Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади
- Видала, как я встречаю свою Кати! - его распирало от радости. - Говорил же я вчера вечером, когда ты ворчала, помнишь у стога ржи — завтра к утру придем домой! И что, соврал я? Мы дома, Кати, наконец-то дома. Думаешь, я сам не тосковал по дому, думаешь, охота мне была коротать ночи под открытым небом? Ешь скорей, Кати, а как ножки поотдохнут, я покажу тебе свой хутор. Как ты думаешь — может, сначала посмотрим поля и лес, а пойдем обратно, уже и стадо будет возвращаться, тогда и скот поглядим? Или поищем стадо в лесу? Знаешь, Кати, моего красавца-быка они свели на ярмарку, того красного, о котором я тебе еще в доме твоей матери рассказывал!
Он говорил без умолку, ставя на стол то одно, то другое. Возился с ней, как с ребенком.
- Сам-то ты ничего не ешь, озабоченно заметила Кати.
- Ты на меня не смотри! - воскликнул Нипернаади беспечно. - Я теперь в доме хозяин, на что глаз положил, то и взял. Как считаешь, Кати, на забить ли тебе к обеду теленка! Или поросенка! Или пару куриц? Нет, нет, Кати, не спорь, я хочу угостить тебя как следует. Но если ты против, ладно, сделаем вот что: когда будешь смотреть скот, сама выберешь, кого из них тебе захочется сегодня съесть. Только пальцем покажешь, а я уж позабочусь, чтобы его быстренько забили, освежевали и подали в жареном виде на стол. Ах, Кати, с сегодняшнего дня ты тоже владеешь моим имуществом — прямо и не знаю, волен ли я забить какое животное или, не дай бог, Кати заворчит?
- А как е, - улыбается Кати, - скотина теперь будет на мне, я хочу сама о ней заботиться.
Когда девушка поела, Нипернаади убрал со стола, взял кусок хлеба, откусил и сказал:
- Ну, Кати, пошли? Теперь ты передохнула и не отстанешь от меня?
- Я и не уставала, - возразила девушка. - Ты ходишь за мной, как за дитем малым, а ведь это я должна была собрать на стол, позаботиться о еде. Но мне все здесь такое чужое, я еще боюсь тут что-нибудь делать. Не знаю даже, привыкну ли?
- Да уж привыкнешь, - успокоил ее Нипернаади. - Так всегда бывает, когда приходишь в незнакомое место, я по себе знаю.
Завтра же, ну, послезавтра ты будешь управляться здесь, как завзятая хозяйка. Да и мне уже будет не до тебя. Сама знаешь — хлеба поспели, картошка ждет людей, со дня на день лен убирать придется. Сегодня еще с тобой поболтаю, а завтра — завтра ты меня увидишь только за обедом. Так уж на хуторе заведено: тут каждый трудится в поте лица, и хозяин, и батрак. А уж работы всем хватит.
Они вышли во двор. Для начала Нипернаади повел Кати в сад. Показал девушке старые яблони, их ветви прогнулись под тяжестью плодов до самой земли. Про каждое дерево рассказал, про каждый кустик, говорил о своей юности, о детских играх, с каждым деревом и кустом был у него связан какой-нибудь случай. Потом пошли в поле, посмотрели хлеба, границы хутора, Нипернаади и здесь все объяснял как по писаному. А когда вошли в лес, у Кати вдруг заблестели глаза, она всплеснула руками и вскрикнула:
- Стадо, стадо! Смотри, вот и твое стадо. И все коровки рыжие, ни одной черной, ни одной пестрой?
Остановилась и быстро, жадно стала пересчитывать, загибая маленькие пальчики:
- Одна, две,три — девять коров, четыре телочки и один бычок! А может, еще кто за кустом или за деревом?
Подбежала, поглядела за деревьями, за кустами, снова сосчитала, возбужденная, раскрасневшаяся.
- А как их зовут? - спросила с детским любопытством. - Как ты зовешь вот ту, крайнюю?
- Рыжуха! - не раздумывая ответил Нипернаади.
- А ту, рядом с Рыжухой, вон ту, с большим белым выменем?
- Та — Толстуха.
- А дальше? Почему ты не говоришь мне имена других коров? - спрашивала Кати.
- Дальше Рогуля, Муравушка, Любимая, Травка, и — Полдневное светило, - объяснил Нипернаади.
- Полдневное светило? - удивилась Кати. - Никогда не слыхала, чтобы так звали корову.
- Я тоже не слыхал, - согласился Нипернаади. - Кличка, пожалуй, и впрямь не совсем обычная.
- Откуда ты ее взял? - допытывалась Кати.
- Это не я, ее пастух так назвал. Не этот, а другой, который был раньше.
- А свиньи, значит, в одном стаде с коровами? У них нет кличек?
- Нет, свиньи кличек не заслужили.
- Бедненькие, даже клички не заслужили. Если останусь на хуторе, я их тоже назову как-нибудь.
Она присела на камень и глаз не могла оторвать от коров. Следила за каждым их движением, радовалась, блаженствовала. Глаза сияли, как у счастливого ребенка.
