Гейвин Лайелл - Темная сторона неба
Николаос поставил коньяк на стол и продолжал смотреть на печь. Потом спокойно произнес:
- Я уж думал, что все к этому времени забудут о них. Вроде бы много времени прошло. Думал, что никто их не хватится уже. Поэтому я и начал продавать их.
- Люди не так быстро забывают о полутора миллионах, - сказал Кен.
Николаос взглянул на меня.
- А откуда ты узнал про меня?
Я сказал, откуда. И добавил:
- Я это понял ещё потому, что когда появился здесь в первый раз неделю назад и спросил тебя, погиб ли пилот "Дака", тебе надо было почему-то спрашивать хозяина этого кафе. Это самый первый вопрос, который задают о разбившемся самолете, и все на острове знают ответ на этот вопрос не раздумывая.
Он кивнул, продолжая смотреть на печь, а затем спокойно, но с горечью в голосе, произнес:
- И что вас принесло сюда? После стольких лет...
- Кто-нибудь пришел бы, рано или поздно, ты мог бы знать такие вещи.
Он словно не расслышал моих слов.
- Вы не знаете, зачем я посадил деревья. Вы же не понимаете, правда?
Я пожал плечами, а он объяснил:
- Эти деревья - могила Моррисона. - Кен ожил, прислушиваясь к этим словам. А Моррисон с улыбкой смотрел на меня, ожидая, что я скажу, и, не дождавшись продолжил: - Меня зовут теперь Николаос Димитриу. А Моррисон мертв. А, вам этого не понять.
Может, я понимал, а может - дошел бы до такого понимания, но сейчас ему хотелось сказать это самому - после десяти-то лет молчания. Вот это я точно понял.
Он отвел глаза на огонь печки и тихо произнес:
- Вы никогда не были богатыми, вы не знаете, что это такое. А я был богат, когда получил в руки эти драгоценности. Я посмотрел тогда в хвост самолета и понял, что я теперь обеспечен, ничто мне уже не страшно, что все теперь пойдет как надо.
Он прервался на мгновение и продолжил свой рассказ:
- Я приземлился на Аравийском полуострове, в Шардже, там заправился. Потом полетел в Бейрут. Я слышал, что это хорошее место, где можно продать такие вещи. Я собирался продать их, подняться в воздух - и никто никогда больше обо мне не услышал бы. Но когда я уже подлетал, то подумал: если я буду продавать это второпях - меня надуют, дадут очень мало. А я хотел получить за них по максимуму, сколько можно. И я решил двинуться подальше, на Родос. Я думал, что доберусь.
Это был теперь голос Моррисона, а не Николаоса. У него оставался искусственный немецкий акцент, ведь он практиковался в нем слишком долго, чтобы вот так сразу, за несколько минут, взять и забыть, но словарь возвращался к нему.
Кен медленно оторвался от стены, глядя на Моррисона и не произнося ни слова. А Моррисон продолжал:
- Так или иначе, но я прошел мимо Родоса. Была ночь, ветров я не знал и никак не мог поймать погоду по радио. Короче, я сбился с курса. Но в остальном я был цел и невредим, я обязан был, - подчеркнуто произнес он, остаться целым и невредимым, это я знал точно. В общем, я повернул на север. Я был уверен, что рано или поздно я найду, где сесть. Но тут я увидел, что не хватает горючего. Я, должно быть, очень сильно взял на запад и на юг. Левый борт совсем был сухой, двигатель остановился, а из правых баков тоже нечего было перекачивать... Потом стал чихать правый двигатель. А потом я понял, что мне конец. Я заблудился, никто не знал, где я, некому было прийти посмотреть на меня. Я уже прощался с жизнью.
- Я знаю, что ты чувствовал, - промолвил я.
- Нет, ты не знаешь! - воскликнул он, а потом, уже спокойно, продолжил: - И я увидел этот островок. И пологий открытый берег. И тогда я понял, что рано мне себя хоронить. Но, - он с победоносным видом обвел нас глазами, - Моррисон умер. Вы это понимаете или нет? Он разбился в море и погиб, потому что думал, что он богат и в полной безопасности. Вот откуда эти деревья - это его могила. Это как свечи. И "Дакота" там же. Я не хотел, чтобы местные трогали её, за исключением отдельных частей, которые могут пригодиться в хозяйстве. Я хотел, чтобы она была красивой, чтобы она стала частью этого острова. Ради этого острова и людей, ради того, что они такие. Они не знали и не знают про эти сокровища. Я закопал их под самолетом, и они так этого и не знают. Вот такие тут люди и вот почему Моррисон умер, а я стал Николаос Димитриу. Это вы можете понять?! - Его голос усилился почти до крика.
Никто из нас ничего не ответил. Хозяин стоял за стойкой, неловко улыбаясь и не понимая ни слова из нашего разговора.
