Владислав Вишневский - Кирза и лира
— А! — отмахивается корефан. — Какая разница — плавает, ходит… Я, например, пойду только в авиацию или в танковые. Я ведь трактор водить могу, да. Не веришь? Мне отец давал. Да! Он как-то, слышь, домой после работы опять пьяный приехал, ему надо было в гараж, а он где-то набухался, и перепутал дом с гаражом, представляешь? Мамка его уложила спать, а я взял и отогнал трактор в гараж. Да! Сам! Не веришь? Зуб даю! Ага! Завгар увидел меня, говорит, молодец, пацан, приходи работать. Возьму. — Продолжает хвастать тракторист-самоучка. — Да и вообще, слышь, ребя, лучше ездить, чем бегать, как эти придурки пехота, да, ты! — и мастерски, классно так, сплёвывает сквозь зубы далеко в сторону.
«И когда этот поезд, падла, наконец за нами придет, а?!» В очередной раз на секунду замирая, вслушивалась толпа.
Зал гудел, как реактивный самолет на прогреве двигателей…
Так вот и мотались пацаны с утра до вечера по этому залу временного содержания. А что еще было делать? Прерывались только на очередную громкую команду: «Шестая команда, строиться!», «Девятая команда…», «Первая команда…», «Четвертая…». Заман-нали! Раз по десять, наверное, в день кричат, чтоб, значит, не скучали мы что ли.
В первый день, услышав такую команду, с непривычки сердце мгновенно сжималось — все, началось, поехали?! Потом, правда, быстро привыкли, перестали пугаться. Нашли это забавным, даже развлекательным. А что? Классное кино получалось. Можно было посмотреть, развлечься, над пацанами похохмить и побалдеть. Очередное построение — только не свое! — встречали с большим удовольствием. В отличие от малоинтересных, привычных драк, это было большим массовым приятным развлечением. Заслышав команду, мы сразу же все свои разборки-братания бросали и быстро занимали первые ряды — если успевали — в качестве активных зрителей. Там было на что посмотреть и поучаствовать…
Слышите, вот, опять… «Да т-тише, вы, бля!» Очередное построение-представление. «Какая команда, какая?.. Тре-етья? Слышь, мужики, а третья, это чья, не наша? А мы тогда какая? Мы — девятая? А, тогда это точно не нам. Не нам, ур-ра, пацаны, впер-рёд!» Скорее в первый ряд, на первые места…
Разноразмерные, неуклюже-вялые, юркие, грязные, осунувшиеся, хитровато ухмыляющиеся, охрипшие, шмыгающие носом по привычке и откровенно сопливые, разукрашенные синяками — если не каждый, то через одного. Толкаясь, ставя друг другу подножки, отвешивая исподтишка оплеухи-подзатыльники и легкие беззлобные пинки, народ выполнял сложное армейское задание — построение в одну шеренгу.
Глядя на этих разукрашенных фингалами и шишаками, как боевыми наградами «гвардейцев», только теперь можно было по достоинству оценить вселенскую мудрость военкомовских работников — почему они спрятали своих подопечных от глаз их родителей. А потому вот, что ни одно родительское сердце, кроме, пожалуй, военкомовского, такого зрелища выдержать не сможет. Точняк, братцы, и проверять не нужно. Ну вот, опять это — слышите? — очередное построение-перекличка — не убежал ли кто? Да ха-ха — на тот замок! Ха-ха-ха — на всю эту перекличку!
Толпа радостно торжествующих зрителей, глядя на выстраивающуюся шеренгу, со всех сторон подает полезные советы: «подтянуть штаны», «одернуть рубашку, а то хрен, в смысле, член, видно», «фингалом не отсвечивать», «противогаз снять», «носки поменять», «зад спрятать». Вокруг сплошь остряки. В строю на это беззлобно огрызаются, отмахиваются, как от назойливых мух. Всё понимают, надо терпеть, — это представление такое, очередь просто пришла.
Одного из зазевавшихся на построение новобранца, где-то за внешним кольцом зрителей поймали, и силой удерживают. Он, понимая пикантность этой ситуации, деланно бьется в руках злоумышленников и, пытаясь привлечь к себе внимание, орет благим матом. «Эй, помогите! Эй, спасите! Карау-ул! Грабя-ат!» А его не слушают, никто не обращает внимания на его призывы, скорее наоборот. Всем интересен будущий эффект от этой маленькой «подлянки».
Шум общего беспорядка перекрывает сумятицу, гасит одиночные потуги, дробно и гулко бьется о стеклянные своды грязного вокзального купола. Всем вокруг весело — и пленнику тоже. Игра же такая, пацаны, ну!..
