Доди Смит - Я захватываю замок
— Да! Слушала бы его вечно, — призналась я и спросила название пьесы.
— «Овцы могут спать спокойно».
О музыке мы говорили долго: и по пути на кухню за Элоизой, и в машине по дороге домой. Отвлеченная беседа давалась легко; слова разлетались невесомой водяной пылью, а мои подлинные чувства улеглись на дно сознания.
Ровно в полночь, под бой церковных часов, автомобиль остановился у ворот замка.
— Ну вот, доставил Золушку к полуночи домой! — торжественно провозгласил Саймон, помогая мне выйти из машины.
Он прошел со мной в кухню, зажег свечу и рассмеялся, заметив ровную цепочку Элоизиных следов, которые вели прямиком к корзинке. Я поблагодарила его за чудесный вечер, а он меня — за то, что позволила поучаствовать в обряде; сказал, что никогда не забудет об этом празднике.
На прощание, пожимая мне руку, он спросил:
— Так я прощен?
Я заверила его, что прощен.
— Я подняла шум на ровном месте. Боже, наверное, вы теперь считаете меня жуткой занудой!
— Ничего подобного, — самым серьезным тоном ответил Коттон. — Вы — чудо. Еще раз спасибо.
Он легонько сжал мои пальцы — и в следующий миг дверь за ним захлопнулась.
Сперва я будто окаменела, а потом ринулась наверх и через башню в ванной комнате выбежала на стену. Туман рассеялся; по аллее, прочь от замка, медленно уползали огоньки автомобильных фар. Даже когда они свернули на дорогу и сгинули где-то на окраине Годсенда, я продолжала оцепенело смотреть в темноту, ничего вокруг не замечая. Последний раз огни блеснули на пути к Скоутни.
Мало-помалу я вышла из прострации, вспомнила, что нужно спуститься в дом и раздеться. Однако думать себе ни о чем не позволила. Мысли нахлынули потом, в кровати.
Боже, до чего я счастлива! Совсем как при поцелуе с Саймоном. Только на душе спокойнее. «Разумеется, он принадлежит Роуз, — напомнила я себе. — Мне никогда не отбить его у сестры, даже если б я отважилась на подобную подлость (на которую не способна)». Впрочем, это дела не меняет. Любовь — роскошь, блаженство… Ничего прекраснее я не знала! Наверное, важнее любить самой, а не быть любимой в ответ. Искренняя любовь и есть бесконечное счастье. На миг я решила, будто мне открылась великая истина.
Взгляд упал на мисс Блоссом, и в ушах прозвенел ее голос:
— Что ж, утешайся высокими мыслями, золотко. Они тебе пригодятся.
Удивительно, в глубине души я осознавала правоту ее слов.
И все равно это ничего не меняет!
Уснула я радостная, как никогда…
XIII
До чего же горько перечитывать последнюю строчку предыдущей главы! Прошло три недели. Теперь мне и не вспомнить, что такое счастье!
Просматривать текст выше не стала. Боюсь выйти из состояния унылой, самосозерцательной апатии, накрывшей меня вдруг утром. Конечно, это ужасно, но лучше, чем острое, раздирающее душу горе; вот и слабое желание излить мысли дневнику появилось. Заодно убью несколько часов.
Отважусь ли я рассказать о подлом поступке, который совершила в свой день рождения? Смогу ли описать все как есть? По крайней мере, попробую.
Погода в последние дни стояла кошмарная. Дождь стеной, пронизывающий холодный ветер… Солнце выглянуло лишь в мой день рождения.
Сегодня тепло, но пасмурно и тоскливо. Я сижу на насыпи, на каменных ступенях башни Вильмотт. Со мной Элоиза. Сейчас один из тех периодов, когда ей лучше отдохнуть от общества, но запереть бедняжку в доме нельзя — заскучает. Конец поводка я надежно привязала к поясу. А то с нее станется побежать по гостям. Ну же, Элоизочка, не кисни! Еще несколько дней, и ты свободна.
* * *
Дожди зарядили с воскресенья, когда я дописывала предыдущую главу. Захлопнув дневник, я выглянула в чердачное окно: на вечернем небе сгущались грозовые тучи. Я поспешила вниз закрыть отворенные окна. Тогда меня еще переполняло счастье… До сих пор помню, как твердила это про себя.
Высунувшись в окно, я потянула распахнутые створки. Пшеничное поле замерло в ожидании дождя; наверное, молодым колосьям удары тяжелых капель не вредят. Внизу, прямо под окном, на дымчатой глади воды распласталась позабытая гирлянда — принесло от моста. Хлынул ливень, и цветы ушли на дно.
У задней двери заскулила Элоиза; я сбежала к ней в мгновение ока, но собака успела промокнуть насквозь. Пришлось ее быстро обсушить и заново растопить очаг — пока я сидела на чердаке с дневником, огонь погас.
