Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

У грани Палестины, на пути
В Пелузиум, смиряют стены Газы
Свирепость волн морских; за ними ж знойных
Песков далеко стелется равнина.
Тот ветер, что господствует над морем,
В своей же власти держит и пустыню:
Не видя ни дороги, ни следа,
Себя причудам бурь вверяет странник.

Турецкий город, некогда достался
Властителю египетскому Газа
Как дар войны: покинул царь тогда
Мемфис и в нем дворец великолепный,
Чтоб здесь свое устроить пребыванье
И средоточье замыслов своих.
Из недр земель обширных в этот город
Стянул теперь огромные он силы.

И вот теперь нужна мне помощь, Муза!
Какие там стеклись войска, поведай,
И сколько дали воинов отдельно
Египет и подвластные цари;
Скажи, как Юг соревновал с Востоком:
Одна лишь ты напомнить можешь мне,
Кто над каким отрядом был главою
В неисчислимой рати полумира.

Когда, восстав на Бога своего,
Египет сверг с себя ярмо неволи,
В нем воин из потомков Магомета
Под званием калифа воцарился;
К наследникам его уже потом
Переходило с властью это званье.
Так старый Нил за рядом фараонов
Ряд Птолемеев видел на престоле.

С годами укрепилось это царство
И возросло; от киринейских стен
До крайних граней Сирии все земли
Оно своим могуществом покрыло.
Нил, в недрах Эфиопии скрываясь,
Боялся за источники свои;
И Савские пустыни, и долина
Евфрата под его стопой стонали.

Аравией богатой с Красным морем
Владея безраздельно, простиралось
Оно до золотых ворот Авроры.
Могущество его не в силах лишь
Морских и сухопутных, но и в самом
Властителе: рожденный на престоле,
Калиф и государем образцовым
Является, и доблестным вождем.

И с Персией, и с Турцией он долго
Боролся, побеждая зачастую,
Порою же, притом с гораздо большим
Величием, терпя и пораженья.
Отяжелев от старости, его
Рука мечом владеть уже не в силах;
Но жажда бранной славы и побед
Поддерживает в нем былое пламя.

Сражается он через слуг усердных;
И мысли и слова его горят
Отвагою, и бремя царской власти
Не угнетает старости его.
Всю Африку он именем своим
Приводит в трепет; чтит его индиец;
Обязаны ему соседи помощь
Оказывать солдатами и данью.

Таков был государь, что угрожал
Державе нарождавшейся латинян
И тщательно обдумывал препоны
Тревожным и зловещим их успехам.
Когда Армида в Газе появилась,
Он занят был подсчетом сил своих
И, выведя за стены городские
Отряды все, им делал смотр в равнине.

Сидел на возвышенье он, куда
Вели сто ступеней слоновой кости:
Над головой его раскинут был
Серебряный навес, а под ногами
Лежал ковер из золота и шелка.
Его одежды пышные блистали
Всей роскошью Востока, а чело
Охватывал тюрбан великолепный.

В руке державный скипетр; на груди
В волнистых прядях борода седая;
Глаза еще былою мощью блещут:
Достоинством и возраста и власти
Проникнута осанка вся его.
С такою же наружностью в своих
Созданиях и Апеллес и Фидий
Изображали Зевса-громовержца.

Направо и налево от калифа
Стоят, как изваянья, два сатрапа:
Один с мечом карающим, другой же
С печатью государственной в руке.
Второй законы ведает и в царстве
Блюдет покой и мир, а первый всеми
Начальствует войсками и вокруг
Распространяет ужас и возмездье.

Вокруг престола верные черкесы:
В руках сверкают дротики, броней
Прикрыта грудь и длинные кривые
Висят с боков мечи. Глаза калифа
Скользят по многочисленному войску;
И стройные в движении отряды,
Перед вождем державным проходя,
Оружие склоняют и знамена.

И египтяне первыми идут;
Начальников у них четыре, по два
От Верхнего и Нижнего Египта.
Последняя страна, созданье Нила,
Морской лишь грязью бывшая когда-то,
Со временем вся стала плодоносной.
Там плуг изборонил и взрыл ту гладь,
Что флагами судов пестрела раньше.

