на него с изумлением.
Вы удивлены... Но это чистейшая правда. Прошлое есть прошлое; я ушел от него, оно далеко, оно умерло для меня, я никогда не думаю о нем, никогда. Когда я готовил лекцию, я искал прежде всего подлинных, точных фактов. И, не колеблясь, заимствовал их из своей собственной жизни. Конечно, воспоминания о былом принадлежат не только мне... Это правда... (Как бы спрашивая самого себя.) Очевидно, я поступил грубо и бестактно...
Баруа не поднимает глаз. Руки его слегка дрожат.
О, я очень огорчен, что, сам того не желая, послужил причиной... (Внезапно.) Объясните ей все, передайте, пожалуйста, что я...
Аббат (обескураженный таким объяснением), Нет, Жан, лучше уж мне не повторять того, что вы сказали...
Молчание. Аббат берет шляпу.
Баруа. Вы очень спешите... (Он колеблется) Расскажите, что там нового... Как Сесиль... все еще живет у матери?
Лицо священника остается замкнутым; он утвердительно кивает головой.
И они ведут прежний образ жизни? Церковная благотворительность?
Аббат (неодобрительно). Госпожа Баруа отдает благотворительным делам все то время, какое ей оставляет воспитание дочери.
Баруа. Ах, да, дочь... подождите, ей сейчас лет тринадцать?.. Да? (Наивно.) Как она выглядит, малютка? Здорова?
Он встречает взгляд аббата; фраза обрывается сконфуженной улыбкой.
Я, верно, кажусь вам чудовищем. Что поделаешь?.. (С резким жестом.) Я все это вычеркнул из своей жизни! Все это - в прошлом, все это кончилось! Моя жизнь - в другом, и это целиком поглощает меня! К чему притворяться? Девочка родилась, когда я уже уехал в Англию... Она меня совершенно не интересует, в ней ничего нет моего...
Аббат (пристально смотрит на него). Нет, есть. Я даже удивлен тем, как она похожа "а вас.
Баруа (изменившимся голосом). Похожа на меня?
Аббат. То же выражение лица... Взгляд... Подбородок...
Снова наступает молчание.
Аббат встает; он сердит на Баруа, сердит на самого себя: ведь он так и не сказал того, что собирался; он уходит, унося в душе горький осадок от этой встречи.
Баруа (провожая его до двери). И... вы по-прежнему живете в Бюи?
Аббат. В праздник тела господня исполнится четыре года, как епископ доверил мне приход в Бюи.
Баруа. Я этого не знал.
Они дошли до передней.
Аббат (с внезапной злобой). Нам страшно вредит ваш новый закон об отделении церкви {Прим. стр. 273}.
Баруа (улыбаясь). То, что я продолжаю требовать свободы мысли и борюсь против несправедливости, еще не означает, что я согласен со всем, что делается во Франции...
Аббат, который уже открыл было дверь на лестницу, тихонько прикрывает ее и оборачивается.
Если вы хотя бы изредка следили за журналом, которым я руковожу...
У аббата вырывается жест отвращения, вызывающий новую улыбку Баруа.
... вы знали бы, что я всегда распространял и на церковь принципы, которые вдохновляли нас во время процесса, - точно такие же принципы. (Грустно.) Из-за этого мы, кстати, потеряли немало подписчиков. Не в этом дело. Я протестовал изо всех сил, когда правительство стало опираться на дрейфусаров нового типа, стараясь сорвать голосование в палате и протащить закон в совсем ином духе, отличном от первого варианта закона.
Аббат (холодно). С большим удовлетворением принимаю к сведению ваши слова... Но если вам ясно, насколько все, что делается ныне во Франции, отвратительно, то весьма печально, что вы не понимаете ни того, почему это происходит, ни того, какая ответственность лежит на вас и на ваших друзьях... (Значительно.) До свидания.
Баруа (пожимая ему руку). Признаюсь, наша встреча доставила мне большое удовольствие. Хотя я глубоко сожалею о том, что заставило вас сюда приехать: передайте это... в Бюи. (С натянутой улыбкой.) Впрочем, на будущее будьте спокойны... Да, говорят, будто у меня что-то разладилось (кладет руку на сердце)... вот здесь... Запрещают публичные выступления; велят вести себя осторожно... В общем, много неприятностей...
Аббат (сердечно). Неужели? Но, надеюсь, ничего серьезного.
Баруа. Нет, если я буду благоразумен.
Аббат (горячо). Надо вести себя благоразумно! Ваша жизнь еще не кончена, она не может кончиться так...
Баруа (прерывая его). Я больше, чем когда-либо, уверен в том, что избрал правильный путь и твердо иду по нему.
Аббат (качая головой). До свидания, Жан.
II
Отэй.
Весенний день.
Люс сидит в своем саду, в тени каштанов. Солнечные пятна дрожат на лбу и на поседевшей бороде. Спокойно и печально смотрит он перед собой. На коленях - развернутая газета.
Крупным шрифтом:
ПРАХ ЗОЛЯ В ПАНТЕОНЕ
Торжественное шествие.
Президент республики и министры
Полиция охраняет порядок.
Столкновения.
Вдруг лицо его светлеет; сквозь кустарник он видит приближающегося Баруа. Они крепко пожимают друг другу руки. Слова излишни.
Они молча садятся; оба сдерживают свои чувства. Но в их взглядах можно прочесть одну и ту же мысль: их оскорбляет это театральное шествие, от которого их отстранили, этот балаган, устроенный в честь их великого Золя, чье имя, ставшее символом честности и справедливости, используют теперь для прикрытия корыстной политики!
Люс (грустно). Замечательная погода, не правда ли?
Баруа соглашается, медленно кивая головой. Что могут они сказать?
Проходит несколько мгновений. Потом Люс делает новую попытку завязать разговор.
А вы, дорогой друг, как себя чувствуете?
Баруа. Недурно. С тех пор. как я прекратил читать лекции, даже хорошо.
Люс. А "Сеятель"?
Баруа тихо смеется и смотрит на Люса.
Баруа. Помните, как вы удивились, узнав, что в результате борьбы, которую мы повели с чрезмерным антимилитаризмом, некоторые подписчики отказались от нашего журнала?
