Мор Йокаи - Венгерский набоб
Секунданты разошлись в стороны: Шандоровы - в одну, противника его - в другую. Конрад встал за большой тополь, чей массивный ствол почти скрывал мощную его фигуру.
Три удара в ладоши были сигналом сходиться.
Несколько минут Шандор постоял на месте, опустив свой пистолет. На лице его застыло угрюмое спокойствие, которое можно бы назвать и унылостью, не будь та несколько сродни робости. Абеллино, избочась, медленными шажками стал подходить, то и дело вскидывая к глазам направленный на Шандора пистолет, точно собираясь тотчас выстрелить. Пытка мучительнейшая: и впрямь сробевшего она заставляет обычно выстрелить раньше, с дальнего расстояния, отдавая его в случае промаха целиком во власть противника.
А вдобавок еще насмешливый этот прищур, эта рассчитанная на испуг заносчивая, вызывающая улыбка: я, мол, в летящий с дерева лист попадаю! "Бедняга", - вздохнул Рудольф тихонько, а товарищ его уже собирался крикнуть Карпати: никакого поддразниванья в честном поединке!
В эту минуту двинулся, однако, вперед и Шандор и твердым шагом, без остановки дошел до барьера. Там поднял он пистолет и прицелился. Лицо его залилось жарким румянцем, глаза заблистали огнем, рука не дрожала ничуть.
Поистине дерзостная отвага! Обычно до первого выстрела никто не рисковал подходить к самому барьеру: при неудаче это давало противнику огромную фору. Дерзость Шандора вынудила Абеллино шагах в шести остановиться и снять с курка большой палец, который он держал на нем все время.
В следующий миг произошло нечто необъяснимое.
Раздался выстрел и сразу же второй. Подбежавшие секунданты нашли Шандора стоящим, выпрямясь, на прежнем месте. Абеллино же, поворотясь к нему спиной, зажимал рукой свое левое ухо. Поспешили к нему и хирурги.
- Вы ранены!
- Пустяки, пустяки! - махнул тот рукой, не отнимая другой от уха. Чертова эта пуля прямо над ухом у меня просвистела, я чуть не оглох. Говорю и не слышу ничего. Проклятая пуля! Уж лучше б в грудь угодила мне.
- И хорошо, кабы угодила! - загудел, подбегая, Конрад. - Полоумный вы, меня чуть не застрелили! Ну посудите сами, господа: пуля прямо в дерево вонзилась, за которым я стоял. Куда это годится, в секундантов собственных палить. Не будь там дерева, я убит был бы на месте, мертвехонек сейчас бы лежал! Mausetot! [мертв, бездыханен (нем.)] Да чтоб я в секунданты когда-нибудь еще пошел?.. Как же! Пальчиком помани - бегом прибегу.
А случилось вот что: когда пуля Шандора пронеслась с неописуемо резким свистом мимо уха Карпати, от этого, сотрясшего его мозг воздушного удара рука тоже дернулась, и разрядившийся тотчас пистолет выпалил в прямо противоположную сторону, так что после выстрела Абеллино обнаружил себя стоящим спиной к противнику.
Он не слушал уже попреков Конрада, из уха его капля по капле сочилась кровь. Хоть он и не подавал вида, но, судя по бледности его, мучения должен был испытывать ужасающие. Врачи перешептывались: барабанная перепонка лопнула, "на всю жизнь тугоухим останется.
Глухота! Самый прозаический из всех людских недугов, редко возбуждающий сочувствие, чаще - насмешку. И правда, лучше б уж в грудь.
Пришлось отвести Карпати к карете. Когда боль позволяла, он чертыхался. Хоть бы легкие, что ли, прострелил.
Рудольф с Миклошем, подойдя к его секундантам, спросили, удовлетворяет ли их такая сатисфакция.
Ливиус признал, что протекало все по правилам и окончилось в законные пять минут. Конрад же твердил: до того, мол, удовлетворен, что гром его разрази, если хоть когда-нибудь ввяжется еще в дуэль!
- Так будьте любезны, господа, это требованьице погасить! - сказал Шандор секундантам, предъявляя им направленный мастеру письменный вызов. Напишите, пожалуйста, вот здесь: "Сальдирт"! Что оплачен счет честь по чести.
Секунданты посмеялись от души такой причуде и, раздобыв в ближайшей же лавчонке перо и чернила, по всей форме подписали под вызовом: "Оплачено".
А собственные его секунданты "к сему руку приложили".
Спрятав заверенный таким образом документ в карман и поблагодарив свидетелей за любезность, юноша пешком направился обратно в город.