Калиф сначала видит те народы,
Что населяют край Александрии,
А также берега, которым шлет
Последние свои улыбки солнце.
Начальствует отрядом тот Арасп,
Чей ум врагам меча его страшнее:
Все хитрости, все вероломство мавров
Постиг он и усвоил в совершенстве.

За ними чередой Авроры дети,
Явившиеся с крайнего востока:
Ведет их Аронтей. Неведом миру
Ни доблестью, ни подвигами он;
Доспехи в нем не вызывали пота,
Труба его с зарею не будила:
Нескромным честолюбием оторван
От неги он и ввергнут в приключенья.

Огромнейший отряд проходит следом;
Казалось бы, не столько надо рук,
Чтоб жатву со всего собрать Египта.
Меж тем представлен здесь один лишь город;
Соперничать, однако, с целым краем
Способен он, зовется же Каиром.
Толпой несметной этой, в бранном деле
Неопытной, начальствует Кампсон.

Газель проводит жителей страны,
Что место занимает от Каира
До нильского второго водопада.
Оружия не знает египтянин
Иного, кроме лука и меча,
И тяжести доспехов не выносит:
Богатые одежды обличают
Не воина, стяжателя скорее.

А дальше Аларкон с его кой-как
Вооруженной шайкой оборванцев,
Тех, что пустыни Барки населяют
И впроголодь разбоями живут.
За ними показались уж не столь
Негодные отряды из Заморы
И Триполи: наездники лихие
Взад и вперед без перерыва скачут.

Прошли потом народы Каменистой
Аравии; за ними уроженцы
Аравии Счастливой, той страны,
Где солнце не палит лучами землю,
Зима ж ее не покрывает снегом:
Там ладан; там благоуханья; там
Бессмертный феникс, на костре цветочном
Сгорая, возрождается из пепла.

Блестящие не столь, как египтяне,
Они вооруженьем с ними сходны.
Арабы к ним другие примыкают:
Кочевники без прочных очагов,
Они с собой свои жилища возят;
У них и женский рост, и женский голос,
И черные, как уголь, волоса
На смуглые их лица ниспадают.

В руках у них метательные трости
С железными и острыми концами,
И едут на конях они, быстрей,
Чем молнии, несущихся в пространстве.
Над первыми начальствует Сифак;
Альдину повинуются вторые;
У третьих вождь Альбиазар, стяжавший
Не воина известность, а убийцы.

Сменяет их отряд людей, прибывших
С тех островов, что окружает море,
Где падкий до наживы рыболов
Со дна сбирает жемчуг драгоценный;
Начальник их зовется Агрикальтом.
Осмид, чужих религий сокрушитель,
Сам ни во что не верующий, черных
Туземцев с моря Красного ведет.

Вот эфиопы с острова Мероэ,
Что омывают Нил и Астрабон;
В своих больших пределах этот остров
Три царства и две веры заключает:
Канар и Ассимир, магометане
И данники калифовы, явились
С подмогою к нему, а третий царь,
Христовой церкви сын, остался дома.

В сопровожденье конницы еще
Двух данников там видит египтянин.
Один царит в Ормусе, плодородной
Стране у вод Персидского залива;
Другой в Бекане властвует; когда
Прилив поверхность моря поднимает,
Бекан водой, как остров, окружен;
В отлив же там, как посуху, проходят.

И ты здесь, Альтамор: не удержали
Тебя жены возлюбленной объятья;
Она напрасно плакала, напрасно
Терзала грудь и волосы рвала.
«Жестокий, – говорила, – иль меня
Тебе милей бушующее море!
Иль слаще бремя лат, чем бремя сына,
Что за тебя так нежно ухватился!»

Царит над Самаркандом Альтамор;
Венец его сияет полным блеском,
Но не венцу он славою обязан.
Искусный в бранном деле, он к тому ж
Из воинов храбрейший: христиане
Уж и теперь должны его бояться.
Закованы в броню его солдаты,
И целый арсенал у них при седлах.

Оттуда, где конец уже вселенной
И где Авроры зиждутся ворота,
Является Адраст свирепый; латы
Его обиты кожею змеи,
А сам сидит он на слоне огромном.
Его сопровождают племена,
Тела свои купающие в море,
Что Инда насыщается струями.

