Мара Будовская - Вечер в Муристане
Мой любимый, мой ученик, мой однофамилец, мой грех, моя статья уголовного кодекса. Всю жизнь прошу у тебя прощения, и всю жизнь понимаю, что прощена.
Надо было мне подождать пару лет, и выйти за тебя. Испортить тебе жизнь.
Роман — хороший человек. Он заботится о нас. Очень старается мне понравиться. И сожалеет, что бросил меня тогда. Его антипатия к тебе — ревность Сальери к Моцарту. Он — режиссер от папы, а ты — от Бога. Он до сих пор про тебя вспоминает. Он даже успел тогда, в убогонькой вашей школе, изучить твою манеру. На театральных премьерах он часто говорит «А Мишка Фрид поставил бы это так…».
И я помню тебя, и вспоминаю все время. Ты уже совсем другой, взрослый мужчина, лауреат международных конкурсов рекламы. Да, я слежу за твоей карьерой. Я перебираю твои фотографии. Ты на них есть — и тебя нет. Уже через несколько дней ты исчез, растворился, перешел грань. Я читала все–все, что ты писал мне. Но все эти письма были уже не от тебя и уже не мне.
Зеленоглазый, зеленоглазый мой… Рина похожа на меня, что очень удобно в моей семейной ситуации. Но глаза твои. Да ты сам увидишь.
Сейчас я нахожусь в таком месте, которое, вроде бы, есть, но его нет. Мы, населяющие его, скоро исчезнем. Да и сейчас мы живем не здесь, а в своих последних снах. Человек создан для счастья, как птица для полета. И я создана для счастья. И я счастлива. Пока телу больно, врачи выгоняют меня в счастливые сны. Там я пеку тебе оладьи. Там мы сидим в саду. Я качаю коляску. Ты зубришь про «лишних людей». А иногда… Я раздеваюсь донага. Намазываюсь волшебным кремом. И лечу к тебе.
Июнь 2007 года
Тая написала мне письмо. Ко мне возвращаются дети, фильмы и собаки. Кто–то свыше валит на меня то все потери разом, то сразу все обретения.
Рине дали увольнительную по семейным обстоятельствам, и она неделю жила у нас в Реховоте.
Тая когда–то представляла, как моя мама узнает, что стала бабушкой в тридцать семь лет. Мама стала бабушкой девятнадцатилетней внучки в пятьдесят шесть. Но ничего, после первого шока она вошла в роль. Папа горд за Рину и зол на меня. То ли за то, что молчал все эти годы, то ли за то, что промолчал, когда она родилась. А может быть, он зол на себя самого за то, что в предотъездной суете не замечал, что происходит с его сыном. Дедамоня рад. Мама говорит, что когда родился я сам, он такой радости не испытывал. «Может быть потому, что с тобой нельзя было поговорить».
Бабарива почти не удивилась появлению Рины.
— Я знала, что ты пропадаешь у актрисы. Знала, что она родила. Я не первый год живу и не один сериал просмотрела. Опыт есть.
Вот ведь забавно. Одни тратят жизнь на то, чтобы сниматься в сериалах. Другие тратят жизнь на то, чтобы их смотреть. И никто из них не живет своей настоящей жизнью.
Кто живет настоящей жизнью, так это Бонни. В море сплавал, бомжевал, вернулся. И тут у него пробудилось либидо. Все диванные подушки превратились в половые — в прямом и переносном смысле. Он нежно берет их зубами за угол, стаскивает на пол, и…
Я сделал Гае официальное предложение. Она согласилась.
Прощай, мой психиатр. Я больше не буду писать дневников. Мне не хватит на это времени. Начинается Моя Настоящая Жизнь!
Август 2007 года
Привет, психиатр! Ты удивлен? Хотя нет, ты же видел, что предыдущая страница — еще не последняя. А я так хотел верить в обратное.
Я был поглощен общением с дочерью, предстоящей свадьбой, оформлением авторских прав на фильм и на программу «Pin Screen». Сема Белкин занялся юридической стороной дела. Натик — вопросами бизнеса. Программу надо продавать компьютерной фирме, чтобы они присоединили интерфейс и выпустили продукт для коммерческого распространения. И не продешевить при этом. Навалилась куча работы. Меня приглашают даже в Голливуд, дорисовать какой–то боевик, главный герой которого умер от передоза, не доснявшись. Принял в студию новых мультипликаторов. И журналисты все–таки до меня добрались. Интервью, съемки, фотосессия с Гаей и Бонни на улицах Флорентина.
А Бумчик после своего эксклюзивного интервью не только в суде, но и на работе не появлялся. Соньке позвонил, сказал, что плохо себя чувствует. Я пытался до него дозвониться, помириться, сказать, что не сержусь, — не отвечает. Сонька пыталась — тот же результат. Наконец, Аракел сказал мне, что Бумчик в реанимации. Я в больницу — к нему не пускают. А через пару дней звонит Ломброзо и сообщает, что Бумчик скончался.
