Редьярд Киплинг - Свет погас
- Нужен верблюд и погонщик, чтоб доставить меня в расположение действующих частей сегодня же ночью, - сказал Дик.
- Мулаид? - спросил чей-то голос, пренебрежительно назвав верблюда лучшей вьючной породы, какую он знал.
- Бишаринец, - возразил Дик с полнейшей серьезностью. - Нужен бишаринец, да чтоб спина не была потерта. У тебя, конечно, такого нет, безмозглая твоя башка.
Прошли минуты две или три. И тогда:
- Наши верблюды стреножены на ночь. Из лагеря никого не выпускают.
- Даже за деньги?
- Гм! Э-э! Английские деньги?
Снова гнетущее молчание.
- Сколько?
- Двадцать пять английских фунтов на руки погонщику, как только я доберусь до места, и столько же на руки шейху, который отдаст их погонщику, когда тот вернется.
Это было поистине королевское вознаграждение, и шейх, зная, что наверняка получит свою долю за посредничество, уже склонялся в пользу Дика.
- За неполную ночь пути - пятьдесят фунтов. Земля, и колодцы, и плодоносные деревья, и жены обеспечены такому человеку до конца дней. Кто согласен? - спросил Дик.
- Я, - отозвался голос. - Я готов... но из лагеря никого не выпускают.
- Болван! Я же знаю, что верблюд может порвать путы и часовые не стреляют, когда его ловят. Двадцать пять фунтов и потом еще двадцать пять. Но мне нужен чистокровный верховой бишаринец: вьючного верблюда я не возьму.
Началась торговля, и через полчаса шейх, получив задаток, стал шептаться с погонщиком. Дик расслышал, как погонщик шепнул:
- Далеко ехать не придется. Сойдет любая вьючная скотина. Разве я дурак, чтоб гонять своего верблюда ради слепца?
- И хотя я ничего не вижу, - Дик слегка повысил голос, - зато ношу при себе такую штуку, которая имеет целых шесть глаз, и погонщик будет сидеть впереди. Если к рассвету мы не доберемся до английских войск, он умрет.
- Но где, во имя бога, эти войска?
- Если ты не знаешь, пускай едет другой. Ты наверняка знаешь? Помни, для тебя это вопрос жизни и смерти.
- Знаю, - угрюмо сказал погонщик. - Отойди от моего верблюда. Сейчас я его освобожу.
- Не торопись. Джордж, подержи-ка верблюду голову. Я хочу ощупать морду. - Он шарил руками по шкуре, пока не отыскал полукруглое клеймо, по которому узнают бишаринца, легконогого верхового верблюда. - Так, хорошо. Режь веревки. Да помни, благодать Аллаха не осенит того, кто вздумает обмануть слепого.
Люди у костров посмеивались над незадачливым погонщиком. Ведь он намеревался подменить своего верблюда медлительным вьючным одром с потертой спиной.
- Отойди! - заорал он и хлестнул верблюда плетью под брюхо. Дик повиновался, почувствовав, как натянулся повод, который он сжимал в руке, и тут раздался крик: - О Аллах! Он удрал!
С ревом и фырканьем верблюд ринулся в пустыню, следом устремился погонщик, вопя и причитая. Джордж схватил Дика за руку и бегом, хотя тот спотыкался и едва не падал, потащил его мимо сердитого часового, который давно привык к тому, что верблюды частенько убегают.
- Что за шум? - крикнул он.
- Проклятый верблюд уволок мое снаряжение, все дочиста, - ответил Дик, прикидываясь простым солдатом.
- Ну, беги, да гляди, как бы тебе не перерезали глотку - заодно с твоим верблюдом.
Крики смолкли, едва верблюд скрылся за бугром: погонщик сразу отозвал его назад и заставил опуститься на колени.
- Садись первый, - сказал Дик. Потом он взгромоздился сзади и легонько пощекотал погонщику затылок стволом револьвера. - Езжай во имя Аллаха, да поживее. Прощай, Джордж. Кланяйся от меня мадам и будь счастлив со своей девушкой. Вперед, сын преисподней!
Через несколько минут все вокруг погрузилось в глубокую тишину, нарушаемую лишь поскрипыванием седла и глухим неустанным топотом верблюжьих копыт. Дик устроился поудобнее, плавно покачиваясь на скаку, туже затянул пояс и чувствовал, как темнота проплывает мимо. Целый час он ощущал лишь быстрое движение вперед.
- Резвый верблюд, - сказал он наконец.
- Я всегда кормил его досыта. Он мой собственный и самых чистых кровей, - ответил погонщик.
- Езжай.
Дик склонил голову на грудь и пытался думать, но мысли путались, его одолевал сон. В полузабытьи ему чудилось, будто он у миссис Дженнетт и она наказала его, велев выучить духовный гимн. Он совершил какой-то тяжкий проступок, наверно, согрешил в воскресный день, и сидел, запертый в своей комнате. Но ему удавалось повторить лишь две первые строчки гимна:
Когда Израиль, избран богом,
Свершал исход из плена свой...