За ним отряд воителей отборных,
В войне и в море служащих калифу;
Он осыпает почестями их
И льет на них щедроты в изобилье.
Они искусно правят скакунами;
Багрянцем их одежд сияет небо;
Их плотно облегающая сталь
Издалека блестит угрозой смертной.

Видны в отряде Аларкон жестокий,
Омар благоразумный, Хидраорт
И Римедон, в отваге дерзновенной
Ни смертных не боящийся, ни смерти.
Тигран, Рапольд, корсар неустрашимый,
Морей недавний ужас, и Ормонд,
И Марлабуст, арабов покоривший,
За что и был «Арабским» прозван сам.

Оринд еще там виден, Аримон,
Пирга, Бримарт, в прах мечущий твердыни,
Сифант, коней известный укротитель:
И ты, Аридамант великодушный,
Лицом к лицу с врагом неодолимый,
И Тизаферн, и на коне, и пеший,
С копьем, с мечом, достойного себе
Противника доныне не нашедший.

Главенствует отрядом армянин,
В ислам из христианства перешедший;
Как христианин Климентом он звался,
Теперь же носит имя Эмирена.
Всех воинов дороже он калифу:
Искусный вождь и доблестный боец,
Своим благоразумием он так же
Известен, как и храбростью и силой.

А после всех героев появилась
С блестящей конницей своей Армида
В роскошной колеснице; за плечами
Колчан был у нее и лук в руке.
В лице с природной нежностью мешаясь,
Гнев придавал ей вид неустрашимый:
И угрожает будто бы она,
И, угрожая, тем сильней чарует.

Армиды колесница вся сверкает
Рубинами и золотом; ее
Попарно запряженные четыре
Везут единорога, а вокруг
Сто юношей и сто юниц несутся
С пучками стрел, бряцающих в колчанах:
Они коней белее снега гонят,
А те быстрей, чем молния, летят.

За конницей Армиды Арадин
Ведет отряд наемников сирийских.
Так феникс возрожденный эфиопам
Являет снова прелести свои:
И оперенья пестрого богатства,
И блеск лучистый горла золотого;
Его глазами люди провожают,
И птицы от него не отстают.

Так воинов Армида ослепляет:
Как ни были бы яростны, при виде
Ее воспламеняются все души.
И с гневом на лице уж все сердца
Она приводит в трепет: что же будет,
Когда ей радость взгляды оживит,
Подернутся глаза истомной влагой
И на губах засветится улыбка!

Калиф за Эмиреном шлет: он хочет
Ему вручить военной власти знак
И замысел блистательный доверить.
Уже предназначеньем славным полный,
Воитель приближается, собой
Достойного избранника являя;
Ряды свои черкесы размыкают,
И он по ступеням восходит к трону.

Колена преклонив перед калифом,
Он слышит: «С этим скипетром тебе
И власть свою, и участь я вручаю;
Возьми его и за меня начальствуй.
Да сокрушат врага твои удары,
Да не познает ига данник мой!
Кому же избежать удастся смерти,
Пусть мщенье обретет в оковах наших!»

Эмблему принимает Эмирен
С почтительным поклоном и словами:
«Напутствуемый милостью твоею,
Лечу я на призыв желанной славы.
Я именем твоим сражаться буду
И отомщу за Азию; вернусь
К тебе я победителем иль смертью,
Но не стыдом покрою пораженье.

Ах, если нам грозит небесный гнев,
Пусть на меня падут его удары!
Пусть с торжеством к тебе вернется войско,
А вождь его свидетелем победы
Останется лежать на поле брани».
Сказал; и клики воинов, и звуки
Военных труб вещают тот восторг,
Что вызван этим выбором блестящим.

Калиф среди приветствий сходит с трона
И в ставку возвращается свою.
Там к трапезе вождей он приглашает
И, на своем почетном месте сидя,
Им рассылает кушанья с приправой
Из слов благоволенья и вниманья.
Армида и в утехах между тем
Намерений не забывает злобных.

