Рамон Меса - Мой дядя - чиновник
— Хм! А ведь этот малый ищет кусок пожирнее!
И, мгновенно проникаясь враждой к очередному искателю, он встречал его так сурово, что даже самому непонятливому человеку в одну минуту всё становилось ясно. По этой причине дона Тибурсио ненавидели все родственники доньи Луисы, включая самых дальних; тем не менее они не отваживались порицать поведение дворецкого в её присутствии, так как она в ответ только сердилась и объясняла всё ревностью и завистью.
Теперь, вероятно, читатель оценит удивительную дальновидность сеньора графа Ковео, который, составляя план боевых действий, решил прежде всего завоевать сердце дона Тибурсио и лишь потом начать покорение Клотильды. Надо признаться, шёл он к цели весьма напористо и в первые дни сосредоточил все свои усилия на том, чтобы завязать дружественные отношения с не в меру подозрительным домоправителем.
Как уже было сказало, граф намеренно попадался ему на глаза раза по четыре на дню. При каждой встрече он улыбался и кланялся, и дон Тибурсио охотно отвечал на столь изысканную учтивость. Ещё не обменявшись пи словом, эти два человека уже прониклись симпатией друг к другу.
Дон Тибурсио без устали расписывал донье Луисе и Клотильде любезность графа Ковео, о ком весь город говорил с похвалой, а нередко и с осуждением. Бедный домоправитель, видимо, полагал, что совершил изрядный и огорчительный промах, не познакомившись своевременно со столь важным господином, который так жаловал его своим вниманием.
Для полного выполнения первой и наиболее существенной части намеченного плана графу оставалось лишь заговорить с доном Тибурсио. И вот случай представил ему возможность, о которой он даже не мечтал.
Однажды вечером, желая укрепить здоровье моционом, предписанным врачом, прекрасная Клотильда вместе с доном Тибурсио вышли из экипажа в сквере Нептуна, находившемся в те времена рядом со сквером Изабеллы II. Они отпустили кучера, намереваясь вернуться домой пешком.
Граф Ковео, у которого появилась привычка ходить в сквер, где он впервые увидел Клотильду, и в этот вечер прохаживался там под руку с доном Матео. Во время прогулки не произошло ничего примечательного, если не считать почтительных поклонов, которыми дон Тибурсио обменялся с графом, и весьма выразительных взглядов, которые последний адресовал прекрасной, но, по обыкновению, безразличной и надменной Клотильде.
— Ты многого добился, дорогой ученик, — заметил дон Матео. — Тебе удалось привлечь внимание отца этой недотроги.
Услышав замечание самоуверенного латиниста, граф с трудом удержался от смеха и ответил:
— О, я добился гораздо большего, чем вы можете предположить… Ах, дон Матео, волочась за этой юной красавицей, вы упустили из виду самое главное.
— Что именно? — несколько сконфуженно отозвался дон Матео.
— Я хочу сказать, — продолжал граф, — что вы не очень-то показывали перед девушкой свою любовь к её семье, если даже не попытались разузнать, кто её родственники.
— Теперь уж я совсем не понимаю тебя, дорогой ученик.
— Вы, кажется, сказали, что сеньор, сопровождающий девушку, её отец?
— Да, конечно.
— Так вот, вы плохо осведомлены, дон Матео: он ей не отец.
— Изволите шутить, сеньор граф? — промямлил дон Матео, ибо ему нечего было возразить
— Нет, я говорю совершенно серьёзно. Он ей не отец,
— А кто же?
— Домоправитель, которого всегда высоко ценило семейство Армандес.
Дон Матео сунул в рот указательный палец, сильно укусил его и решил, что граф справедливо изобличает его в невежестве: знай он раньше, что человек, сопровождающий красавицу, всего-навсего дворецкий, он вёл бы себя куда менее робко.
В это мгновение хлынул дождь, один из тех неожиданных и коварных летних ливней, во время которых по-прежнему ярко светят звёзды и вам кажется, что тучи просто решили сыграть с вами злую шутку.
Гуляющие повскакали с мест, бросились врассыпную, и через секунду в сквере, где люди спокойно наслаждались прохладой, не осталось ни души. Военный оркестр, расположившийся у подножия статуи, смолк; наёмные экипажи были вмиг разобраны — сбежавшиеся со всех сторон сеньоры так ожесточённо оспаривали их друг у друга, что лишь самым ловким и нахальным удалось отвоевать себе место; большинство же публики укрылось в подъездах домов, в кафе, под навесами поблизости от сквера.
Дон Тибурсио и Клотильда тоже поспешили оставить сквер.
Дворецкий ворчал сквозь зубы:
— Ну и неудача! Как назло, именно сегодня мы надумали отпустить карету!
