Джон Чивер - Скандал в семействе Уопшотов
- Много раз.
- А с другими?
- С другим один раз, но я чувствую, что не могу доверять себе.
Он прикрыл глаза руками, и Мелиса видела, что он возмущен и испытывает отвращение.
- В подобного рода случаях, - сказал он, все еще прикрывая глаза руками, - я работаю совместно с доктором Герцогом. Могу дать вам его телефон, или я охотно позвоню ему сам и договорюсь, когда он вас примет.
- Я не пойду к доктору Герцогу, - плача, сказала Мелиса. - Я не могу.
Она ушла из дома священника и, вернувшись к себе, позвонила в лавку Нэроби. Кухарка еще раньше заказала бакалейные товары, и Мелиса попросила прислать ящик хинной настойки, пучок кресс-салата и коробку душистого перца.
- Сегодня утром вашей кухарке уже доставили ящик хинной настойки, сказал мистер Нэроби. Топ его был нелюбезен.
- Да, я знаю, - сказала Мелиса. - Мы ждем гостей.
Через некоторое время появился Эмиль.
- Прости, что я бросила тебя в Нью-Йорке, - сказала Мелиса.
- О, ничего страшного. - Он рассмеялся. - Я просто был голоден.
- Я хочу тебя видеть.
- Хорошо, - сказал он. - Где?
- Не знаю.
- Вот что, есть одно местечко, - сказал он. - Лачуга внизу, у бухточки, мы с ребятами давно ее присмотрели. Я загляну в магазин, а через полчаса буду там.
- Хорошо.
- Надо перейти через железнодорожный мост и спуститься к бухточке, сказал Эмиль. - Там грунтовая дорога около свалки. Я приду туда раньше и проверю, нет ли кого поблизости.
Она толком не видела помещения, в котором лежала у стены.
- Знаешь, - сказал он, - на ленч я съел густую похлебку из моллюсков, потом горячий бутерброд с ростбифом и двумя сортами овощей, а на закуску кусок пломбирного торта, и я все еще голоден.
25
Эмиль и миссис Кранмер жили на втором этаже каркасного двухквартирного дома. Дом был темно-зеленый с белыми филенками - во время дождя зеленый цвет превращался в черный - и принадлежал к тем видам строений, которые можно назвать стадными, так как они редко встречаются в одиночку. Они появляются в предместьях Монреаля, снова появляются, перейдя границу, в северных городках с их лесопильными заводами, процветают в Бостоне, Балтиморе, Кливленде и Чикаго, ненадолго пропадают в пшеничных штатах и снова появляются в унылых окрестностях Су-Сити, Уичито и Канзас-Сити, образуя нечто вроде грандиозной извилистой цепи кочующих жилищ, растянувшейся по всему материку.
Возвращаясь из цветочного магазина Барнема вечером домой, миссис Кранмер прошла мимо дома, который некогда, пока был жив мистер Кранмер, принадлежал ей. Дом был большой, кирпичный, оштукатуренный. Двенадцать комнат! Его размеры и удобства она вспоминала как сказку. Банк продал этот дом итальянской семье по фамилии Томази. Несмотря на все старания принять доктрину равенства, которую ей внушали в школе, она до сих пор испытывала некоторую горечь при мысли о том, что люди из чужой страны, еще не знающие языка и обычаев Соединенных Штатов, стали владельцами дома местного уроженца, каким была, скажем, она. Она знала, что от экономических факторов никуда не денешься, но от этого ей было не легче. Ей казалось, что дом все еще ее, все еще находится в ее ведении, все еще напоминает ей о том, в каком достатке она жила с мистером Кранмером. Томази большую часть времени проводили на кухне, и в окнах по фасаду обычно было темно, но в этот вечер в одном из окон светилась лампа под абажуром с бахромой, и при свете этой лампы она видела на стене увеличенные фотографии каких-то иностранцев - усатых мужчин в высоких воротничках и женщин в черном. Ей было бесконечно странно смотреть в освещенные окна дома, который некогда был средоточием ее жизни. И она пошла дальше в своих смешных туфлях.
В почтовом ящике лежала вечерняя газета. Миссис Кранмер обычно просматривала ее, сидя на кухне. Самые сенсационные новости были связаны с той скрытой моральной революцией, которую учинили ровесники Эмиля. Они крали, грабили, пили, насиловали, а когда их сажали в тюрьму, громогласно возмущались несправедливостью общества. Она считала, что во всем виноваты их родители, и вполне искренне возносила к небесам благодарственную молитву за то, что Эмиль - такой хороший мальчик. В юности она сталкивалась с некоторым сумасбродством, но мир тех времен казался ей более уютным и снисходительным. В общем, она так и не могла решить, чья тут вина. Она опасалась, что мир, пожалуй, изменился слишком быстро для ее ума и интуиции. Никто не мог помочь ей отсеять хорошее от плохого. Покончив с газетой, она обычно уходила к себе в комнату. Ее никогда нельзя было упрекнуть в нерасторопности или в неряшливости. Она надевала чистые комнатные туфли и чистое домашнее платье, а затем готовила ужин. В этот вечер она прошла прямо к себе в спальню, легла в темноте на кровать и заплакала.