По окончанье трапезы все взоры
Устремлены упорно на Армиду,
И по известным признакам она
В заразе убеждается всеобщей.
И в голосе являя, и в осанке
Суровую надменность, но при этом
Почтительность стараясь соблюсти,
К калифу речь она такую держит:

«О царь царей, намерена я также
За веру и за родину сражаться.
Я – женщина, но родилась в венце;
Руке ж, которой подобает скипетр
Властительный держать, равно приличен
И бранный меч. Моя рука сумеет
Врагов разить без промаха и кровь
Из ран их извлекать струей обильной.

Не думай, государь, что я свою
Отвагу под знаменами твоими
Впервые подвергаю испытанью.
Сражалась я уже за нашу веру
И за твое владычество; ты слышал
О подвигах моих: тебе известно,
Что я одна сумела положить
Славнейших из героев христианских.

Закованных, в неволю обращенных,
Отправила я их в твои владенья;
Теперь уже стонали бы они
В твоих недосягаемых темницах,
И сам бы ты в успехе своего
Оружия сильнее был уверен,
Когда б Ринальд спесивый, их оковы
Разбив, не истребил моей охраны.

Ринальда знаешь ты: тебя достигла
Молва о приключениях его;
Жестокий, он нанес мне оскорбленье…
И до сих пор еще мной не наказан!..
Давно я ненавижу христиан,
Но ненависть во мне кипит иная.
Когда-нибудь я все тебе открою,
Теперь же занята я только местью.

И месть свершится: ни одна стрела
Не полетит по воздуху напрасно;
Но если кто из воинов твоих
Снести сумел бы голову злодею
И мне ее кровавую принес бы,
Считала бы себя я отомщенной,
Хоть для меня и слаще и славней
Была бы месть, исполненная мною.

За эту благородную услугу
В награду предлагаю, что могу:
Сокровища мои и самое
Себя. Я это обещаю, в этом
Клянусь перед людьми и небесами.
И если бы нашелся воин здесь,
Которого прельстила бы награда,
Пусть выступит и пусть себя объявит».

Адраст, пока Армида говорила,
С восторгом пожирал ее глазами.
«Небесная краса, – он восклицает, —
Не твой удар злодея поразит.
Для сердца вероломного большая
Была бы честь пасть от руки прекрасной;
Я буду мстить и голову его
Я положу к ногам своей богини.

Ему я сердце вырву; из останков
Для коршунов устрою пир кровавый».
Так говорил индиец; Тизаферн,
Бахвальством возмущенный, восклицает:
«Да кто же ты, что смеешь на глазах
Калифа и моих так величаться?
Есть воин, может быть, что все свершил бы,
Чем хвастаешься ты, но он молчит».

Адраст ему в ответ: «Мои слова
Моих же дел неизмеримо ниже;
И если бы не здесь мы находились,
Ты смертью бы за дерзость мне ответил».
Калиф их заставляет замолчать
И говорит, к Армиде обращаясь:
«Прекрасная царевна, ты, бесспорно,
Душой и сердцем воина владеешь.

Достойна ты, чтоб эти два героя
Тебе и гнев и мщенье посвятили;
Сама уже направить их отвагу
Ты против оскорбителя должна.
Есть поприще, где могут, соревнуя,
Они себя бойцами проявить».
Сказал и смолк: и воины царевне
Свои мечи тотчас же предлагают.

За ними восхваляют и другие
И рвение и мужество свое:
И обещают все, и все клянутся
Мстить до конца. Пока она искусно
Готовит столько злобы на героя,
Что был еще недавно ей так дорог,
На корабле волшебном по волнам
Благополучно путь он продолжает.

Благоприятный ветер неизменно
И крепко надувает паруса,
И океан подкатывает волны
Под легкую, знакомую уж ношу.
Ринальд глядит на небо и на звезды,
Что путникам указывают цель;
Порою видит реки он и горы,
С угрозою нависшие над морем.

То спрашивает он о христианах,
То изучает нравы чуждых стран.
С тех пор, как судно их отплыло, солнце
Четыре раза в небо восходило;
И погрузилось вновь оно в пучину,
Когда земли они коснулись. «Здесь, —
Им говорит неведомая, – берег
Святой для вас земли; ваш путь окончен».

Высаживает их она на землю,
Сама ж быстрее мысли исчезает;
Тем временем с небес нисходит ночь
И темной пеленой природу кроет.
Среди их окружающих пустынь
Три воина ни стен нигде не видят,
Ни признаков живого человека:
Ничто пути им указать не может.

