Гюнтер де Бройн - Присуждение премии
В половине восьмого начиналась ее служба — с завтрака, который проходил без помех, потому что все потенциальные абоненты тоже завтракали. В восемь начинались звонки, около девяти они достигали своего апогея, после десяти шли на убыль, в полдень совсем прекращались и только после двух учащались опять, не достигая, однако, утренней интенсивности. Так как телефонные часы пик совпадали с посетительскими, нервы Ирены подвергались нагрузке, превзойти которую могла лишь нагрузка так называемых свободных вечеров, когда нервировали ее не сотня абонентов с двумя десятками посетителей, а только один человек — Пауль, пользовавшийся ею как закупщицей, машинисткой, парикмахершей, слушательницей, критиком, уборщицей, поварихой и любовницей, порой до глубокой ночи, которая кончалась для нее в шесть, в то время как он мог продлить ее до полудня, продлил, возможно, и в решающий день, когда в издательстве готовились ознакомить его с судьбой четвертой редакции его романа (а тем самым и с судьбой его самого и телефонистки).
— Пралине. Добрый день. Соединяю.
— Вам к кому? Ваше удостоверение, пожалуйста.
— Пралине. Добрый день. Соединяю.
— Эрфурт, четыре-четыре — пять-три. Придется подождать!
— Пралине. Добрый день... Тео? Что случилось?
Ничего не случилось. Все прошло хорошо. Милый, несколько высоковатый голос кухонного друга, который ежеутренне с шести до семи, пока она готовила Паулю обед, давал ей бесполезные советы и проповедовал право каждого на счастье, теперь утешал ее: он, Тео, сумел навязаться ему, Паулю, в сопровождающие. Благоухающий, правда, шнапсом, но причесанный, аккуратно одетый, собранный, немногословный, он сидит теперь в издательстве и слушает — кажется, внимательно. С ним были предупредительны, сказали большое «да» и совсем маленькое «но», поправки займут у него не больше недели, договор готов, деньги могут быть переведены сразу же после подписания, он, Тео, выскользнул только для того, чтобы известить ее и чтобы она могла спокойно обедать, ибо час-другой это еще протянется, собственно, она может сразу же увольняться, с переводческими курсами все в порядке, он еще раз удостоверился, первого числа ее ждут, это рабство в эпоху эмансипации человека он тоже не может больше видеть, и если ей снова понадобятся совет и помощь, она их найдет у него: завтра или в будущем году, в семидесятом или в восемьдесят четвертом. И, не оставляя паузы для ответа, он попрощался — тогда только по-дружески.
В трубке щелкнуло. Ирена громко прокричала его имя, словно этим можно было восстановить связь. Но в стеклянное окошечко кто-то сказал, что ему нужно пройти к заведующему складом, и зазвонил второй аппарат, и Ирена произносила свое «Пралине. Добрый день», вписывала в пропуска имена, адреса, номера, давала справки и думала при этом о вечере втроем, первом веселом вечере за последние годы, с довольным Паулем и новой Иреной, у которой есть деньги и будущее.
За обеденным столом оно уже началось, это будущее. Ирена заявила соответствующему сотруднику о своем уходе, но не успела договорить, потому что ее сменщица прокричала через всю столовую: «Твой муж тебя зовет!»
Пауль так прижал лицо к стеклу, что нос и подбородок сплющились и побелели. Щеки его были красные от выпивки. С бороды и бровей стекали дождевые капли.
— Пойдем, — сказал он.
— Что случилось?
Не издательство сказало «нет», а он. Когда ему объяснили, почему они теперь хотят напечатать его книгу, он увидел, что это уже не его книга.
— Ну, пошли же!
Она знала, что вместо этого он мог бы сказать: «Я люблю тебя, ты мне нужна!» Но такова уж была его любовь: он подавлял других.
Ирена смотрела на капли, стекавшие по стеклу, и думала о потерянных годах, о работе, ставшей бессмысленной, о лишениях, но при этом уже потянулась к пальто и платку, бросила в сумку бутербродницу, кофейную чашку и учебник. Хотя сердце ее обливалось кровью, а ум восставал, она последовала за ним — как собака за хозяином, солдат за офицером, извечная раба за своим повелителем, — но только до двери.
Там стоял Тео, худощавый архангел с зонтиком вместо меча. Пауль оттолкнул его и вышел в дождь, не оглянувшись на Ирену.
Она протянула руку Тео. На ходу. Но он не выпускал ее руки в прямом смысле — в течение четырех или пяти минут своей хорошо продуманной, быстро произнесенной речи на тему об обязательном равноправии, приобретении квалификации и счастье, образно же говоря — всю жизнь.
