Мария Романушко - Карантин
– Да вот он, передо мной, – сказала я.
Коля засмеялся: “Я – самый обыкновенный человек”. – “Ну, да. Самый обыкновенный святой”.
Я подумала о его жене и о его трёх детках… Впрочем, детки уже наверняка спали. А жена… она ведь знала, за кого она выходит замуж. Коля всегда был таким. И если бы он вдруг стал другим – это был бы уже не Коля Шастин.
Но это был именно Шастин, и он дождался-таки дежурного врача и представился ему: “Коллега из Филатовской”.
Дежурный врач (всё тот же, что принимал нас) был очень усталый и немногословный: “Дифтерия – без всяких сомнений, это видно и без мазков. Осложнённой формы: зева и носоглотки. Состояние ребёнка средней тяжести. Но – пока ничего угрожающего. Произведено вливание сыворотки. Нет, в капельнице нет пока необходимости. Второго вливания, думаю, не понадобится”. – “Меня беспокоит сердечко, – сказал Коля. – Пульс частит…” – “Но ведь в пределах возрастной нормы”, – устало сказал врач. Лицо у него было совершенно измученное, и мне его было жалко. Он пошёл по коридору, сильно сутулясь и странно, по-журавлиному, сгибая колени. Остановился. Оглянулся. Они с Колей вопросительно посмотрели друг на друга. “Вы хотели ещё что-то спросить?” – “Я думал, вы хотели ещё что-то сказать”. – “Нет, нет…” – устало сказал дежурный врач и пошёл дальше своей журавлиной походкой. Он был ещё молодой, Колиного возраста, а голова – совсем седая…
– Ну, видишь, – сказал Коля, – второй раз сыворотку вливать не будут.
– Дай-то Бог… Уж очень она кричала.
– Да, это больно. Так обещай мне, что ляжешь и поспишь.
– Обещаю, Коля. Ну, пока! Езжай, тебя дома ждут. Спасибо тебе.
– Звони, если вдруг что.
– Ладно.
Я постояла у тёмного окна, пока машина Шастина не пронеслась вихрем мимо и не скрылась во тьме больничного парка. Невероятный, блаженный…
Вот уже двенадцать лет Коля Шастин опекает нас. С той самой осени, когда я привезла шестилетнего Антона с нарывающим пальцем в травмапункт Филатовской больницы…
И палец вылечили, и подружились с чудесным доктором. Вот как повезло в жизни. С тех пор чуть что – сразу звоним Коле. Кому же ещё?
Потомственный врач. В четвёртом поколении. И, как раньше земские врачи лечили всех и всё, так и наш Доктор приходит на помощь во всех экстренных случаях. Кстати, если бы он не нашёл мне приличный роддом, когда настал срок появиться на свет Ксюнечке, – неизвестно, что с нами было бы. Скорее всего, мог бы повториться 85-й год – когда я вышла из роддома одна, и ещё два года залечивала раны после “услуг” советской бесплатной медицины…
Коля Шастин – доктор от Бога.
* * *
После того, как в нашей палате побывал Шастин и оставил часть своей ауры, – здесь было уже не так страшно.
Итак, мы в больнице. У Ксюши – дифтерия. Антоша – в соседнем корпусе, тоже ещё тяжёлый…
* * *
Шастин уехал на своей машинерии, старой допотопной “Волге”. Вдруг стало страшно за него: как он на ней так гоняет? И когда мы днём ждали его, а он не появился, – мерещилась авария, всякие ужасы… Слава Богу, ничего не произошло. Но вот опять стало за него страшно. Мне вообще страшно за всех наших друзей, которые гоняют на машинах. Машина – это постоянный риск. Если бы Гавр ездил на машине, я бы за два дня поседела, а на третий – сошла с ума от переживаний.
Перелив в меня своей бодрости и спокойной уверенности, Шастин уехал. Была ночь. Температура у Ксюнечки не выше +37,5. Но эти страшные хрипы!…
Я умолила её выпить два глотка апельсинового сока. Прилегла.
Полная яркая слепящая луна светила прямо в незашторенное окно, было так светло, что при желании можно было читать. На стенах колыхались, жили своей таинственной жизнью тени от ветвей… Это было удивительно красиво, и я подумала с горечью, что ночью наш бокс не такой страшный, как днём. Я смотрела на эти живые, изменчивые тени и вспоминала, как в детстве любила засыпать, глядя на игру теней на белой белёной стене…
И – уснула. Спала я очень долго, и мне снился сон, долгий-долгий сон про больничную жизнь… и как мы с Ксюшей первый раз вышли на прогулку в больничный дворик и видим – идёт снег!… И папа с нами, и это уже не больничный парк, а Иваньковский лес…
Вскочила в ужасе: сколько же я проспала?! Смотрю при свете луны на часы… Пятнадцать минут! Как Шастин и говорил.