Я взглянул на Кена. Он внимательно наблюдал за Моррисоном, держа руку в разрезе молнии.
Моррисон покачал головой и вновь уперся взглядом в пламя печи. Потом тихо произнес:
- Ничего вы не понимаете.
Все-то я понял. Теперь мы были Моррисонами, летчиками, тем же, чем он когда-то был, и теперь мы охотились за драгоценностями.
- Вы не можете забрать их, - сказал Моррисон, - они принадлежат этим местам. Моррисон украл их, Моррисон умер. Они нужны нам здесь.
Кен глубже сунул руку под куртку. Я быстро вмещался:
- Теперь об этом слишком поздно. Ты, я смотрю, выкапывал их там, а время бежит. Все, что ты можешь теперь сделать, это передать их нам.
Он повернул голову и пристально взглянул на меня. Долго он смотрел так, и в глубине его взгляда я мог различить то ли ненависть, то ли презрение, то ли просто усталость. Он и сам, пожалуй, не знал, что именно. Потом пожал плечами и произнес:
- Ничего вы не понимаете.
- Да, - сказал я, - я не понимаю.
Разговор в таком духе грозил стать бесконечным. Но вот Моррисон встал и произнес совсем спокойным голосом:
- Дождь почти кончился. Пойдемте в мой дом.
Я встал вслед за ним. Моррисон направился к двери, Кен медленно встал, по-прежнему не спуская глаз с Моррисона. Потом сказал мне:
- Не зря ты говорил, что тут ненормальные причины.
Я кивнул.
- Что-то в этом роде.
Я думал о том, что если человек, везший на борту на полтора миллиона драгоценностей, чуть не разбился в море, ему вполне могла прийти в голову мысль спастись самому, даже потеряв при этом сокровища. Ненормальная мысль. Неужели и мне такое может прийти в голову?
- А если бы он утопил это все в море, откуда не достал бы этого никогда, он что - был бы меньше ненормальным, чем закопать это на годы?
Кен кивнул, улыбнулся краем рта и пошел за Моррисоном.
35
Мы прошлепали по грязи и воде ярдов тридцать по главной улице, потом свернули в проулочек, прошли через двор и оказались у дома Моррисона. Мы оказались сейчас в тыльной части фронта, и дождь пошел на спад.
Моррисон распахнул тяжелую дощатую дверь, и мы вслед за ним вошли в дом.
Мы оказались в маленьком, почти квадратном помещении с толстыми белыми оштукатуренными стенами и каменным полом с несколькими выцветшими ковриками. Мебель дисгармонировала с прочностью стен: это был обычный набор дешевого городского барахла - стол, стулья, ярко и плохо покрашенный застекленный шкаф. На шкафу стояли фотографии в хромированных рамках. Под потолком тихо жужжала керосиновая лампа, отчего мне неожиданно сделалось не по себе, потому что я вспомнил тот же звук и запах полицейского участка в Мехари.
Посреди пола коврики были сдвинуты в сторону и там стояли два вымазанных в земле ящика из-под боеприпасов. Моррисон тихо прикрыл за нами дверь.
- Вот они, - промолвил он.
Мы стояли и молча смотрели на них. Потом я спросил:
- Как ты попал на Микиса?
Моррисон пожал плечами.
- Поехал в Афины и стал искать, кто бы мог их продать за меня. Я сказал там, что мне нужен человек, который может продать что угодно и где угодно. Владелец одной из посудин с этого острова слышал о таком человеке.
- О нем слышало слишком много людей, - заметил я. - И какие он поставил условия?
Он снова пожал плечами.
- Пойду-ка переоденусь.
Он прошел во внутреннюю комнату, а мы уставились на ящики. Через некоторое время Кен попытался подвинуть ногой один из них, но тот не поддался. И Кен произнес:
- Вот, значит, за чем мы прилетели. Ну что ж, давай станем богатыми.
Он с усилием нагнулся и потянул на себя одну крышку одного ящика. Она легко поддалась. На долгое время мы оба, кажется, лишились дыхания.
Ящик был почти полон. И все соответствовало списку наваба, тут было все как надо. Основная часть состояла из массивных изделий из жадеита молочно-серого цвета, узоры для тюрбанов в виде изящно вырезанных листьев папоротника, резные ручки кинжалов и ножны, маленькие косметические сосудики с резными рисунками храмов, пейзажей или просто насечкой. Само по себе качество резьбы по жадеиту было ужасным. Но дело тут не в том. Индийский принц, глядя на изделия из него, видел драгоценные камни, а не изображенный рисунок. Каждое изделие было усыпано бриллиантами, рубинами и изумрудами, некоторые - украшены золотым витьем в виде цветов, звезд, исламского полумесяца, и все это контрастировало с формой предмета.
Здесь мы увидели несколько золотых кувшинов, не слишком хороших по исполнению, словно они были слеплены из полос какой-то металлической пластической массы. В места соединения были вставлены рубины.
