Амели Нотомб - Влюбленный саботаж
И, однако, именно там, в городе Вентиляторов, начался закат моей славы.
Это случилось в ту минуту, когда я поняла, что центром вселенной была вовсе не я.
Это началось в тот миг, когда я, очарованная, узнала, кто был центром вселенной.
Летом я всегда ходила босиком. Добросовестный разведчик не должен носить обувь.
И мои шаги были также бесшумны, как движения запрещенной некогда гимнастики Тай Цзи Цюань, которой в пугающей тишине и тайне занимались некоторые фанатики.
Торжественно и бесшумно пробиралась я в поисках врага.
Сан Ли Тюн был таким унылым, что для того, чтобы выжить в нем, нужны были бесконечные приключения.
И я прекрасно выживала, ведь приключением была я сама.
Рядом с соседним домом остановилась незнакомая машина.
Вновь прибывших иностранцев поселили в гетто, чтобы изолировать от китайцев.
В машине были большие чемоданы и четыре человека, среди которых и был центр вселенной.
Центр вселенной поселился в сорока метрах от меня.
Центром вселенной была итальянка по имени Елена.
Она стала центром вселенной, как только ее нога коснулась бетона Сан Ли Тюн.
Ее отцом был маленький беспокойный итальянец, а матерью высокая индианка из Суринама со взглядом, пугающим как "Светлый путь".
Елене было шесть лет. Она была красива, как ангел с открытки.
У нее были огромные темные глаза и пристальный взгляд, а кожа цвета влажного песка. Ее черные как смоль волосы спускались ниже пояса и блестели, словно натертые воском.
Ее восхитительный носик лишил бы Паскаля памяти.
Овал щек был очарователен, но хватало одного взгляда на красиво очерченный рот, чтобы понять, что девочка была злой.
Ее тело было гармонично: плотное и нежное, по-детски лишенное выпуклостей, а силуэт такой неправдоподобно четкий, словно ей хотелось ярче выделиться на общем фоне.
"Песнь песней" по сравнению с описанием красоты Елены годилась лишь для инвентаризации мясной лавки.
С первого взгляда было ясно, что любить Елену и не страдать, было также невозможно, как изучать французскую грамматику без учебника Гревиса.
В тот день на ней было прелестное платье с белым английским шитьем. Я бы сгорела со стыда, если бы мне пришлось так вырядиться. Но Елена не принадлежала к нашей системе ценностей, и в этом платье она была прекрасна, как ангел, украшенный цветами.
Она вышла из машины, не заметив меня.
Возможно, такой манеры поведения она придерживалась весь год, который нам предстояло провести вместе.
Китай не ограничивался разного рода мистификациями, он во всем устанавливал свои законы.
Небольшой урок грамматики.
Правильно говорить: "Я научился читать в Болгарии", или "Я встретил Евлалию в Бразилии". Но было бы неверным сказать: "Я научился читать в Китае", или "Я встретил Евлалию в Китае". Говорят: "В Китае я научился читать", или "В Пекине я встретил Евлалию".
Нет ничего коварнее синтаксиса.
И в данном случае это очень важно.
Так, неправильно говорить: "В 1974 году я высморкался", или "В Пекине я завязал шнурки". Нужно, хотя бы, добавить "в первый раз", иначе режет слух.
Неожиданный вывод: если китайские рассказы столь удивительны, в этом прежде всего виновата грамматика.
А когда к синтаксису примешивается мифология, это радует стилиста.
И если соблюдены требования стиля, можно рискнуть написать следующее: "В Китае я познала свободу".
Можно придать высказыванию скандальный оттенок: "Я познала свободу в чудовищном Китае времен Банды Четырех".
Или оттенок абсурда: "Я познала свободу в тюремном гетто Сан Ли Тюн".
Подобное противоречие можно извинить только тем, что это правда.
В этом кошмарном Китае взрослые чувствовали себя подавленно. Их возмущало то, что они видели, а то, чего не видели, возмущало еще больше.
И только дети были довольны.
Страдания китайского народа их не волновали.
Быть загнанными в бетонированное гетто с сотнями других детей, казалось им счастьем.
Я сильнее других ощущала эту свободу. Я только что приехала из Японии, где провела несколько лет и ходила в японский детский сад, а там это все равно, что служба в армии. Дома за мной присматривали гувернантки.
В Сан Ли Тюн никто не следил за детьми. Нас было так много в таком тесном пространстве, что это казалось лишним. И по неписаному закону родители, прибывая в Пекин, предоставляли детей самим себе. Каждый вечер взрослые, спасаясь от депрессии, уходили куда-нибудь развлекаться, а нас оставляли одних. С наивностью, свойственной их возрасту, они думали, что мы устанем и ляжем спать в девять.