Он твердил эти строчки снова и снова, тысячи раз. Погонщик повернулся в седле, норовя при малейшей возможности завладеть револьвером и на этом окончить путь. Дик очнулся, огрел его рукояткой по голове и отчаянным усилием стряхнул с себя сон. Когда верблюд взбирался по крутому склону, кто-то, затаившийся в колючем кустарнике, пронзительно крикнул. Грянул выстрел, а потом опять настала тишина, навевая дремоту. Дик больше не мог думать. Он слишком устал, оцепенел, обессилел и время от времени клевал носом, но сразу просыпался, тревожно вздрагивая и тыкая погонщика револьвером.
- Светит ли луна? - спросил он сонным голосом.
- Вскорости уж вовсе зайдет.
- Как жаль, что я не могу ее видеть. Придержи верблюда. Дай мне хотя бы услышать голос пустыни.
Погонщик повиновался. Мертвое безмолвие всколыхнул короткий порыв ветра. Он прошелестел в увядшей листве кустарника где-то поодаль и затих. Кучка сухой земли оторвалась от края водомоины и с легким шорохом осыпалась на дно.
- Езжай. До чего ж холодная нынче ночь.
Те, кому случалось бодрствовать, ожидая утра, знают, как последний час перед рассветом растягивается на множество вечностей. Дику казалось, будто с того мгновения, когда его впервые объяла тьма, он только и делал, что болтался среди пустыни. Раз в тысячелетие он ощупывал шляпки гвоздей на седельной луке и тщательно пересчитывал их все до единой. Еще через века он перекладывал револьвер из правой руки в левую и ронял свободную руку, которая бессильно повисала вдоль тела. При этом он словно смотрел на себя из недоступно далекого Лондона - смотрел с укоризной. Но едва он протягивал руку к холсту, чтобы изобразить желто-бурую пустыню при свете заходящей луны, черную тень верблюда и двоих пригнувшихся всадников, оказывалось, что рука эта сжимает револьвер и онемела от запястья до самого плеча. Мало того, он был в темноте и никакого холста не мог видеть.
Погонщик что-то проворчал, и Дик вдруг ощутил перемену.
- Кажется, светает, - прошептал он.
- Уже рассвело, а вон и войска. Ну, как, хорошо я управился?
Верблюд вытянул шею и заревел, когда ветер донес едкий запах других верблюдов в расположении войск.
- Вперед. Надо поскорее добраться. Вперед.
- В лагере какое-то движение. Такую пылищу подняли, что мне и не видать, чего там делается.
- А мне, по-твоему, легче? Вперед!
Они услышали невнятные голоса, визг и фырканье верблюдов, хриплые крики солдат, которые снаряжались, готовясь встретить наступающий день. Раздались одиночные выстрелы.
- Это нас обстреливают? Но ведь они же видят, что я англичанин, сказал Дик с возмущением.
- Но стреляют-то из пустыни, - отозвался погонщик, припадая к седлу. Вперед, сынок! Наше счастье, что рассвет не застал нас часом раньше.
Верблюд устремился прямо к колонне, и выстрелы позади участились. Сыны пустыни приготовили самую неприятную неожиданность, задумав атаковать английские войска на рассвете, и теперь пристреливались по единственной движущейся цели за пределами лагеря.
- Какая удача! Какая грандиозная, потрясающая удача! - воскликнул Дик. - Конечно же, "сейчас начнется битва, мама". О, бог был ко мне бесконечно милостив! Только вот... - Терзаясь мучительной мыслью, он на миг сомкнул веки. - Мейзи...
- Слава Аллаху! Доехали, - сказал погонщик, когда верблюд миновал арьергард и опустился на колени.
- Вы кто, черт возьми? С донесением или еще зачем? Велики ли вражеские силы за тем хребтом? Как вам удалось проскочить? - посыпались вопросы.
Вместо ответа Дик набрал полную грудь воздуха, расстегнул пояс и, не слезая с седла, закричал во всю мочь сиплым от изнеможения и пыли голосом:
- Торпенхау! Эгей, Торп! Ау-у, Тор-пен-хау!
Бородатый человек, который выгребал из костра уголек, чтоб раскурить трубку, поспешил на этот крик, а солдаты арьергарда повернулись кругом и начали стрелять по клубам дыма, которые завивались над окрестными пригорками. Постепенно из разрозненных белых облачков образовались длинные завесы сплошной белизны, тяжело повисли среди рассветного безветрия, потом всколыхнулись волнами и поплыли по низинам. Солдаты на позиции кашляли и ругались, потому что дым их собственных выстрелов застилал глаза, они двигались вперед, пробираясь сквозь этот дым. Чей-то раненый верблюд вскочил на ноги, истошно взревел и захлебнулся булькающим хрипом. Ему перерезали горло, чтоб не подымал паники. Раздался глухой предсмертный стон человека, сраженного пулей; потом вопль, исполненный боли; и нарастающий грохот пальбы.