Хоронили его в Иерусалиме. Похоронами занимался Ломброзо. Должен бы я, но он как–то перехватил инициативу. Есть люди, которые не теряются ни в каких ситуациях. Могут принять роды, закрыть глаза покойнику, прекратить чью–то истерику, вставить карандаш в зубы эпилептика. Я к таким людям не отношусь.
Ну, не был я к этому готов. Думал, проклятье миновало, и мы победили, и все вернулось, и бумчикова печень восстанавливается под действием лечебного голодания и алкогольного воздержания.
Народу было довольно много. Бумчик, как многие пьяницы, легко сходился с людьми. Произносились речи. Когда опустили тело в могилу, Булгаковед вымолвил: «Жизнь нас жует, а смерть — глотает».
А на следующее утро после похорон я вышел из подъезда во Флорентине погулять с Бонни. Туман был такой густой, каких в Тель — Авиве не бывает, разве что в Лондоне. Из припаркованного за слоем белесой дымки автомобиля вышел сонный Идо.
— Михаэль, вас хочет видеть один человек. Садитесь в машину.
— Дай хоть собачке–то пописать, — говорю.
— Там пописает.
Но Бонни все же успел оросить ему правое заднее колесо.
Повез он нас на Ридинг, в старый тель–авивский порт. Идо проводил меня на променад вдоль речки Аяркон, которая в этом месте впадает в море. Из тумана проявилось лицо Афрания.
— Здравствуй, Миша.
— Здравствуй, Цури. Чем могу быть полезен?
— Можешь быть полезен, не сомневайся. Я, видишь ли, сижу себе в Чернославии, готовлю общественное мнение к референдуму об отделении Чернии от Славии, новости корректирую. Ну, не сам корректирую, а специально обученные художники. А тут твой покойный друг по телевизору со своим идиотским интервью. Несет пьяный бред. Ну, я скорее сюда. Выпили с ним на радостях, закусили. Ему стало плохо. Дальше ты знаешь
— Вы убили Бумчика? Вы выкрали мою программу?
— Бумчик сам умер. Повезло. А программу ты и сам выкрал. Если ты помнишь свой договор с Ломброзо, то все файлы, созданные в фирме, принадлежат фирме. И это касается не только мультиков. Но ты не бойся, я не стану напоминать об этом простаку Якопо. Если ты пообещаешь мне быть хорошим мальчиком.
— Что это значит?
— Авторских прав на программу ты не оформляешь. Сам можешь ей пользоваться, это меня не касается. Я тебе заплачу за нее, не обижу. Но больше чтобы ее ни у кого не было. И еще, ты будешь рисовать ролики по моим заданиям. А то эти черносливы жутко криворукие, хоть и специально обученные. Обмениваться будем по Интернету. И это тоже, не сомневайся, будет хорошо оплачено. А если не хочешь, то я договорюсь с Якопо. Де–юре софт принадлежит ему. Ладно, парень, спишемся. Вот мой мейл.
Цурило сунул мне в руку бумажку. Скрытый внизу туманом, Бонни тихо писал на его ботинок. Это меня немного подбодрило, но выбора у меня снова не было.
Эпилог
Надо же, нашел свой старый компьютер. А в нем — этот файл. И решил дописать, что было дальше. Психиатру, возможно, это будет интересно.
Мы с Гаей, конечно, поженились. И у нас уже есть Габриэль. Живем на вилле в Герцлии. Моря не видно, но есть бассейн. Когда надоедает семейная рутина, оставляем Габи с няней, сбегаем во Флорентин, и устраиваем себе праздник. Я купил нашу флорентинскую квартиру. Там все, как во времена нашего там житья, и стены, и пол, и циновки, и веник, и белье «have a good time!».
У Полотовых родился четвертый ребенок. На нашей свадьбе Сонька и Вадька были с животами. Сонька — с настоящим, а Вадька — с фальшивым тренировочным животом для будущих отцов, который ему прописал консультант по подготовке к родам. Ему надо было отбывать повинность в животе по три часа в день. На работу он, естественно, ходил нормально. Поэтому живот надел на свадьбу. О том, чтобы пропустить хоть один день, не могло быть и речи. Сонька уперлась: «Я ведь не могу пропустить ни одного дня. Пусть тоже помучается!».
Рина живет в реховотской квартире, учится в университете. Она помирилась с Лазарским, посещает его в Москве. Я бесплатно выдал ему лицензию на полную версию фильма «Мастер и Маргарита» на территории России. Ради Рины и ради памяти Таи.
Бабарива и Дедамоня постепенно сдают. Мне кажется, что они стареют по мере застройки их любимого пустыря. Пара стареньких Антеев.
