Азия Биби - Приговоренная. За стакан воды
— Ну что, Азия, как у тебя дела? — она поставила на стол две чашки.
— Не очень хорошо. Кое-что заботит меня, вот почему я пришла сегодня. Мне нужен твой совет.
Я рассказала о том, что произошло во время сбора ягод, не упуская ни одной детали.
— Хмм, — задумалась Жозефина. — Нам, христианам, лучше избегать таких столкновений с мусульманами. Ты же знаешь, за кого они нас принимают. Не надо было тебе вообще упоминать Пророка. Нам практически запрещено произносить его имя.
Ее реакция очень расстроила меня.
— Знаю, но они первыми начали нападать… вся эта история про оскверненный стакан воды…
— Успокойся, Азия, ничего не случится. Но впредь будь осторожней и не отвечай на их нападки.
— Конечно. И кстати, через несколько дней будет новый сбор. Я должна пойти, и так вчера потеряла 250 рупий. Ты не могла бы составить мне компанию? Я боюсь идти одна. Вдруг мне снова встретятся те женщины? Они, наверное, тоже будут там.
Жозефина задумалась.
— Ну, пожалуйста, соглашайся!
— Хорошо, — сдалась наконец она. — Я пойду с тобой.
— Спасибо! Спасибо!
Я была так благодарна, что захлопала в ладоши, прыгая по тесному дворику.
Через пять дней меня бросили в тюрьму.
Я оказалась за решеткой, в этой могиле без солнца и звезд.
Получается, я не видела звезд уже два года.
Первые месяцы я не понимала, что мне их не достает. Но потом осознала, что это неестественно — не видеть ни звезд, ни луны. Мне не хватает их почти так же, как солнечного света, деревьев, птиц.
В этой яме я словно в колодце без воды. Так хочется поздороваться с луной или солнцем, пусть всего лишь раз, только чтобы убедиться, что их не повесили. Мне хотелось бы любоваться этими жемчужинами, как раньше, когда летними ночами мы с дочерьми растягивались на «чарпаи» (так мы называем плетеные кровати) во дворе.
С 19 июня 2009 года я лишена самого важного в жизни — того, о чем мы не думаем, если не сидим в застенках.
Когда я зашла за Жозефиной, чтобы вместе с ней пойти собирать ягоды, у меня было легко на сердце. Мы взяли с собой по фляге воды, чтобы избежать проблем с колодцем. С того неприятного случая прошло четыре дня, и хотя я не часто выходила из дома, я не заметила, чтобы на меня как-то иначе стали смотреть или общаться со мной.
Подойдя к полю, я сразу узнала работавших там женщин и запаниковала.
— Жозефина! Смотри! Они там!
— Не переживай, веди себя естественно, не смотри на них, и все будет хорошо.
Я послушалась совета. Когда мы принялись за работу, Мусарат и остальные подняли головы, но сразу вернулись к сбору ягод, как будто не заметили нас.
— Вот видишь, — прошептала Жозефина, — раздула из мухи слона. Все хорошо.
Я почти наполнила корзину, как вдруг услышала крики возбужденной толпы.
Думая о том, что бы это могло быть, я выбралась из кустов и увидела вдали десятки людей, решительно направлявшихся в нашу сторону, размахивая руками.
Я переглянулась с Жозефиной, недоуменно пожав плечами. Она тоже не понимала, что происходит.
Потом я встретилась глазами с жестокой Мусарат. Она выглядела довольной, и при этом с отвращением смотрела на меня. Я вздрогнула, догадавшись, что она не успокоилась. Она жаждала мести. Тем временем толпа вышла на поле и принялась кричать, угрожать мне.
— Мы отведем тебя в деревню, грязная потаскуха! Ты оскорбила нашего Пророка и сдохнешь за это!
Все подхватили:
— Смерть, смерть христианке!
Я искала глазами Жозефину, но разъяренная толпа обступала меня все теснее.
Я уже почти лежала, когда двое мужчин схватили меня за руки, чтобы увести силой.
— Но я ничего не сделала, пустите меня, прошу вас! Я не сделала ничего плохого! — жалобно всхлипывала я.
Меня ударили по лицу. Нос заболел, из него потекла кровь. Я была почти оглушена. Меня тащили, как упрямого осла, а я могла лишь идти, спотыкаясь, и умолять о том, чтобы это прекратилось.
Толпа, казалось, наслаждалась моим слабым сопротивлением. Они осыпали меня ударами по ногам, спине, голове.
Я думала, что когда мы придем в деревню, это мучение прекратится. Но толпа становилась все больше и агрессивнее. Все чаще слышались призывы к убийству.
— Она оскорбила Пророка, за это ей надо вырвать глаза! — исступленно вопила женщина, которую мне даже не было видно.
— Ее надо протащить по всей деревне с веревкой на шее, как грязное животное! — вторила ей другая.
