Ханс Энценсбергер - Племянник Вольтера
ПЛЕМЯННИК. Кто знает?
ФИЛОСОФ. Ну хорошо - допустим, что наступит день, когда вам достанется большое состояние. Что вы собираетесь с ним делать?
ПЛЕМЯННИК. То же, что делают все нищие, на которых свалилось богатство. Я бы хотел стать самым беспардонным парвеню, которого видел мир. Тогда моими паразитами станут другие, и я уж им за все отплачу. Мне нравится повелевать людьми, и я буду помыкать этими негодяями. Я люблю лесть, и меня станут превозносить. Всех писак, всех сплетниц я возьму на содержание, и обходиться с ними буду так же, как прежде обходились со мной. Ну-ка, паршивцы, я требую развлечений! И они будут меня развлекать, иначе я их прогоню за дверь. Они доставят мне любых девиц, каких я только пожелаю, и мы будем вместе с ними напиваться до чертиков. А за бокалом шампанского мы перемоем косточки всем добрым людям, которые возомнили себя образцом добродетели. Это так сладостно. Первым на очереди окажется мой дядюшка. Мы докажем, что Вольтер это самодовольный пачкун, что Монтескье сам не понимает, о чем говорит, что Дидро лишь толчет воду в ступе. А мелких моралистов, вроде вас, мы просто обойдем, пожав плечами, потому что прекрасно знаем вам цену. Вы презираете нас из чистой зависти, ваша скромность призвана скрывать ваше высокомерие, а живете вы неприхотливо только потому, что вам не остается ничего другого.
ФИЛОСОФ. А вы и вправду умеете делать комплименты.
ПЛЕМЯННИК. Я говорю вам лишь то, что богатые и влиятельные люди всех сословий думают о философии. На людей, подобных вам, смотрят просто как на странных чудаков, - как мне кажется, с полным основанием. Вы хотите доказать всему миру справедливость ваших фантазий, которые вы называете добродетелями. Но представьте себе, что вам вдруг удалось обратить все человечество в приверженцев вашей философии. Получилось бы чертовски грустное зрелище! Нет, лучше уж я буду следовать заветам Соломона: пить лучшие вина, поглощать изысканнейшие яства, спать с красивейшими женщинами, покоиться в мягкой постели, - а все остальное - суета сует.
ФИЛОСОФ. Я вас правильно понял? По-вашему, выступать за права, принадлежащие любому человеку от рождения, - пустая трата сил?
ПЛЕМЯННИК. Суета! На этой земле, от одного полюса до другого, я вижу только тиранов и рабов.
ФИЛОСОФ. И вы не пошевелили бы пальцем ради вашего лучшего друга?
ПЛЕМЯННИК. Суета! Разве у нас есть друзья? Но даже имей я друга, неужели я должен добиваться, чтобы он начал меня избегать? Благодарность тяжкое бремя. И потому любой человек сторонится того, кто помог ему в беде.
ФИЛОСОФ. А как бы вы поступали с вашими родителями, женой, с вашими детьми?
ПЛЕМЯННИК. Суета! Вы хотите, чтобы каждый из нас брал на себя семейные обязанности. Но к чему это приводит? К ревности, к разводам и тяжбам из-за наследства, к сплошным огорчениям. Вам это известно так же хорошо, как мне.
ФИЛОСОФ. Нет.
ПЛЕМЯННИК. Значит, вы искренне считаете, что следует быть хорошим человеком?
ФИЛОСОФ. Почему нет? Бывают роли и похуже.
ПЛЕМЯННИК. А мне какая с того выгода?
ФИЛОСОФ. Как только я делаю что-то правильное - такое случается, - я сразу же чувствую себя лучше.
ПЛЕМЯННИК. Ощущаете свою исключительность.
ФИЛОСОФ. Глупости. Я не говорил, что становлюсь лучше, но - чувствую себя лучше. Между прочим, совершенно безразлично, кто творит добро. Важно, что оно существует и что оно гораздо долговечнее, чем вам кажется, А вот у вашей подлости короткие ноги. Разумеется, когда вам удается кого-нибудь облапошить, у вас тут же загорается взгляд. Мне это знакомо. Вас распирает от злорадства. Вы торжествуете. Однако наутро вы смотритесь в зеркало, и вас охватывает неприятное чувство. И тогда вам остается лишь одно - усиливать дозу, придумывать еще более худшую подлость, и так это продолжается, пока в конце концов вы не замечаете, что в дураках остаетесь вы сами.
ПЛЕМЯННИК. Вот как? Почему же тогда в мире полно порядочных людей, которые несчастны, и счастливых, не имеющих с порядочностью ничего общего? Взгляните на меня: один-единственный раз я дал себе волю, всего на пять минут приоткрыл слабый проблеск того, что вы называете добродетелью и нравственностью, и сразу же погубил себя. И вы пытаетесь меня убедить, что этот путь и ведет к блаженству? Нет, нет. Люди прославляют добродетель, но ненавидят ее. Вышвыривают ее на мороз. А в этом мире, сударь мой, ноги нужно держать в тепле.