Колеблются они одно мгновенье,
Потом идут, от моря удаляясь;
И вот им неожиданно в глаза
Бросается светящаяся точка:
Из серебра и золота сиянье
Пронзает ночь и озаряет тьму.
Они идут на светоч неизвестный,
И вскоре разъясняется загадка.

По дереву развешаны доспехи,
И лунный свет в них прямо ударяет;
На шлеме золоченом ярче звезд
Сверкают драгоценные каменья;
Пониже щит с трофеями, а возле
Сидит почтенный старец, как бесценных
Сокровищ этих страж; поднявшись с места,
Он к воинам идет навстречу сам.

Датчанин и Убальд в нем узнают
Того, кто их на верный путь направил,
И раскрывают мудрому объятья;
Ринальд же на него глядит безмолвно.
И старец говорит тогда герою:
«Тебя лишь я разыскивал повсюду,
Тебя лишь одного я ожидал
В своем уединенье с нетерпеньем.

Меня не знаешь ты, но я – твой друг,
У спутников своих спроси об этом;
Я научил их одолеть те чары,
В которых ты влачил свой жребий жалкий.
Внемли моим речам: они не будут
Так нежны, как твоей сирены речи,
Но в сердце все ж их сохрани, пока
Наставника достойней не достигнешь.

Не под прохладной сенью, не в истоме
Сладчайших нег найдешь свое ты счастье:
На непорочном ложе, на вершине
Крутой горы покоится оно;
Его достичь возможно, лишь презрев
И зной, и стужу, и услады жизни.
Ты спустишься ли, житель поднебесья,
В долину, чтоб во прахе пресмыкаться?

В твоей груди горит отваги пламя,
И поднято чело твое высоко;
Внемли природы голосу, иди
На зов Небес к величию и славе.
Твой гнев неукротимый дан тебе
Не для того, чтоб истреблял ты братьев
И слепо предавался побужденьям,
Что отвергает разум неподкупный.

Да не остынет мужество твое:
Сильнее будь своих страстей и ужас
Умей внушать врагам, что, в недрах сердца
Найдя приют, его же и терзают.
Смири себя и покорись руке —
Наставнице твоей на утре жизни:
Готфрид благоразумный знает лучше,
Когда твой пыл разжечь иль погасить».

Ринальд, пылая краскою стыда,
Со взглядами опущенными слушал
И в сердце хоронил советы старца.
Тот в глубь души героя проникает
И говорит: «Оправься от смущенья
И подними свой взор, мой сын! Взгляни
На этот щит; на нем увидишь ясно
Ты славных предков славные деянья.

Увидишь ты, как смелыми шагами
Они одолевают те препоны,
Что смертному простому не сломить…
Они тебе дорогу проложили.
Иди по ней! Проснись! Картины эти
Пусть для тебя послужат вдохновеньем».
Так старец благородный говорит,
И уж к щиту прикован взор героя.

На месте ограниченном художник
Сумел расставить множество фигур,
Одну другой не заслоняя: в должном
Порядке здесь все Акция потомки.
Их кровь берет начало из того
Источника, что скрыт в останках Рима;
О войнах их и о победах, славой
Увенчанных, рассказывает старец.

Среди обломков царства Кай бразды
Правления рукой хватает смелой
И в сане государя над народом
Воинственным приобретает власть;
Его не столь могучие соседи
Его же подчиняются законам.
Тогда на зов Гонория страну
Опустошать приходит гость суровый.

В том пламени, что злобно пожирает
Объятый скорбью край, меж тем как Рим
Под бременем оков бессильно стонет
И рокового ждет конца, Аврелий
Отбрасывает иго от народов,
Его руке подвластных, а Форест
Вождю завоевавших север гуннов
Преграду угрожающую ставит.

По мрачному огню, которым блещут
Глаза, по омерзительной фигуре
Легко узнать свирепого Аттилу;
Рычанье будто слышится его.
Чудовище, понесши пораженье,
Спасается среди подвластных полчищ;
Меж тем Форест, родного края Гектор,
Стремится Аквилею защищать.