Толпа втолкнула меня в дом деревенского старосты — я узнала его, только там был сад с травой. Меня прижали к земле. Имам заговорил:
— Мне рассказали, что ты оскорбила Пророка. Ты знаешь, что грозит тем, кто нападает на святого Пророка Мухаммеда: только обращение в ислам или смерть может искупить этот грех.
— Умоляю вас! Я ничего не сделала, ничего плохого!
Мужчина с длинной ухоженной бородой обратился тогда к Мусарат и трем женщинам, которые были с ней в день сбора ягод.
— Отзывалась ли она плохо о мусульманах и Пророке Мухаммеде?
— Да, она бранилась, — ответила Мусарат.
— Это правда, она оскорбляла нашу веру, — поддержали ее остальные.
— Если ты не желаешь смерти, то должна обратиться в ислам, — добавил молодой мулла. — Ты согласна искупить свою вину, став доброй мусульманкой?
Я ответила сквозь стоны:
— Нет, я не хочу переходить в другую веру. Но прошу вас, послушайте. Я не делала ничего из того, о чем говорят эти женщины, я не оскорбляла вашу религию. Сжальтесь надо мной.
Сложив руки, я протянула их к нему. Но он был непреклонен.
— Ты лжешь! Все свидетельствуют о том, что ты совершила богохульство, и этих доказательств достаточно. Христиане должны подчиняться законам Пакистана, которые запрещают неуважительно отзываться о Пророке. Так как ты отказываешься обратиться в ислам, а Пророк не может сам защитить себя, мы отомстим за него.
Он отвернулся, и разгневанная толпа ополчилась на меня: посыпались удары палками, плевки… я думала, что умру. Потом меня снова спросили:
— Хочешь ли ты обратиться в веру, достойную этого именования?
— Нет, я христианка, но прошу вас…
Они с тем же пылом принялись снова избивать меня.
Я была уже почти без сознания, не чувствовала боли от ран, когда приехала полиция.
Двое полицейских бросили меня в машину под аплодисменты толпы, и через несколько минут я оказалась в комиссариате Нанкана-Сахиб.
В кабинете главы полиции меня усадили на лавку. Я попросила воды и компрессов, чтобы промыть раны на ногах. Молодой полицейский кинул мне старую кухонную тряпку и презрительно процедил:
— Вот, и не размахивай ею тут.
У меня сильно болела рука, и я подумала, что она, наверно, сломана. В этот момент я увидела, как в комнату зашел имам, Мусарат и ее шайка. При мне они рассказали главе полиции, что я оскорбила Пророка. С улицы раздались крики: «Смерть христианке!»
Составив протокол, полицейский повернулся ко мне и злобно окликнул:
— Эй, что ты можешь сказать обо всем этом?
— Я невиновна, это неправда! Я не оскорбляла Пророка.
Сразу же после этого меня бросили в полицейскую машину. По дороге я потеряла сознание от боли. Пришла в себя я уже в тюрьме в Шекхупура, где меня бросили в яму.
С того дня я не выходила отсюда. Уже два года.
С мужем я увиделась только через месяц. Все это время я провела за решеткой, в одиночестве, и никто ничего мне не объяснял.
Мы встретились в кабинете начальника тюрьмы, и выплакали все слезы, которые только мог пролить человек. Помню, прежде чем рассказать о новостях, он спросил меня, нахмурившись:
— Я слышал, что тебя изнасиловали деревенские мужчины. Это правда?
— Нет, неправда. Они избили меня до полусмерти и издевались, но не насиловали.
Ашик испытал заметное облегчение и сразу рассказал о том, что с детьми все хорошо.
У меня тоже как будто камень с души упал.
— А как ты, милый Ашик, узнал о том, что произошло? — наконец, спросила я. — Что происходит в деревне с тех пор, как меня заперли здесь?
Весь месяц эти и другие вопросы не давали мне покоя, и теперь мне не терпелось задать их.
— Когда они набросились на тебя в доме старшины, Зоеб, сын Фарах, пришел в мастерскую предупредить меня. Он сказал, что у тебя серьезные проблемы. Я со всех ног помчался в деревню, но увидел только, как тебя увозит полиция. Мне не хватило храбрости, прости меня, но когда я увидел эту разъяренную толпу, то не решился подойти.
Ашик понурил голову. Я накрыла его ладонь своей, показывая, что готова слушать дальше.
— Я испугался, — продолжал он, — и понимал, что если они увидят меня, то изобьют тоже. Поэтому я сбежал из деревни и дождался, пока на реке стемнеет. В потемках я незаметно вернулся домой, чтобы увидеться с детьми. Жозефина возилась с ними во дворе. Увидев меня, она расплакалась. «Ашик, это ужасно, они забрали Азию. Ее обвиняют в богохульстве из-за того, что случилось во время сбора ягод». Я понял, что это очень серьезное обвинение, и попросил Жозефину присмотреть за детьми: мне нужно было спрятаться.
