Стелла Даффи - Идеальный выбор
— У тебя достаточно сбережений, Денни дал тебе купонов на детские шмотки на несколько сотен фунтов, и тебе наплевать на соседей. Да и соседи у тебя — Марта и Джеймс.
— Ладно, тогда меня беспокоит то, что я не выхожу на улицу.
— Врешь. Ты просто не хочешь выходить. Ты уволилась почти месяц назад. Могла бы развлекаться ночи напролет, а вместо этого только пять раз выходила из дому.
— Я заходила к Бет…
— …за одеждой.
— Ну и что? Я же выходила.
— Ты посидела у нее с полчаса, отказалась от чашки чая, отказалась разговаривать с ней про ребенка, про меня…
— Шпионишь, да?
— Называй это как хочешь. Когда Бет завела речь о твоей депрессии, ты сделала вид, что не понимаешь.
— Нет у меня никакой депрессии.
— Правда?
— Конечно, я несчастлива из-за того, что происходит. Но это не та депрессия, о которой надо беседовать с психотерапевтом.
— Но Бет твоя подруга.
— У нее двое непрерывно орущих детей, они высасывают из нее все силы. Ей только меня не хватало.
— Значит, поэтому ты смылась, как только проснулись близнецы?
София закрыла глаза.
— Очень скоро я наслушаюсь детского плача под самую завязку. Их рев — это было уже лишнее.
— Ладно, чем ты еще занималась, не считая телевизора и сна?
— Страстной любовью с тобой, — огрызнулась София.
— Я в курсе, я при этом присутствовал.
— Похоже, ты всюду присутствуешь.
— Работа такая. Еще что-нибудь? Где-нибудь была? Кого-нибудь видела?
— Обедала с соседями.
— Для этого не надо было выходить из дома.
— Габриэль, мне нужно время, чтобы привыкнуть, ясно? Я не бездельничаю, я пытаюсь жить дальше. Мне не нужно свободное время, мне не нравится, когда мое тело простаивает, я не хочу просто торчать здесь целыми днями.
— Так почему же ты не выходишь на улицу?
София стряхнула его руку с плеча.
— Этого мне тоже не хочется.
Габриэль не собирался сдаваться.
— Бет звонила несколько раз, ты ей перезвонила?
— Ты прослушивал мой автоответчик?
— Да. Так перезвонила?
— Нет.
— А Сандре?
— Нет.
— Маме?
— Угадай с трех раз.
Габриэль обхватил голову руками и горестно дернул себя за волосы.
— Ты вредишь себе. Послушай, я понимаю, как тебе страшно…
— Нет. Ты даже не представляешь, как мне страшно.
— Тогда расскажи.
— Не могу. Это слишком… близко, слишком огромно.
— Что огромно?
— Роды, ребенок. Ума не приложу, что я буду с ним делать.
— Все справляются, и ты справишься.
София уставилась на него:
— Но не все рожают Владыку Мира.
— Да. Хорошо. Возражение принимается. Значит, ты…
— Поверила тебе? Наверное. Не знаю. Но если я поверю, то мне будет еще страшнее. Как, черт возьми, воспитывают Мессию?
— Это прежде всего ребенок, София. Просто воспитывай ребенка.
— Ну, в таком случае, — вздохнула София, — беспокоиться не о чем, правда? Я буду продолжать жить нормально, да?
— Да, но ты ведь не живешь нормально. Ты прячешься тут и ничего не делаешь. Конечно, тебе скучно, ты привыкла работать пять ночей в неделю и развлекаться в остальное время. Я прекрасно понимаю, тебе нужно время освоиться. Наверное, впервые за несколько лет у тебя появилась возможность поразмыслить над тем, что с тобой происходит. Но нельзя же сидеть дома целыми днями. Надо выходить. Когда ты в последний раз ходила в магазин? Молока нет, хлеба нет, мыла в ванной тоже нет… Ну разве так можно?
— Кто тебе мешает сходить в магазин, если тебе кажется, что чего-то не хватает?
— Уже ходил. Я хочу, чтобы ты это сделала.
— Отстань, Габриэль. Тоже мне психотерапевт нашелся.
— Ты прячешься в своей скорлупе, София.
— Мне есть от чего прятаться.
— Но ты не ешь, ты не спишь как положено. Следить за собой совсем перестала. Зачем же поддаваться депрессии?
— Ты думаешь, я поддаюсь? — перешла в контрнаступление София. — Думаешь, мне хочется чувствовать себя паршиво? Я что, по-твоему, нарочно решила спать днем по двенадцать часов, а потом страдать из-за того, что полночи не могу уснуть? Думаешь, я получаю огромное удовольствие от того, что боюсь выйти за порог?
— Нет, конечно, я так не думаю. Я просто беспокоюсь.