…И так я засыпала в течение ночи много раз – и каждый раз на пятнадцать минут. Как будто Коля меня запрограммировал, сказав: “Ты будешь вскакивать к Ксюше каждые пятнадцать минут”.
Мне приснилось за эту ночь много снов. В одном из снов я была в гостях у Орла (мы к нему пришли втроём: я, Ксюша и Гавр), а Орла дома почему-то не оказалось. И как-то не по себе от этого всего и очень грустно. Проснувшись, подумала, что Орёл, наверное, заболеет, и меня охватила тревога за него…
Вот, в нашей жизни появился ещё один доктор. Чеховский вариант: доктор-писатель. Родная душа. Только полгода, как знакомы, а кажется, уже сто лет. Двадцать лет живём на одной улице, ходим по одной и той же Берёзовой аллее к метро, но до этой весны не встречались. Почему?… Можно сетовать и сокрушаться. Но лучше будем радоваться, что всё-таки встретились. Не рано и не поздно, а как раз вовремя. Как и всё в этой непостижимой жизни…
… Летом в парке на Речном вокзале открылся цирк-шапито. Да, теперь на нашем любимом Речвоке есть цирк!
Орёл пригласил меня и Ксюшу на представление. Он хотел познакомиться с моей удивительной девочкой и убедиться, что все диагнозы, которые на неё навешивали другие врачи (аутизм, мутизм) – что всё это ерунда.
“Эммануил Владимирович, а как Ксюше вас называть? Ваше имя-отчество ей не выговорить”. – “А пусть называет Винни-Пухом! – со смехом сказал доктор. – Так меня внук прозвал, когда был маленький. За то, что я толстый и люблю сладкое”.
С тех пор мы называем его то Орлом, то Винни-Пухом. Нет, Орёл – это не прозвище. Это фамилия Винни-Пуха.
…В цирке Ксюша сидела, как зачарованная, смотрела во все глаза, – она обожает цирк! Особенно её поразила воздушная гимнастка. А уж как она хохотала над клоуном!… О, клоуны – это её страсть!
“Я же клоун!” – говорит она. – “Когда я вырасту, я буду работать в настоящем цирке. А ещё я буду рисовать картины и сочинять стихи. Это же можно совместить?” – “Конечно, можно, дочура”.
Винни-Пух потом сказал: “Как я и думал, никакого аутизма. Просто творческая личность. Со своей внутренней жизнью, очень напряжённой. Главное – не приставайте к ней. Не мешайте ей жить. Это моё глубокое убеждение: надо дать человеку возможность прожить его жизнь”.
* * *
Колыхались на стенах изменчивые тени, луна светила прямо в глаза, ослепляя, и я боялась, что она разбудит Ксюнечку, но штор на окне не было, и спрятаться от этого слепящего света было невозможно…
* * *
В следующем сне мы гуляли по крыше одной из высоток. Эта крыша была похожа на город: башни, башенки, но не старинные (как на нашей любимой Крыше на Сретенском бульваре), а все – жёстко-геометрические. Мы гуляем, и в руках у нас воздушный шарик. Тут из-за угла одной из башен появляется наш друг Серёжа Трофимов, мы ужасно ему радуемся. Он берёт наш шарик и начинает надувать его ещё больше. Надувает, надувает его – и… надувается огромный дирижабль!!! И Серёжа начинает с этим дирижаблем показывать очень сложную и красивую пантомиму…
Наверное, этот сон был отголоском нашего недавнего всеобщего похода в цирк-шапито: Серёжа был со своей женой Галей и полуторагодовалым Ванечкой, и Винни-Пух, кстати, тоже был со своим внуком Артёмом, и мы втроём с Ксюнечкой. (А Антон не был, он с детства не любит цирк, из-за того, что там шумно).
Было 31 августа, полупустое шапито, и Ксюня с Ванечкой бегали по рядам, исследуя амфитеатр от первого до последнего ряда, и сами выделывали разные номера, приплясывали под музыку и очень веселились, а их бородатые папы носились за своими чадами, совершенно счастливые, забыв о своём возрасте… Ах, Боже мой, что такое возраст? Возраст – это выдумка скучных людей.
И ещё какие-то сны снились мне, в эту первую больничную ночь, много-много снов, я их все даже не запомнила…
* * *
21 сентября, среда, 2-ой день в больнице.
…Утром я рассказала Ксюше свой сон про снег. И свои подозрения, что мы здесь пробудем до снега. Она сказала: “Ух ты! Ничего себе…”
Мы проснулись (точнее – нас разбудили) в восемь, чтобы измерить температуру. Ксюша очень устала за ночь от своего скрюченного положения в короткой кроватке. Я её перенесла на свою, и она с наслаждением вытянулась.
Она лежала, не шевелясь, молча, и смотрела на дерево в окне…
Да, это большое утешение, когда в больничном окне – Дерево!