Каждый вечер мы посылали кого-нибудь следить за родителями и предупреждать об их возвращении. И вот тут начиналась беготня. Дети разбегались по своим углам, одетыми прыгали в кровать и притворялись, что спят.
Потому что ночью было лучше всего играть в войну. Испуганные крики врагов лучше звучали в темноте, засады становились более таинственными, а моя роль разведчика приобретала еще больший освещающий смысл: на своем иноходце я чувствовала себя живым факелом. Я не была Прометеем, я была огнем и похищала себя самое. С восторгом наблюдала я, как мой огонек украдкой пробегал по темным китайским стенам.
Война была самой достойной игрой. Это слово звенело, как сундук с сокровищами. Его взламывали, и наши лица озарялись радостным сиянием дублонов, жемчуга и драгоценных камней, но больше всего здесь было неистовой ярости, благородного риска, грабежей, вечного террора и, наконец, дороже всех алмазов, воля и свобода, которая свистела в ушах и делала из нас титанов.
Подумаешь, нельзя выходить из гетто! Свобода не измеряется в квадратных метрах. Свобода - это быть, наконец, предоставленным самому себе. Лучшее, что взрослые могли сделать для детей, это забыть о них.
Забытые китайскими властями и взрослыми, дети Сан Ли Тюн были единственными личностями во всем народном Китае. У них было упоение, героизм и священная злость.
Играть во что-нибудь другое, кроме войны, значило уронить свое достоинство.
Именно это Елена никогда не хотела понять.
Елена ничего не хотела понимать.
С первого дня она повела себя так, словно все давно поняла. И это было весьма убедительно. У нее была своя точка зрения, которую она никогда не стремилась отстаивать. Говорила она мало, с небрежным высокомерием и уверенностью.
- Я не хочу играть в войну. Это не интересно.
Слава богу, я одна слышала эти кощунственные слова и никому об этом не сказала. Нельзя, чтобы союзники плохо подумали о моей любимой.
- Война это здорово, - поправила я ее.
Похоже, она не услышала. У нее был дар делать вид, что она вас не слышит.
У нее всегда был вид особы, которая ни в ком и ни в чем не нуждается.
Она жила так, словно все, что ей было нужно, это быть самой красивой и иметь такие длинные волосы.
У меня никогда не было друга или подруги. Я никогда не задумывалась об этом. Зачем они нужны? Мне хватало собственного общества.
Мне были нужны родители, враги и товарищи по оружию.
Совсем чуть-чуть мне нужны были рабы и зрители - вопрос престижа.
Тот, кто не принадлежал ни к одной из этих пяти категорий, могли бы и вовсе не существовать.
Тем более возможные друзья.
У моих родителей были друзья. Это были люди, с которыми встречались, чтобы вместе пить разноцветные алкогольные напитки. Как будто нельзя выпить без них!
Кроме того, друзья были нужны, чтобы разговаривать и слушать. Им рассказывали глупые истории, они громко смеялись и рассказывали свои. А потом все садились за стол.
Иногда друзья танцевали. Это было удручающее зрелище.
Короче, друзьями были люди, которые могли составить компанию в разных глупых, а вернее смешных занятиях, либо чтобы заняться чем-то нормальным, для чего они были совсем не нужны.
Иметь друзей было признаком вырождения.
У моих брата и сестры были друзья. С их стороны это было простительно, потому что это были их товарищи по оружию. Дружба рождалась в бою. Здесь нечего было стыдиться.
Я же была разведчиком и воевала в одиночку. Друзей пусть имеют другие.
Что до любви, то она еще меньше меня касалась. Это странное чувство было из области географии, из сказок "Тысячи и одной ночи", из стран Среднего Востока. Я же была слишком далеко на востоке.
Что бы там ни думали, в моем отношении к окружающим не было тщеславия. Все было совершенно оправдано. Вселенная начиналась и заканчивалась мною, не я это придумала. Это было объективной реальностью, которой я должна была соответствовать. К чему стеснять себя друзьями? Им не было места в моем мире. Я была центром вселенной, и друзьям нечего было к этому прибавить.
Дружила я только с моим скакуном.
Моя встреча с Еленой не была переделом власти - у меня ее не было, и меня она не прельщала - это был духовный переворот: отныне центр вселенной был за пределами моего существа. И я делала все, чтобы к нему приблизиться.