Подальше – смерть героя и его
Судьба, судьбою ставшая отчизны.
Наследник добродетелей отцовых,
Страну оберегает Акарин.
Фортуной, а не гуннами гонимый,
Альтин приют разыскивает новый:
Из сотен хижин, что в долине По
Рассеяны, он образует город.

Плотиною удерживая ярость
Стремительной реки, выводят стены
И на ином закладывают месте
Основы для престола дома Эстов.
Аланов победитель устоять
Не может против силы Одоакра,
И гибнет для Италии Альтин:
Отца его достойная кончина.

С ним гибнет Альфориз; Аццон же с братом,
Изгнанники, являются обратно,
Чтоб бывшего властителя сменить.
И Бонифаций здесь, Эпаминонд
Из дома Эстов. Насмерть пораженный
Стрелою, он находит в том утеху,
Что одержал победу над Тотилой
И уберег свой щит от вражьих рук.

Валериан, почти еще дитя,
Идет уж по стопам отца, однако,
И, мужественной смелостью пылая,
Наносит пораженье готским силам.
Поблизости Эрнест неукротимый
Словенцев заставляет трепетать,
И тут же Альдоард бесстрашный гонит
Ломбардского владыку из Монцельса.

И Генрих тут, и Беренгар – у Карла
Великого в рядах несокрушимых:
Отважный воин и разумный вождь,
Он расточает первые удары.
Становится он скоро под знамена
Людовика и совершает с ним
В Италию поход победоносный:
В цепях уже Людовика племянник.

Тут и Оттон, при нем пять сыновей;
И Альмерик, владеющий Феррарой:
Смиренно взоры к Небу обращая,
Всевышнему он строит храм за храмом.
Аццон борьбу заводит с Беренгаром,
Удачу с неудачей чередуя;
Но, наконец, одерживает верх
И на престол Италии садится.

Свою перед германцами отвагу
Показывает сын его Альберт;
В боях и на турнирах победитель,
Он в жены получает дочь Отгона.
За ним Гуго, гроза и ужас римлян
И их высокомерья бич нещадный:
Маркизом итальянским будет он,
И отдадут ему во власть Тоскану.

Вот Теодальд, а подле Бонифаций
С супругою своею Беатрисой.
Не оправдал надежд их Гименей
И сына вожделенного им не дал.
Взамен того всех доблестей геройских
Наследницею женщина явилась:
И храбростью, и ясностью ума
Матильда превосходит венценосцев.

Чело ее мужской гордыней блещет,
Огонь отваги искрится в глазах.
Норманнов побеждая, там Гискара
Она с позором в бегство обращает;
У Генриха здесь вырывает знамя
Имперское и ставит в храм его;
А далее еще на ватиканский
Престол первосвященника возводит.

При ней Аццон, и, кажется, вся нежность
Ее сосредоточилась на нем.
Потомство изобильное Аццона
Четвертого раскинулось широко:
Сын Кунигунды, благородный Гвельф,
Летит на юг Германии и там
На пажитях баварских процветает,
Героев итальянских славный отпрыск.

Поддерживает, крепко охватив,
Он дерево подточенное Гвельфов,
И, гордое опорой столь удачной,
Оно опять листвою зеленеет
И искрится венцов державных блеском.
Уже его надменная вершина
Теряется в небесной синеве,
И тень его Германию объемлет.

Меж тем всегда блестящий, плодоносный
Ствол процветал в Италии; Бертольд,
Брат Гвельфа и Аццон еще по роду,
Там воскрешал былую славу предков.
Таков был ряд героев, что на медь
Живыми будто перенес художник:
И честь в душе героя молодого
Воспламеняют доблестные тени.

Соревнованье праведное в нем
Угасшую отвагу распаляет;
Охваченный восторгом благородным,
Уж рухнувшие стены видит он,
И видит покоренные народы,
И смерть, и бой кровавый. В нетерпенье
Доспехи надевает он и мнит,
Что держит уж в руках своих победу.

Датчанин в этот миг ему вручает
Свенона меч и говорит: «Ты знаешь,
Как королевич наш погиб; возьми же
Оружие его, и пусть, всегда
Правдивое и страшное, приносит
Оно тебе удачу за удачей!
Будь мстителем за друга своего;
И свой и наш исполни долг священный!»