— Я тоже. Но ничего не могу с этим поделать. Я не знаю, как переключиться. Не знаю, как избавиться от тяжести, которую я чувствую, — нет, даже не чувствую. Я вообще стараюсь поменьше чувствовать, потому что, когда начинаю прислушиваться к себе, пугаюсь до смерти. Я не знаю, как выпутаться из этого. И никогда не знала, всегда рассчитывала на других людей, которые меня выведут. Только на этот раз я не могу даже сказать всей правды, почему я оказалась в таком состоянии. Я запуталась, Габриэль.
София встала и крепко обняла себя, ногти впились в предплечья, боль принесла облегчение.
Ответ Габриэля ее разочаровал:
— Я знаю, что ты чувствуешь себя ужасно. Но ведь есть еще ребенок. Подумай о нем.
София устало опустила руки, покачала головой и направилась к двери спальни.
— В другой раз не берите чокнутую на роль Матери, ладно? Тебе пора, Габриэль.
Весь другой день она пролежала под одеялом при задернутых шторах.
Тридцать семь
До сих пор беременная София старалась не думать о практических сторонах своего положения, о том, чего не избежать, — родах, уходе за младенцем. Эти мысли, как и сомнения насчет Мессии, она старалась выпихнуть из головы, стоило им туда проскользнуть. Но дольше игнорировать приближавшееся на всех парах будущее стало невозможно. София физически разрослась. Даже слишком. Первые несколько месяцев ей нравилось чувствовать себя большой, ей казалось, что она выросла не только телом, но и душой. Теперь же неумолимая перспектива родов давила на нее ежеминутно, а попытки забыться в обморочном сне разочаровывали — большую часть ночи она лежала с открытыми глазами. Она не могла спать, хоть и не вылезала из постели. В придачу к боязни нежеланного материнства и обычным фокусам тяжкой депрессии София начала бояться за ребенка. Что, если не все в порядке? Что, если роды будут такими же жуткими, как показывают по телевизору? А вдруг Габриэль ошибся, и ребенок не защищен, и ее невоздержанность навредила ему, несмотря на все ангельские заверения в обратном? Ночи, проводимые в тишине и тепле, рядом с неосязаемым Габриэлем, приносили покой — относительный.
София понимала, что, несмотря на обещания Габриэля заботиться и помогать, ей придется пройти этот путь одной. Ей рожать, ей воспитывать — делать все, что полагается. К несчастью, сейчас она ничего не могла делать. София не отвечала на звонки, из дома, даже за самым необходимым, не выходила. Она погрязла в одиночестве, ненавидела всякого, кто пытался ее одиночество потревожить, и не знала, как выбраться из тьмы, в которой пряталась. Возможности расслабиться посредством химии она тоже лишилась: от алкоголя ее рвало, а тощий запас кокаина давно иссяк. На крайний случай оставалась марихуана, всегда водившаяся у Джеймса, но обратиться к нему означало притвориться нормальной и вести вымученную беседу. На что она была больше не способна. В день, когда София бросила работу, все казалось возможным. Теперь — наоборот: все казалось неподъемно тяжелым, огромным и слишком реальным. О традиционном укладе жизни София никогда не мечтала, но и становиться матерью-одиночкой не входило в ее планы. Впрочем, теперь о планах можно было забыть — что случится, то и случится. К тому же что-то менять София была не в силах. Ей еле-еле хватало энергии на то, чтобы прятаться в темноте.
София готовилась прятаться под одеялом, пока за ней не придут. Ангелы или врачи — без разницы, и те и другие будут в ослепительно белом. Разгулявшаяся депрессия отказывала ей даже в кратковременном сонном забытьи. София не спала до трех часов ночи и тихо плакала, не обращая внимания на Габриэля, лежавшего на другом краю кровати. Холодной тьме она предпочитала теперь тяжелую синь. Отказ от личной ответственности воспринимала как разновидность свободы. Темная синева окутывала ее лицо и кожу, залезала в рот и носоглотку, София вдыхала ее, приветствуя плотный вакуум, заполнявший и тело, и душу. Она не сопротивлялась этой мгле просто потому, что чувствовала себя слишком тяжелой, усталой и напуганной, чтобы сдерживать ее наступление. Поражение казалось ей единственным путем к свободе.
Три дня она пролежала в синей тьме, не отвечая на вопросы Габриэля, не реагируя на его неосязаемые касания, игнорируя сообщения, переполнявшие автоответчик, отказываясь открывать Джеймсу дверь. Из кровати она выбиралась только затем, чтобы выпить воды из-под крана и пожевать питы. Три упаковки этих лепешек — все, что осталось в доме из пищи, но выходить за более вкусной едой София и не думала. София была уже по ту сторону ужаса, превратившись в маленькую потерявшуюся девочку. Роды она не могла отменить, но так и не уразумела, кого и зачем рожает. Не верить Габриэлю не было причин, но смысла в его словах она тоже не находила. София возвращалась в бессмыслицу.
