Гор Видал - 1876
Я попал в сенат, избежав, так сказать, утомительной избирательной процедуры. Увидев толпу лоббистов, спешащих через вращающуюся дверь матового стекла в длинную узкую палату, я из любопытства последовал за ними.
Сначала я не мог понять, что это была за комната — мрачная, причудливой формы. Вдоль одной темной стены стояли вперемежку черные кожаные диваны и черные письменные столы орехового дерева. На противоположной стороне несколько вращающихся дверей вели, как я вскоре понял, в зал заседаний сената.
Когда двери приоткрывались, из зала доносился приглушенный голос, но слов, к счастью, нельзя было разобрать. Сенаторы входили и выходили в гардероб — так называлось помещение, где я находился. Гардероб этот служит не только одним сенаторам. Я увидел, что в нем полно лоббистов, журналистов, а также отдельных простых граждан.
В общем, я был несколько поражен отсутствием формальностей, принимая во внимание ужасающее самомнение американского сенатора. Однако, поставленный перед выбором между гордой сдержанностью, достойной избранника в высшее законодательное собрание величайшей страны, которую когда-либо знал мир, и доступностью для тех, кто хочет вручить ему деньги, народный трибун из практических соображений предпочитает последнее.
Сегодня, конечно, был особенный день. Обычный обмен взаимными услугами уступил место разговорам о белнэповском скандале и его возможных последствиях.
Некий журналист завладел вниманием группы сенаторов, излагая им показания Марша. Поскольку я сам видел и слышал то, что он оказался не в состоянии точно записать (журналистику, а не правосудие следует изображать с завязанными глазами и весами в руках), я подошел к одной из вращающихся дверей, желая бросить взгляд на зал заседаний сената.
Внезапно меня толкнул сзади какой-то сенатор, и я, спотыкаясь, вылетел на возвышение, сидя на котором вице-президент, согласно конституции, председательствует в сенате. Поскольку вице-президент несколько месяцев тому назад скончался, место его по очереди занимают разные выдающиеся сенаторы. Сегодня в председательском кресле сидел крупный мрачный мужчина, который, похоже, читал какой-то роман. Он был так поглощен этим занятием, что даже не поднял глаз в мою сторону, несмотря на шум, которым сопровождалось мое вторжение в политику.
К счастью, у меня нашелся добрый покровитель, и я тут же очутился в объятиях сенатора Роско Конклинга. Тот, кто меня толкнул, сделал это в тот момент, когда Конклинг, кончив говорить, сходил с трибуны; так я очутился в его мощных руках.
Я посмотрел на него вверх; он на меня — вниз. Величественное лицо не сразу расплылось в улыбке.
— Похоже, вы очень спешите, сенатор Скайлер!
— Меня толкнули, сэр. Я споткнулся. Я так благодарен, что вы меня поймали.
— У меня не было выбора. — Теперь нас уже разделяло некоторое расстояние, потому что, оказавшись рядом с высоким человеком, я, как всегда, начал пятиться назад, чтобы дистанция свела к минимуму разницу в росте. Конклинг был великолепен в парчовом жилете и в белых фланелевых брюках (это в феврале!).
— Шумные ребята, эти наши лоббисты.
— Похоже, они чувствуют себя здесь как дома.
— Даже чересчур. — Конклинг мрачно покачал головой, как бы осуждая этим всеобщую коррупцию. — Но теперь, раз вы тоже сенатор, посмотрите на ваш новый дом. — Конклинг взял меня за руку.
— Разве это не запрещено? — колебался я.
— Конечно. Все запрещено. Иначе бы не было удовольствия. — С этими словами он ввел меня в зал заседаний: полукружие кресел, обращенных к возвышению, где сидит председатель. Идущий с потолка дневной свет холодно отражался в серых стенах и портьерах. На галерее прессы я увидел несколько знакомых лиц. Галереи для публики были почти пусты. Те немногие, что пришли поглазеть на демократию в действии, были, похоже, сплошной деревенщиной, которые вели себя так — вполне справедливо, впрочем, — как если бы попали в цирк: они жевали табак, грызли орехи, жареную кукурузу — новоизобретенный деликатес, своей консистенцией и, на мой взгляд, вкусом напоминающий новые ассигнации.
Примерно дюжина сенаторов восседала за своими конторками, читая газеты, жуя табак, переговариваясь друг с другом, пока некий южанин с благородным изгибом бровей произносил бесстрастную речь на тему продолжающегося и чреватого опасностями присутствия федеральных войск в некоторых штатах Юга через десять лет после того, что он не назвал Гражданской войной.