Возвращаясь из своей лачуги, Эмиль чувствовал, что в нем появилась какая-то серьезность - новый признак возмужания. Когда он вошел в дом, в кухне горел свет, но матери у плиты не было, а потом он услышал, что она плачет у себя в комнате. Он сразу догадался, почему она плачет, но был совершенно не готов к объяснению. Повинуясь велению сердца, он сразу же пошел в темную комнату матери, где она, поверженная несчастьем, лежала на кровати, сбитая с толку и всеми покинутая, и казалась еще более одинокой, еще более, чем всегда, похожей на ребенка. Эмиль был раздавлен глубиной ее горя.
- Я просто не могу понять, - всхлипывая, сказала она. - Я просто не могу поверить. Я думала, ты хороший мальчик, из вечера в вечер я благодарила бога за то, что ты такой хороший, а ты все время у меня под носом делал это. Мне рассказал мистер Нэроби. Он сегодня заходил в магазин.
- Это неправда, мама. Что бы ни сказал мистер Нэроби, это неправда.
Миссис Кранмер, как ребенок, прижалась лицом к мокрой подушке, и Эмилю почудилось, будто она действительно ребенок, его дочь, с которой жестоко обошелся какой-то чужой человек.
- Я молилась, чтобы ты это сказал, надеялась, что ты это скажешь, но я больше не могу верить. Мистер Нэроби рассказал мне обо всем, а зачем бы он стал так говорить, если бы это была неправда? Не мог же он все выдумать.
- Это неправда, мама.
- Но зачем он мне все это рассказал, зачем рассказал мне все эти небылицы? Он сказал мне про ту женщину, с которой ты уезжал. Сказал, что она все время звонит в магазин, хотя ей ничего не нужно, и что он знает, в чем тут дело.
- Это неправда.
- Зачем же он рассказал мне все эти небылицы? Может быть, он ревнует? спросила она в безрассудной надежде. - Ты ведь знаешь, в позапрошлом году он просил меня выйти за него замуж. Конечно, я больше не выйду замуж, но, когда я ему отказала, он вроде как обозлился.
Она села и вытерла слезы.
- Может быть, все дело в этом.
- Как-то вечером, когда я была одна, он пришел сюда. Принес коробку конфет и попросил меня выйти за чего замуж. Когда я сказала нет, он рассердился и сказал, что я пожалею. Так ты думаешь, он именно этого добивается? Чтобы я пожалела?
- Да, наверно, в этом все дело.
- Но ведь это же смешно. Подумать только, кто-то хочет мне навредить. Это же смешно! Ну зачем, зачем люди ведут себя так странно?
Миссис Кранмер умылась и стала готовить ужин, а Эмиль ушел к себе в комнату, с беспокойством думая о сапфировом кольце, спрятанном в ящике стола. Лучше переложить его в карман, так будет спокойнее. Он выдвинул ящик, достал кольцо из коробочки и, инстинктивно обернувшись, увидел в дверях мать.
- Дай мне, - сказала она. - Дай мне, дьявол ты этакий! Кто только вселил в тебя дьявола, кто? Дай мне это кольцо. Так вот как она тебе платила, ах ты, грязная, мерзкая тварь! Не думай, что я буду из-за тебя плакать. Свои последние настоящие слезы я выплакала над могилой твоего отца. Я знаю, что значит, когда тебя любит хороший человек, и никто у меня этого не отнимет. Оставайся у себя в комнате, пока я не разрешу тебе выйти.
На следующий вечер, когда миссис Кранмер позвонила, дверь ей открыл Мозес. На посетительнице была шляпа, перчатки и так далее, и он недоумевал, что ей может быть нужно. Машины у нее не было, она, очевидно, пришла пешком от автобусной остановки. Сначала он подумал, что она ошиблась адресом: наверно, какая-нибудь кухарка или портниха, ищет работу. Теперь, когда она очутилась прямо перед ним, смелость и чувство собственного достоинства стали ее покидать.
- Скажите своей жене, пусть она оставит моего сына в покое.
- Я вас не понимаю.
- Скажите своей жене, пусть она оставит моего сына в покое. Я не знаю, скольким еще мужчинам она вешается на шею, но, если я поймаю ее с моим мальчиком, я выцарапаю ей глаза.
- Я не...
Силы миссис Кранмер иссякли; Мозес закрыл дверь и позвал:
- Мелиса, Мелиса!
Почему она не отвечает? Почему она не отвечает? Он слышал, как она поднималась по лестнице, и пошел за пей. Дверь была распахнута настежь. Мелиса сидела у туалетного столика, закрыв лицо руками. Мозес почувствовал, что в крови у него закипает жажда убийства; и подобно тому, как прежде ему, охваченному желанием, казалось, что он ощущает под своими руками ее тело, еще не прикоснувшись к ней, так теперь ему казалось, что он ощущает ее горло с сухожилиями и мышцами, словно уже лишает ее жизни. Его била дрожь. Он подошел к ней сзади, обхватил руками за шею и, когда Мелиса громко закричала, придушил ее крик, но затем в нем поднялся страх перед муками ада, и, швырнув ее на пол, он вышел из комнаты.
