Эрнст Гофман - Ошибки
Обзор книги Эрнст Гофман - Ошибки
Эрнст Теодор Амадей Гофман
Ошибки
В восемьдесят втором номере «Справочного листка для объявлений» за 18… год было помещено следующее объявление:
«Господина, одетого в черное, с карими глазами, темными волосами и немного криво подстриженными бакенбардами, нашедшего некоторое время тому назад в Тиргартене, на скамье близ статуи Аполлона, маленький небесно-голубой бумажник с золотым замком и, вероятно, открывшего его, и, насколько известно, не проживающего в Берлине постоянно, будут ожидать двадцать четвертого июля будущего года в Берлине, в гостинице г-жи Оберман под названием „Солнце“, для того, чтобы сообщить ему некоторые подробности относительно содержания бумажника, который, может быть, его неожиданно заинтересовал. Если же означенный молодой человек вздумает теперь выполнить свой план, который он имел некогда, и отправиться в Грецию, то его убедительно просят в Патрасе, в Морее, обратиться к прусскому консулу г-ну Андрею Кондогури и показать ему упомянутый бумажник. Тогда обладатель находки узнает некоторую приятную для него тайну».
Барон Теодор фон С., прочтя это объявление в казино, ощутил радостное смущение, — упомянутым в этом объявлении молодым человеком не мог быть никто другой, кроме него, так как вот уже около года тому назад он нашел в Тиргартене на указанном месте маленький небесно-голубой бумажник с золотым замком и спрятал его себе. Барон принадлежал к числу людей, в жизни которых не случается ничего особенного, но которые все, случающееся с ними, принимают за необычайное и считают самих себя назначенными самой судьбой для того, чтобы переживать необыкновенные, неслыханные вещи. Поэтому, как только барон нашел бумажник, принадлежавший, судя по внешнему виду, какой-нибудь даме, он уже был убежден, что ему предстоит удивительное приключение. Более важные вещи (ниже мы узнаем, какие именно) заставили его, однако, позабыть на время про бумажник, и тем сильнее было волнение барона, когда ожидаемое приключение должно было совершиться.
Сначала, однако, барона огорчили две вещи в этом объявлении, а именно: что его глаза, которые он всегда считал за голубые, объявлялись карими, а его бакенбарды за криво подстриженные. Последнее уязвило его тем больнее, что он сам перед лучшим парижским туалетным зеркалом проделывал трудную операцию подрезывания своих бакенбард и давно считался мастером этого дела, признанным таким знатоком, как театральный парикмахер Варнике.
Когда огорчение барона немного утихло, он предался следующим размышлениям:
— Во-первых, почему с этим объявлением ждали почти целый год? Или думали узнать меня за это время? Во-вторых, могли ли меня узнать за это время, так как надо быть хорошо знакомым с обстоятельствами моей жизни, чтобы знать, как таинственно было мне предсказано, что в силу особых обстоятельств мне придется отправиться в Грецию. В-третьих, может ли быть приятная тайна иная, чем женская? В-четвертых, нечего сомневаться в том, что между мной и ангелом, оставившим голубой бумажник на скамейке близ статуи Аполлона, есть какая-то тайная связь, которая разоблачится у г-жи Оберман в гостинице «Солнце» или в Патрасе, в Морее. Кто знает, какие роскошные грезы, какие сладкие предчувствия внезапно вступят в кипучую, яркую жизнь, какие нежные тайны, подобно волшебной сказке, полной радости и блаженного восторга, расцветут в моей душе? Но, в-пятых, где же я оставил, силы небесные, этот роковой бумажник?
Этот пятый пункт был тем неприятнее, что он мог одним ударом уничтожить все мечты и надежды на столь необыкновенное приключение. Напрасны были все розыски; барон никак не мог припомнить даже того, был ли у него в руках этот бумажник после того, как он его нашел. Наконец барон пришел к тому выводу, что огорчение, перенесенное им в тот вечер, когда он нашел бумажник, до того превышало всякие меры, что он позабыл уже обо всем остальном, в том числе и о голубом бумажнике.
Как раз в этот день барон в первый раз надел самый изящный, элегантный и грациозный костюм, какой только выходил из мастерской портного Фрейтага под личным мудрым наблюдением самого хозяина. Девять баронов, пять графов и многие нетитулованные дворяне поклялись честью и райским блаженством в том, что фрак был божественный, а панталоны восхитительные, но граф К., законодатель мод в тогдашнем высшем свете, еще не высказал своего приговора. В силу роковых велений судьбы барон фон С. тотчас после того, как нашел бумажник, возвращаясь из Тиргартена, встретил графа фон К. на улице Унтер-ден-Линден.