Военкомовский офицер, заложив руки за спину, отрешенно — весь сам в себе — медленно прохаживается перед строем. Делает вид, что ничего вокруг не слышит и не замечает, терпеливо и стоически чего-то ждет. Себе он сейчас видится наверное в образе Макаренко: мудрый такой, как толковый словарь, и спокойный, как серый валенок. А вокруг него, и в строю, бурлит пацанячья карусель, как в цирке, — все веселятся. Кто-то из пацанов, получив неожиданную затрещину, вдруг с шумом вываливается из строя. Едва не спланировав на пол, изобразив зверское лицо, но, одновременно косясь на реакцию офицера, как бы говоря: ну, видите же, видите, я же не виноват, это они, — мальчишка яростно крутит головой, размахивает руками, ищет своего обидчика. Не найдя, для разрядки дает легкий тычок ближайшему от него, и тут же получает сдачи. Возникает легкая, но теперь уже яростная потасовка в которой участвует уже несколько человек. А народ вокруг, глядя на это «кино» гогочет и покатывается со смеху, бьется в истерике. Ну, действительно, чем не цирк?
Пожилой военкомовский офицер, со скепсисом и великим терпением на лице, вдруг неожиданно противным, совсем как у школьного завуча, ну там, ещё вчера, на гражданке, тонким голосом кричит: «Ма-а-ал-лчать команда. Сми-ир-рна!»
От неожиданности — в-во, даё-ёт! — буквально на секунду в зале возникает тишина… Потом, оценив «шутку», становится еще жарче, в смысле веселее. Даже возникают настоящие аплодисменты, мол, молодец, дядька, так держать, гони концерт дальше!
Так и не дождавшись одному ему ведомого порядка, офицер начинает перекличку своей команды.
— Алфёров. Алфё-ёров!.. Так, а где Алфёров? — беспокоится проверяющий. В строю все с видимой заинтересованностью крутят по сторонам головами, и зрители тоже, а, действительно, где этот Алфёров, куда делся этот козел?
— Чё, Алфёров, тута я, — раздается откуда-то издалека. Это как раз тот пацан, который «караул!» орал. Он все еще продолжает биться в живой загородке, словно голубь в клетке.
— Пач-чему не в стр-раю? — так же глядя куда-то в пол, спокойно и простодушно, но с явной угрозой в голосе, любопытствует капитан.
— Да щас я… шнурки вот развязались, — хрипит в муках яростной освободительной борьбы находчивый Алфёеров.
Пора уже выпускать ясно-сокола. Ап, пендаля ему… Получив вдогонку мощный и звучный пинок, Алфёеров — материализованная подлянка, — как камень из рогатки, с дополнительным ускорением летит прямо на офицера. Точняк летит. Сейчас будет копец дяде! Коп… Эх, увы, нет! Гляньте, гляньте, мастер какой, смазав подлянку, виртуозно извернувшись от неминуемого, казалось бы столкновения с офицером, Алфёров шмякается в строй, словно яйцо об сковородку, пытается встать там на место. Ха, парень, все места давно «раскуплены». Как говорится, извините, свободных мест нет — не нужно опаздывать. Капитан, так же отрешенно глядя в пол, спокойно — руки за спину — выжидает. Алфёров в это время, словно муха о стекло безуспешно бьется в упругую стену живого забора. Что-то там еще зло жужжит себе при этом, тычется в нее, железную, где плечом, где руки топориком, извивается как уж телом, пытается силой втиснуться, врубиться в непривычно монолитную стену строя. «Ага, щас, тебе!» — написано на хитро-смазливых лицах его товарищей. — «Бесполезняк пришел!» Безуспешно таким образом перебрав все звенья длинной цепочки, взмыленный Алфёров почти с боем, уже в рукопашную, доходит до хвоста строя — там самые маленькие. Только здесь ему удается успешно завоевать предпоследнее место. Офицер, оттопырив нижнюю губу, искоса с деланно укоризненной миной наблюдает за ним: «ну-ну!..» Вот он, «Макаренко», склонив голову набок неспешно подходит к «мученику» и, наигранно брезгливо взяв его двумя пальцами за рукав, переставляет на место последнего — замыкающим, ставит, тем самым, точку. Теперь длинный и худой Алфёеров похож на всклокоченного индюка в стае подросших цыплят, причем, на чужом огороде.
При виде этой картины зрители взрываются ещё большим радостным, благодарным ликованием, даже аплодируют капитану, ну, молоток, точняк, дядя, цирк! Алфёров делает вид, что он страшно обижен, смертельно оскорблен, пыхтит там себе что-то — ну, бля, мол, подождите, дайте только срок, — всем отомстит. А пока, гневно сопя, разбрасывает глазами во все стороны страшные карающие молнии. Один-в-один Змей-Горыныч.
Капитан приступает к прерванной перекличке. Далее, без остановок, доходит до буквы «с». «Соловьев… А где Соловьев?» — опять спотыкается капитан.
Это какой Соловьев? — переглядываясь, дружно интересуется строй.
— Эй, люди, кто у нас Соловьев? — К фамилиям тут не привыкли, да и зачем… — Что ли который с большим шнобелем?..