13. ИМЕНИНЫ У НАБОБА
Близился день усекновения главы Иоанна Крестителя, день достославный, гремевший на весь Саболчский комитат. Еще бы: это ведь именины его высокородия Яноша Карпати, а поскольку и родился он под тем же святым, в честь кого наречен, значит, также - и день его рождения и уже шестьдесят девятый год - превеликое празднество, ибо каждая годовщина появления г-на Яноша на свет отмечалась пиром на весь мир сначала родителем его, а после им самим, и надо совсем уж темным человеком быть, чтобы не знать об этаком событии.
Духовные пастыри всех окрестных сел уже загодя, за добрый месяц заказывали новые рясы в Дебрецене или Надькунмадараше, наказывая портным: "Карманы побольше шей!" Лембергский [Лемберг - немецкое (австрийское) название Львова] штукарь и фейерверкер уголь и селитру толок для своих потешных ракет. Дебреценские школяры кантус затверживали - красивый поздравительный распев и разные затейливые народные величания на несколько голосов; цыган-капельмейстер обходил подряд все лавки, прицениваясь к канифоли, а бродячая труппа примеривалась, как бы удрать тайком на то время из Ниредьхазы.
В обществе поблагородней, где бдительные жены обок злосчастных своих мужей ту должность исправляли, что в небе поручается архангелам, а на грешной земле полицейским, с приближеньем Иоаннова дня бурные домашние грозы разражались, ибо праздновались именины целую неделю, и если женский пол убегал с них в первый же день, то мужской притаскивался домой лишь в последний, кто ногами заплетая, а кто и вовсе на карачках, сплошь в синяках да шишках, в пух пропившись и проигравшись.
Его благородие г-н Янош сам настолько привык к усладам этого дня, что, не отметив его, весь год счел бы потерянным и, посмей кто не явиться к нему из знакомых, рассорился бы с теми насмерть. Благовидным предлогом могла служить тут разве лишь кончина.
Так что, обязанный пребывать в этом году на сословном собрании, претерпел он муки тяжкие, размышляя, уж не в Пожони ли справить именины и туда за собственный счет всех знакомцев да собутыльников свезти, священников, школяров, цыган, поэтов, актеров и молодаек. Да нет, не выйдет. Нельзя ни от кого требовать ради своих именин такой жертвы, как шесть суток пути, да и будь они даже здесь все, это ведь не огражденный от порицательных взглядов домашний уголок, укромный приют барских затей и проказ. Там-то на три мили в окружности никто не посмеет трезвым на улице показаться, лишь редкие, ускользающие домой гости разносят вести, какие знатные штуки откалываются в Карпатфальве, любимейшей резиденции барина Янчи, где, кроме него, никого; только приглашенные, челядь да собаки.
Пожонь для таких забав - место уж больно неподходящее. На глазах у внимательной оппозиции, наместника, главного королевского конюшего и всей страны, в трезвом этом городе немецких бюргеров, на снятом внаймы тесном подворье, под боком у журналистов, - тут и заругаться-то в полный голос не заругаешься.
Все, знавшие барина Янчи, уже к концу июля стали подмечать в нем внутренний разлад, грызущее беспокойство из-за тягостных этих обстоятельств. Лишь когда наместник разрешил ему наконец отлучиться на две недели, ожил он снова, повеселел, чуть в пляс на радостях не пустился.
Кого ни встречал по дороге, близких знакомых или шапочных, всех звал, приглашал к себе в Карпатфальву, так что в дворянском кругу стали в конце концов наперебой предлагать друг другу: "Поехали в Карпатфальву, поздравим Яноша". Повздорят двое, третьему стоит только сказать это, тотчас расхохочутся и помирятся.
Дошла крылатая эта шутка и до Абеллино, который начал уже оправляться от полученной контузии и одним ухом слышал вполне сносно. Болезненное его состояние усугублялось снедавшей его жаждой мести, - ненависть к дяде и перенесенное из-за Фанни унижение неотвязно точили нашего шевалье. А был он не из тех, кто легко сдается; неудача только пуще его раззадоривала: уж коли задумал кого погубить, то не отступал и, отброшенный десять раз, готов был и в одиннадцатый лезть на приступ.
В один прекрасный день навещавшие больного сообщили ему, что его дядюшка отпросился домой именины справить. Вот уж истинно охота пуще неволи.
Абеллино слушал, улыбаясь, хотя порой судорожно втягивал в себя воздух с гримасой внезапной боли от прилива учащенно пульсирующей крови. Но потом улыбка вновь появлялась на его губах.
- А вот я тоже поздравлю его, - бормотал он сквозь зубы. - Такой подарочек пошлю ко дню ангела, какого он еще не получал.
И снова расцветал улыбкой, восклицая по временам: "Ой, опять дьявольски, ну дьявольски стрельнуло в ухо!"
Заглянем теперь в барский дом в Карпатфальве.
Словно бы на обширном полуострове в несколько тысяч хольдов, образуемом капризной излучиной Беретте, лежит оно, древнее родовое обиталище Карпати.