— Здравствуйте, барон, — вскричал граф ему навстречу, посмотрел на него в лорнет в течение одного мгновения и сказал решительным тоном. — Талия почти на одну восьмую дюйма ниже чем следует.
Затем граф ушел, оставив барона в недоумении. Во всем, что касается платья, барон строго придерживался моды и приличий; поэтому грубая ошибка, в которой в конце концов он мог обвинить только самого себя, повергла его в сильнейший гнев. Мысль, что он мог ходить по Берлину в течение целого дня в костюме с несколько широкой талией казалась барону просто чудовищной. Он неистово бросился домой, переоделся и приказал камердинеру убрать с глаза долой злополучное платье. Утешение снизошло в его душу только два дня спустя, когда из мастерской Фрейтага ему принесли новую черную пару, и на этот раз сам граф К. признал ее безупречной. Достаточно сказать, что слишком широкая талия была причиной утраты голубого бумажника, о котором теперь барон безутешно раздумывал.
Спустя несколько дней барону вздумалось пересмотреть свой гардероб. Камердинер открыл шкаф, где барон хранил платья, которых уже более не носил. Из шкафа пахнул на барона сильный аромат розового масла. На вопрос о причине этого запаха, камердинер объяснил, что он исходит от черного фрака с широкой талией, повешенного в шкафу некоторое время тому назад, так как г-н барон не желал более его надевать. Лишь только камердинер выговорил эти слова, барона, как молнией, озарила мысль, что найденное им сокровище он спрятал в боковой карман этого самого фрака и затем в огорчении забыл вынуть его обратно. Барон тотчас припомнил, что бумажник был сильно надушен розовым маслом.
Тотчас фрак был вытащен из шкафа, и барон отыскал в нем требуемую вещь.
Можно себе представить, с каким нетерпением открыл барон маленький золотой замочек и рассмотрел содержимое бумажника, оказавшееся довольно странным. Прежде всего под руки барону попался очень маленький ножичек чрезвычайно странной формы, на вид похожий на какой-то хирургический инструмент. Затем внимание барона было привлечено шелковой соломенно-желтой лентой, на которой были начертаны черной краской какие-то чудные письмена, похожие на китайские. Далее он нашел завернутый в шелковую бумагу увядший незнакомый ему цветок. Но всего существеннее показались для барона два исписанные листка. На одном из них были написаны стихи, которых, однако, барон, к досаде своей, не мог прочесть, так как они написаны были на языке, остающимся незнакомым даже многим из лучших дипломатов, а именно — на новогреческом. Рукопись другого листка была написана так мелко, что, казалось, ее нельзя было разобрать без помощи лупы, однако, барону, к его величайшей радости, удалось рассмотреть в ней итальянские слова. В итальянском же языке барон был достаточно силен.
Наконец в маленьком кармашке скрывалась причина запаха, распространяемого бумажником и фраком, а именно завернутый в тонкий листок бумаги герметически закупоренный флакончик розового масла.
На бумажке было написано греческими буквами какое-то слово.
Тут уместно заметить, что на следующий же день барон, обедая в Ягорском ресторане с тайным советником Вольфом, спросил его о значении греческого слова, стоявшего на бумажке. Но тайный советник Вольф, бросив беглый взгляд на бумажку, рассмеялся барону в лицо и объявил, что это вовсе не греческое слово; что его можно прочитать лишь как Шнюспельпольд и что это имя, и притом отнюдь не греческое, а немецкое, и что во всем Гомере нет такого слова и оно не может иметь никакого значения.
Хотя барон, как уже сказано, понимал итальянский язык, однако, дешифрование листочка далось ему нелегко. Помимо того, что он был исписан, точно бисером, в нескольких местах слова были совершенно стерты. Во всяком случае можно было заключить, что обладательница бумажника (что он принадлежал какой-нибудь девушке, в этом не могло быть сомнения) записывала на этом листке свои отдельные мысли, чтобы воспользоваться ими впоследствии для письма к своей близкой подруге; таким образом, листок мог считаться в некотором роде дневником. Барону, однако, пришлось порядком поломать над ним голову и попортить глаза…
Листок из бумажника