ФИЛОСОФ. Здесь, на этом диване, вы не замерзнете.
ПЛЕМЯННИК. Да, пока я еще здесь! Вы сами видели, как со мной обошлись лакеи. Почему порядочные люди так мелочны, так угрюмы, так неприятны? Я вам отвечу. Порядочные люди подвергают себя самоистязанию. Они грешат против собственной натуры. Отсюда их страдальческая мина, а человек страдающий причиняет страдания другим. Это не для меня. Я хочу быть жизнерадостным, непринужденным, веселым. Добродетель требует к себе уважения, а я его не испытываю. Она жаждет восхищения, а это обременительно. Люди, с которыми я общаюсь, все время скучают, стало быть, я должен их развлекать. Мне следует быть в добром настроении, остроумным, взбалмошным - любой ценой, даже если на душе кошки скребут. Словом, ваше представление о спокойном, добропорядочном счастье не для меня. Сейчас вы наверняка думаете, что я испытываю неприязнь к моралистам. Напротив! От них можно многому научиться. Я их основательно изучал.
ФИЛОСОФ. Неужели? Кого же вы читали?
ПЛЕМЯННИК. Лабрюйера, Ларошфуко, но охотнее всего - божественного Мольера.
ФИЛОСОФ. Что ж, превосходные книги.
ПЛЕМЯННИК. Но большинство людей не умеет их читать.
ФИЛОСОФ. Зато уж вы-то знаете, что в них главное.
ПЛЕМЯННИК. Мне кажется, знаю. По ним я учусь, как нужно себя вести, чтобы другие не замечали твоих намерений. Когда я, например, смотрю "Скупого", я говорю себе: будь сколь угодно скуп, но остерегайся и никому этого не показывай. Если же я изучаю "Тартюфа", то затверживаю навсегда: лицемерь, если необходимо, но изъясняйся так, чтобы никто не счел тебя лицемером. Оставайся таким, какой ты есть, но веди себя так, чтобы тебя не разоблачили.
ФИЛОСОФ. Бедный Мольер!
ПЛЕМЯННИК. Только не думайте, что я единственный читатель такого рода. Моя заслуга лишь в одном - благодаря своей проницательности и своему интеллекту я действую осознанно и последовательно, в то время как тупицы рассчитывают только на свой инстинкт. А на инстинкт, должен вам сказать, полагаться нельзя. В этом и состоит мое преимущество. Я даже способен отказаться от собственных правил, если это необходимо. Возьмите, к примеру, принцип, согласно которому никогда не следует выглядеть смешным.
ФИЛОСОФ. Вполне понятный принцип.
ПЛЕМЯННИК. Еще бы. Но возникают порой ситуации, когда лучше его нарушить, когда оказывается выгоднее быть шутом, или, по меньшей мере, играть роль шута. Трудно придумать лучшую роль. В прежние времена при каждом дворе был человек, которому доверяли эту должность. Но доводилось ли вам когда-нибудь слышать, чтобы кому-то присваивали титул придворного мудреца? Ни за что и никогда. Так я служил шутом при тупоголовом господине Бертэне, а сейчас я, наверное, ваш шут, или вы мой. В конечном счете и король может стать шутом своего шута.
ФИЛОСОФ. Кто знает?
ПЛЕМЯННИК. Да, все это настолько зыбко и расплывчато, что просто голова кругом идет! Разве вы не читали вашего Монтеня? Черным по белому он доказал: в наших нравах и обычаях нет ничего абсолютного, истинного или ложного, есть лишь непрестанное стремление быть или прикидываться тем, чего требует наше благополучие: мудрецом или шутом, добрым или злым, прямодушным или коварным, достойным или смешным.
Окажись случайно, что добродетель приносит нам счастье - я был бы первым, кто попытался бы встать на ее путь. Но при нынешнем положении вещей мне пришлось отдать предпочтение пороку. Говоря о пороке, я, разумеется, пользуюсь вашими понятиями, просто из уважения. Если же, однако, мы попытаемся проникнуть вглубь проблемы, может оказаться, что порок в вашем понимании для меня обернется добродетелью, и наоборот.
Философ издает стон.
Ну, что скажете? Вы и сами не знаете, что обо всем этом думать, не так ли?
ФИЛОСОФ. Я знаю только, что вы пытаетесь меня одурачить! Оставьте, наконец, ваши уловки!
ПЛЕМЯННИК. Мне лишь хотелось убедить вас, что я существо всеядное, неисправимый паразит, мерзкий, вероломный, подлый субъект. Вам, правда, все это давно известно. А может, я вас напугал?
ФИЛОСОФ. Ах, оставьте! Но эта манера, в который вы очерняете себя, кажется мне подозрительной. В подобных признаниях сквозит своего рода лицемерие. Вы мне напоминаете моего старого друга Руссо, эту гнусную личность. Он тоже, унижая самого себя, стремится торжествовать над другими. Плевать я хотел на вашу фальшивую откровенность! Если же вы нуждаетесь в исповеднике, будьте добры поискать кого-нибудь другого. Я не гожусь на эту роль.