Едва заплясали веселые языки пламени, приехал Стивен. Когда он сменил промокшую одежду, мы уселись на каминную решетку пить чай. Я рассказала ему о вечере с Саймоном (разумеется, утаив некоторые эпизоды), а он — о поездке в Лондон. О ней мы проговорили долго. Похоже, Стивен уже не стеснялся позировать, хотя греческая туника, в которую его заставила переодеться Леда Фокс-Коттон, немало смутила сельского юношу.
Ел он с Фокс-Коттонами, а спал в комнате с золотыми шторами и золотыми купидонами над кроватью. Обри Фокс-Коттон дал ему халат, почти новый. Я обрадовалась. Все-таки Фокс-Коттоны очень добрые люди! Неприязнь к Леде улетучилась.
— Она показывала тебе снимки с предыдущей съемки? — поинтересовалась я.
— Да, — как-то нехотя проговорил он.
— Ну, и когда покажешь? Тебе фотографий в подарок не дали?
— Она предлагала, но я отказался. Они очень большие и… я там… таким красавцем выставлен. Но если тебе хочется взглянуть, я в следующий раз попрошу несколько.
— Ты еще поедешь?
— Да, только по другому поводу. — Он густо покраснел. — Но это глупости, даже обсуждать не стоит.
Мне вспомнилось письмо Роуз.
— Миссис Фокс-Коттон собирается устроить для тебя съемку в фильме?
— Да говорю же, чепуха, правда. Просто вчера с нами ужинал человек, связанный с кинопроизводством, ну и вроде я ему понравился. Меня заставили прочитать вслух отрывок… В общем, я должен сходить, как они выражаются, на пробы. Только вряд ли я пойду.
— Стивен, разумеется, иди! — ободрила его я.
Метнув на меня короткий взгляд, Стивен спросил, обрадуюсь ли я, если он станет актером. Зря я надеялась: интерес у него ко мне не угас (знала бы я тогда, до какой степени не угас!). А мои мысли занимал Саймон. Вопросы Стивену я задавала из вежливости, притворяясь, будто искренне увлечена его судьбой.
— Стивен, это было бы замечательно! Само собой, обрадуюсь.
— Ладно, тогда попробую. Говорят, меня всему научат.
Вероятно, он действительно мог бы выучиться. У него прекрасный голос. Только когда смущается, начинает хрипловато бормотать себе под нос.
— Просто чудесно! — просияла я. — Может, в Голливуд попадешь.
Улыбнувшись, он сказал, что о подобном и не мечтает.
Когда мы допили чай, Стивен помог мне вымыть посуду и отправился на ферму Четыре Камня, на вечеринку к Стеббинсам. Готова спорить, Айви запрыгала от восторга, узнав, что его зовут сниматься в кино (хотя дальше разговоров дело не зашло).
Спать я легла рано, по-прежнему очень счастливая. Меня радовал даже стук дождя по крыше — ведь течи залатаны. Саймон постарался! Любое связанное с ним событие для меня особенно ценно; одно упоминание его имени посторонними — маленький подарок. Я сама нарочно затрагиваю нужные темы, чтобы произнести имя Саймона. И щеки сразу горят. Постоянно обещаю себе о нем не заговаривать, но при первой же возможности нарушаю слово.
* * *
Отец вернулся следующим утром; из портпледа у него торчал лондонский телефонный справочник.
— О господи, мы проводим телефон? — удивилась я.
— Конечно, нет!
Он с грохотом водрузил сумку на табурет, с которого она тут же кувыркнулась. Справочник и прочие книги высыпались на пол. Отец спешно затолкал их обратно, но я успела приметить очень занятный томик «Язык цветов», «Китайский для начинающих» и какое-то издание под названием «Почтовый голубь».
— А где тарелка с ивами? — спросила я как можно небрежнее.
— Уронил на вокзале Ливерпуль-стрит. Не беда, свою задачу она выполнила.
Он собрался было в караульню, но затем попросил стакан молока. Наливая молоко, я между делом поинтересовалась, ночевал ли он у Коттонов.
— Да, — ответил отец. — Мне отвели комнату Саймона. Кстати, он очень просил передать тебе привет. Сказал, ты устроила ему необыкновенный вечер.
— А куда ты ушел ночевать, когда он вернулся?
— Никуда. Остался в его комнате. А он отправился в гостиницу к Нейлу. Очень любезно с его стороны. Саймон очень добр… увы!
— Почему «увы»? — спросила я, протягивая ему стакан.
— Потому что Роуз этим пользуется, — вздохнул отец. — Впрочем, мужчинам вообще нельзя так сильно влюбляться, как Саймон. Сразу негодуешь на весь женский род.
Унося кувшин с молоком в кладовую, я бросила через плечо:
— А зачем негодовать? Роуз ведь тоже его любит.