Для Клотильды же всё происходящее было просто развлечением. Но не успели они пробежать и двадцати шагов, как граф вежливо остановил их:
— Сеньорита, сеньор, я не могу допустить, чтобы вы промокли. Вот мой экипаж. Прошу вас, садитесь!
Дон Тибурсио, который до сих пор не избавился от своих простонародных манер, а в этот миг был к тому же весьма раздосадован предательским ливнем и тем, что так опрометчиво отпустил экипаж, крайне нелюбезно буркнул:
— Посторонитесь-ка лучше и дайте нам дорогу!
Дон Матео выручил графа, приказав Виктору подать карету. Догадливый слуга немедленно повиновался. Коляска встала поперёк улицы в двух шагах от дона Тибурсио и Клотильды, преградив путь беглецам.
— Садитесь, садитесь, — твердил граф, а дон Матео так ловко подтолкнул дона Тибурсио, что тот, совершенно растерявшись, против своей воли вдруг очутился в экипаже; вслед за ним поднялась и Клотильда.
Коляска тронулась.
— Нет, нет, ни в коем случае! — завопил дон Тибурсио, распахнув дверцу и высунувшись чуть ли не до половины. — Садитесь и вы, сеньоры.
На этот раз уже дон Тибурсио выскочил из коляски и силой впихнул в неё графа и дона Матео, которые героически стояли посреди улицы под ливнем.
Всё произошло очень быстро, почти мгновенно, во всяком случае заняло гораздо меньше времени, чем наше описание. После того как все, не успев опомниться, оказались в коляске, где им уже больше не угрожали обильные потоки воды, начались шутки и смех, под аккомпанемент которых каждый, как мог, отряхивал свою промокшую одежду.
— Ей-богу, это просто невероятно! — повторял бедняга дон Тибурсио. — Подумать только, стоило нам в кои-то веки отпустить кучера, как тут же начался ливень, словно кто-то нарочно всё подстроил!
Граф усиленно распространялся насчёт количества излившейся на него воды, чувствуя, что таким образом смешит Клотильду. Дон Матео водил взад и вперёд по вороту рубашки большим белым в красную клетку платком и объяснял, как всё произошло:
— Мы сидели вон под теми деревьями, па углу. Вдруг видим, что вы и все, кто был на другом конце сквера, пустились бежать. Мы встали, сделали несколько шагов и только тогда поняли причину суматохи, из-за которой и я чуть было не потерял свой цилиндр. А ведь он у меня новёшенький! Я даже ещё не рассчитался за него. Придётся теперь вернуть его шляпнику — он уже никуда не годится!
Это нелепое замечание дона Матео вызвало такой взрыв смеха, что после него никому уже не хотелось больше смеяться, и весёлость разом исчезла, хотя шутки всё ещё продолжали сыпаться. Затем на минуту воцарилась тишина. Слышна была только частая дробь капель но верху коляски.
Граф сидел рядом с Клотильдой. Она была одета в дорогое платье из бледно-голубого шёлка. Ко стройная фигура отчётливо выделялась на фоне тёмно-зелёной обивки кареты.
Время от времени в щелях поднятого верха мелькали огни проносившихся мимо магазинов и городских фонарей, чей свет на миг озарял седоков. В такие мгновения граф отчётливо видел прекрасное лицо девушки, сидевшей около него, её точёные руки и две золотистые косы, которые обрамляли белую шею, облегали высоко вздымавшуюся грудь и ниспадали до самых бёдер.
Клотильде доставляла смутное и непонятное наслаждение мысль, что совсем близко от неё, в той же самой карете, сидит человек, столько раз привлекавший её внимание, тот, о ком всюду говорили, кого везде встречали приветливо и почтительно, кому некоторые льстили и перед кем почти все трепетали.
Граф, опьянённый удачей, всё же понимал, что его спутники чувствуют себя несколько неловко; поэтому, выбрав момент, когда внутрь коляски не проникал свет витрин и фонарей, он ткнул локтем дона Матео и, почти прильнув губами к уху своего секретаря, прошептал:
— Да говорите же что-нибудь!
Дон Матео понял и громовым голосом немедленно понёс всякую околесицу. Тем не менее дон Тибурсио внимал ему, словно оракулу, и, преисполненный почтения, не осмеливался ни отвечать, ни возражать бывшему учителю.
Граф не сводил глаз с Клотильды. Она, словно волшебное видение, то появлялась перед ним, то исчезала по прихоти стремительных огней, на миг освещавших карету. Его печалила мысль, что поездка неизбежно и скоро кончится, как ни старался хитрец Виктор по возможности сдерживать лошадей.