Ринальд в ответ на это восклицает:
«Да будет же рука, что этот меч
Берет, способна равною ценою
Отмстить за смерть того, кто им сражался!»
Датчанин, выражая благодарность,
Отрадных слез не может удержать.
Героя между тем торопит старец
И говорит: «Пора тебе в дорогу:

Еще ни разу не было так нужно
Присутствие твое на поле брани.
Идемте же скорей, я вас сумею
Под кровом ночи в стан ваш проводить».
Так молвя, всходит он на колесницу,
И следуют два воина за ним;
Коней рукой и голосом он гонит
И держит путь к востоку неуклонно.

Тенями ночи скрытые, они
В молчанье путь урочный совершают;
Вдруг старец обращается к Ринальду
И речь ему торжественную держит:
«Ты видел ствол и ветви своего
Властительного дома; если раньше
Рождал героев он, то плодородья
Счастливого в нем время не ослабит.

Зачем я не могу во мрак глубокий
Грядущего перенести твой взор
И показать тебе твоих потомков,
Как предков показал в веках минувших!
Зачем не в силах вызвать их из бездны
Небытия! Тогда бы ты увидел
Такую же героев вереницу
И славные не менее деянья.

Увы! Не властно все мое искусство
У будущего тайны исторгать,
И в эту тьму его бессильный факел
Лишь робкие лучи бросать способен;
Но все же я поведаю тебе,
Что мне открыл однажды некто мудрый,
Которому по временам доступны
Божественного лона письмена.

«Еще, – сказал он, – мир не видел рода,
Обильного героями настолько,
И не было еще ствола, что б дал
Так много славных отпрысков, какие
Появятся в Ринальдовом потомстве;
Их имена сравняются по славе
С славнейшими навеки именами
Героев Рима, Спарты, Карфагена.

Меж них мои глаза Альфонса видят;
Второй по сану своему, но первый
По доблестям, родится он в то время,
Когда героями иссякнет мир.
Никто владеть мечом, никто державный
Поддерживать венец так не сумеет;
Оплот надежный дома твоего,
Во все века он кровь твою прославит.

Еще ребенком он отвагу в играх,
Войну изображающих, покажет
И ужас всем чудовищам внушит.
Потом его турниры возвеличат;
В боях же настоящих он стяжает
И почести победные, и лавры.
Такого нет венца, что не сиял бы
На этой знаменитой голове.

Как зрелый муж себя он славой новой
Покроет: меж союзников ревнивых
Мир в государстве водворит; даст жизнь
Искусствам; путь откроет дарованьям;
Роскошными пирами жизнь наполнит;
С работой заработок согласует;
Проникнет зорким взглядом в глубину
Времен и цепь событий в ней провидит.

Ах, если бы в злосчастную ту пору,
Когда и по земле, и по морям
Нечестье разольется и народы
Законам покорит своим позорным, —
Ах, если бы Альфонс тогда был избран,
Чтоб отомстить за алтари и храмы:
Какие бы он молнии метал!
Как быстро бы расправился с тираном!

Напрасно за отрядами отряды
И турок бы, и мавр вооружали:
Евфрат к его ногам катил бы волны,
И водрузил бы он на Тавре крест
Под сенью своего орла и лилий;
И вскоре темнокожие народы,
Живущие у колыбели Нила,
Признали бы распятого Христа»».

Так старец говорил. Герой, внимая
Торжественным словам, в сердечных недрах
Заранее уж радовался славе
Грядущего потомства своего.
Меж тем рассвет Аврора возвестила;
Окрасился восток ее огнями,
И над шатрами христиан вдали
Уже виднелись реющие флаги.

«Вы видите, – так молвил старец мудрый, —
Что солнце, вам светящее с небес,
Своими дружелюбными лучами
И стан, и дом, и горы озаряет.
Сопровождаемые мной, вы все
Препоны и напасти одолели;
Теперь одни дойдете вы до места:
Я следовать за вами уж не смею».

И всех троих, едва окончив речь,
Среди равнины старец покидает.
Они идут и достигают вскоре
Своих шатров; меж тем молва успела
О возвращенье их желанном весть
Отрадную распространить по стану.
Готфрид об этом первый узнает
И первый поспешает к ним навстречу.