Конклинг пригласил меня сесть в пустое кресло. Затем сел передо мной, грациозно повернув ко мне величественную голову и торс.
— Вы сидите сейчас на том месте, где едва не убили тростью покойного сенатора Чарлза Самнера от Массачусетса.
— Чего мне ждать? Его духа или трости?
Конклинг улыбнулся, обнажив темные зубы.
— Эти духи давно уже изгнаны. Самнер был человек превосходный, но непомерно заносчивый. — Смешно, как мы всегда подмечаем (и осуждаем) в других наши собственные недостатки. — Когда кто-то сказал генералу Гранту, что сенатор Самнер не признает Библию, генерал Грант ответил: «Только потому, что не он ее написал».
Я расхохотался — в том числе и от удивления.
— Никогда не думал, что генерал Грант остроумен.
— О, он хитрый, тихий, странный маленький человек. А сегодня, — Конклинг глубоко вздохнул, — он был сражен наповал.
— Маршем?
Конклинг кивнул.
— Всякая надежда на третий срок в Белом доме была порушена в зале заседаний комиссии конгресса. — Он махнул рукой в ту сторону, где свершилось это неслыханное оскорбление, подобно знаменитому Эдвину Форресту в роли Отелло.
— Вы были на слушании?
Конклинг покачал головой.
— Мы знали уже несколько дней назад все, что будет сказано и сделано.
— Белнэп будет смещен?
— Думаю, что хоть этого удастся избежать.
— Но ведь он — или они — виновны? Кажется, за несколько лет Марш передал Белнэпам около сорока тысяч долларов.
— Да. — Это не было утверждением, скорее знаком препинания. — Столько всего продается, мистер Скайлер.
— Справедливо. Мне рассказывали: чтобы устроить юношу в Вест-Пойнт, вы должны заплатить своему конгрессмену пять тысяч долларов.
— Думаю, что цена выше, если юноша из штата Нью-Йорк. — Конклинг был оживлен и мрачен одновременно. — Место в сенате тоже стоит недешево. Мои поклонники, говорят, истратили четверть миллиона долларов, чтобы предоставить мне это простое кресло. — Он постучал по спинке кресла.
Я был шокирован; этого он, по всей видимости, и добивался.
— Но уж вам-το зачем деньги, вас и без того выберут.
— Сенаторов выбирают законодательные собрания штатов, в Нью-Йорке же оно состоит из продажных продавцов. — Он улыбнулся своему каламбуру, я тоже улыбнулся, но едва-едва, не понимая еще, куда он клонит.
— Цена слишком высока? — задал я наводящий вопрос.
— В наши дни все продается за деньги, мистер Скайлер, за очень большие деньги. Однако я верю в свою партию. — Столь искренним был взгляд этих светлых глаз, что я понял: рядом со мной искуснейший лжец. — Я все еще верю в Гранта, хотя, видит бог, он доставил нам столько затруднений со своими дружками военных лет…
— Знает ли он, что они воруют?
Конклинг снова одарил меня своей внезапной, чарующей, хотя и темнозубой улыбкой.
— О, мистер Скайлер! Я же знаю, что все мои слова вы напечатаете в «Геральд» Джейми Беннета, дабы помочь своему — а также и моему — другу, старине Сэму Тилдену, который все пустит в дело ради победы на выборах. Однако он не победит, уверяю вас. В конечном счете.
— Раз дело обстоит таким образом, сенатор, и если вы будете его соперником, то страна попадет в хорошие руки, каким бы ни был результат голосования. — Я был столь же бесчестен, как и Конклинг, который вдруг сильно меня озадачил:
— Слова настоящего посланника во Франции, мистер Скайлер. И могу ли я добавить, что, если я когда-нибудь стану президентом, я сам крепко задумаюсь, не назначить ли вас на этот пост?
Я не мог себе даже представить, каким образом моя мечта стала известна Роско Конклингу, поскольку знают о ней только три человека, и я абсолютно уверен, что Эмма, Биглоу и Тилден не проронили ни слова. Я ответил ему, надеюсь, достаточно прохладно, но, увы, не блестяще!
— То немногое, чем я помогаю губернатору Тилдену, делается просто pro bono public.
— Это ясно без слов, как говорят французы. Знаете ли, когда генерал Грант два года назад хотел назначить меня председателем Верховного суда, я сказал ему те же самые, в общем, слова. Что в интересах общества я должен остаться на своем месте и делать все, что в моих силах, для его администрации.
— А затем, в подходящий момент, занять его место, которое, конечно, куда более почетно, чем кресло покойного судьи Чейза.