- Знаешь, Тоомас, - неожиданно заговорила она, - если не выйдет из меня хозяйки, стану пастухом. Но в этот лес я скотину не погоню — здесь им есть нечего. Один мох да желтые палые листья. Ты скажи об этом пастуху. И еще я думаю так: человек, у которого столько скота и земли, должен быть счастлив. Ты счастлив, Тоомас?
Нипернаади сел рядом с Кати. На худощавом лице проступили глубокие морщины, густые брови насупились. В это мгновение солнце выплыло в просвет между облаками, ослепительно засияли желтые нивы и желтые леса. Подхваченные порывом ветра, взмыли с шуршанием листья, закружились, понеслись, а потом опять опустились, словно решили вздремнуть.
- И у меня есть свои беды и невзгоды! - вздохнул Нипернаади. - Ну да зачем тебе знать о них? Ты маленькая, хрупкая — к чему рассказывать тебе такие вещи? Посмотри-ка лучше на лес — как выделяются ели на желтом фоне!
- Нет, нет, - возразила Кати, - ты должен мне рассказать! Мне все время кажется — что-то ты от меня утаиваешь.
Нипернаади вскочил, нахмурился и сердито сказал:
- Бездельник этакий! Старый пень, шут шестидесяти лет! Я ему этого не спущу!
- О ком ты, Тоомас? - с тревогой спросила Кати. - И что он наделал?
- О ком? - сердито повторил Нипернаади. - Да о своем милом дядюшке, Яаке Лыоке. От что удумал? Свел на ярмарку моего быка, моего самого распрекрасного быка. Я все мечтал — вот покажу его Кати, она такого сроду не видала! Ничего не подозревая, возвращаюсь домой — и что я вижу?! Дядюшка свел быка на ярмарку! Ну как тут не злиться? И вообще — беда с ним, с этим дядюшкой. Верзила, каких свет не видывал: ножищи что два дума вековых, носище с человеческую голову. На, наградил господь родственничком! Прежде, когда еще мой отец жив был, казался вполне разумным человеком, жил у нас в бане, работал на хуторе от зари до зари. Потом я сжалился над стариком, думаю — сколько ж ему жить в дыму да в чаду? Дядюшка, говорю, перебирайся в дом, чего тебе там мучиться. И сына своего бери, и ему негоже в курной избе жить. А теперь...
- А теперь?.. - повторила Кати, глядя на Нипернаади испуганными глазами.
- Теперь он живет на хуторе и много о себе думает! - закончил Нипернаади.
- Тоже мне беда, - улыбнулась Кати.
- То есть как? - удивился Нипернаади. - Это ли не беда — сначала сын его женился, теперь старик по всему уезду с разговорами о свадьбе болтается? Отводят мой скот на ярмарку, делают деньги, пьют, горланят дни и ночи напролет. Почему я должен терпеть все это? Мне-то куда податься, когда чужих людей полон дом? Куда дену свою Кати? Были бы они хоть воспитанными людьми, так эти же о приличиях и слыхом не слыхивали. Такая пошла прислуга — хвастают, куражатся, распоряжаются, живут прямо как у себя дома. Дядя, тот уже хозяином себя величает, только и знает: «Мой хутор да мой хутор!» Я ему покажу, где его хутор!
- Не злись, Тоомас, - примиряюще произнесла Кати. - Старый человек — пусть похвастает!
- Ты думаешь? - смягчаясь, спросил Нипернаади. - Но ты знаешь — они даже кровати в заднюю комнату перетащили.
- А почему бы не перетащить и не разыгрывать из себя хозяев, если настоящий хозяин по свету бродит? - сказала Кати.
- А зачем они моего быка на ярмарку свели? - упорствовал Нипернаади.
- Наверное, думали, что имеют какое-то право, - ответила Кати. - Ты им не задолжал?
- Задолжал? - переспросил Нипернаади и задумался. - И правда, немного задолжал. Старик мне часто помогал деньгами и работой. В прежние времена, когда я был еще молод, я любил транжирить. Жил в городе, а там деньги летят знаешь как?! Но теперь я решил рассчитаться, выясню все свои отношения со стариком, а потом начну новую жизнь.
Как ты думаешь, Кати, новый дом нам надо построить? Старый уже разваливается, да и тесноват он. Лучше всего — поставить его вон на том пригорке — оттуда всю округу видно. Выстроим себе дом из свежетесаных бревен, большой, просторный. Там и ручеек бежит, в нем Кати каждый вечер будет ноги мыть. Что ты на это скажешь? И еще я так думаю — надо вызвать сюда твоих братьев и сестер, на хуторе и хлеба и работы хватит всем. Как подумаю про малыша Пеэпа, так и вижу — он улыбается и машет руками. Он так хотел коровку, большую рыжую коровку. Привезем его сюда, и будет у него вон сколько рыжих коров — пусть всех считает своими! А матушка не хотела ничего, только и сказала: на свадьбу позовите! А ты, Кати, смешная, коровами любуешься да полям радуешься, а о свадьбе пока и слова не сказала. Современные девушки, Кати, делают так: ткнут пальцем в какой-то день в календаре и говорят своему милому: наша свадьба будет тогда-то, и дело с концом! Вот как они говорят, уж я-то знаю, что это за щебетуньи-пташечки. А ты ничего не говоришь, смотришь и помалкиваешь. И мыслями ты где-то совсем не здесь: среди коров, в полях. И твои волосы облиты осенним солнцем.