В то время как Пауль удалялся в туман и слякоть, его друг доставил его жену в сухое теплое и надежное место — вернул ее в проходную, к неистовствующим телефонам.
Ирена подняла одну из трубок, сказала: «Пралине. Добрый день!» Но не «соединяю», а «да». Потому что спросили, серьезно ли ее решение об уходе с работы.
Оно было серьезно. Равно как и «да», которое она вскоре сказала в загсе.
И ни разу не пожалела об этом.
3Кроме тяжелых на подъем дубов и осторожных акаций, все уже зеленело. Ирена смотрит направо, налево, останавливается перед цветущими палисадниками и утренним приветствием скрашивает день пожилым дамам. Себе самой она скрашивает его восхищением. Люди находят, что она мила и прелестна, и говорят ей об этом. Она не напрашивается на комплименты, но слушать их ей никогда не надоедает. Правде повторение не помеха.
Чувство собственного достоинства — основу такой манеры держаться — дал ей брак с д-ром Овербеком. Признание, которое она находит у мужа, вошло в ее самоощущение. Надежность, в которой она укрылась, сделала ее уверенной в себе.
Когда она в двадцать лет приехала из захолустнейшего мекленбургского городишка и каждое ее слово, каждое ее движение выдавали это, она была убеждена в своей неполноценности. Большой безобразный город с его острыми на язык жителями внушал ей страх. В этом городе можно было жить, только став частью его. А стать его частью она тогда не считала себя способной. Власть Пауля над ней могла только укрепить ее в этом мнении.
Остатки своего северо-северо-западного, почти любекского происхождения она всячески старается сохранить, произнося некоторые слова на тамошний лад, даже если Корнелия смеется над ней, а Тео с улыбкой ищет и находит причину такого упорства; благодаря этому она все время ощущает процесс своего развития, что необходимо, когда она думает о скромных своих достижениях, которые, несмотря на советы и терпеливую помощь Тео, стоили ей немалых сил и труда. В сущности, своей заслугой она может считать лишь вовремя сказанное «да».
Ей доставляет удовольствие езда в электричке, которая в эти часы почти пуста и почти чиста. У нее с собой газета в сумке, но она предпочитает смотреть в окно, хотя местность не менее скучна. Окна полуоткрыты. Встречный ветер играет ее волосами. Когда лес или вокзальное здание образуют темный фон, оконное стекло походит на зеркало, и Ирена видит, как красит ее легкий беспорядок в прическе.
Даже уважение к своему телу переняла она от Тео, который долго лишь восхищался им, пока чувству Ирены не удалось преобразовать это отношение. Лицо свое она научилась ценить гораздо позднее. Оно казалось ей слишком заостренным, слишком узким, слишком сухим и стало нравиться лишь с тех пор, как она узнала, что такие лица поздно старятся и не так скоро становятся морщинистыми, как лицо, например, этой женщины примерно ее возраста, что села напротив. Польские агрономы, вверенные ее заботам в прошлом месяце, дали ей двадцать пять. Если даже накинуть лет пять на галантную лесть, все обстоит еще прекрасно, хотя постоянные ухаживания, которые приезжие считают своей обязанностью, иной раз и докучают. К счастью, она достаточно уверена в себе, чтобы не дать заметить это. Неуверенности, свойственной молодости, она больше не желает себе. А Корнелии она желает встретить молодого человека, который достаточно любил бы ее, чтобы восхищаться ею достаточно долго. Потому что той это нужно больше, чем прикосновение: тем прекраснее оно будет потом. С Паулем она, правда, узнала другое: что желание и боль, радость и беда бывают неразделимы. Господи, как хорошо она помнит, с каким трудом далась стремлению к надежности и устойчивости победа над унижением и желанием.
Фрау Ирена Овербек идет по перрону. Взгляды мужчин говорят ей, как хорошо она выглядит. Костюм действительно ей очень идет. Но достаточно ли он торжествен для Академии?
Она наблюдает за путешественниками, прибывшими с Запада: старики, волокущие чемоданы, расхлябанные южане, семьи, кульки с фруктами, поцелуи, слезы, многокрасочность девичьей группы. Такой свежей, веселой, нарядной ей хотелось бы увидеть Корнелию. Часто она кажется себе моложе, чем ее дочь. Она, мать, все еще могла бы вписаться в эту хохочущую девичью стайку из Ратцебурга или Букстехуде. А Корнелия стояла бы с высокомерным или скучающим видом в сторонке, всячески показывая, что она тут сама по себе.
