Магда Сабо - Дверь
— Телевизоры почти везде молчат, — заметил он.
— Это в знак траура, — объяснила я. — Тут много приезжих, недавно попавших в Пешт, потому и тихо. В провинции такой обычай. Не полагается музыку слушать в день похорон. Так же, как в страстную пятницу.
— Но у нее только один родственник, и тот не здесь живет. Кто же, собственно, соблюдает траур?
— Все, — отвечала я. — Католики. Иудеи. Все чем-нибудь да обязаны Эмеренц.
Сверх ожидания он меня проводил — сначала до угла, потом и до самого дома Эмеренц. Жена инженера сосредоточенно подметала улицу. Пастор взглянул на меня, но ничего не спросил на этот раз. В ближайшее воскресенье пошла я в церковь; у него всегда бывала большая аудитория, но ни разу его проповедь еще не собирала столько народа. Явились даже никогда раньше не ходившие в церковь. В черной паре пришел продавец из продуктовой лавки, от которого прежде кроме богохульств ничего не слышали. Пришли врач-протестант и профессор-католик, скорняк-униат и еврей, владелец химчистки. Словно не обычная, рядовая служба, а некий экуменический реквием, от которого грех уклониться, объединил всех. Один лишь умелец, мастер на все руки, не пропускавший ни одной службы, отсутствовал: подошел его черед улицу мести. Ночью поднялся страшный ветер, все кругом засыпало листьями. Преломив хлеб, пастор поднял на меня глаза, и я вместо того, чтобы опустить свои на сложенные символом Троицы пальцы, ответила ему таким же прямым взглядом. Но в нем лишь благодарность можно было прочесть, признательность за уважение, которое оказал он улице, почтив на кладбище память Эмеренц. И, кажется, он меня понял.
Одной только Шуту не было в церкви. Мы о ней и не поминали, довольные собой и своей правотой: проучили, мол; пускай видит, что не нуждаются в ней, дом сам себя может обслужить. Тут вся улица была заодно, даже я взялась было неловко за метлу, но Аделька тотчас ее отобрала, и я, устыдясь, ушла, твердя себе с тоскливым сокрушением: ничего-то я не умею; даже, кажется, писать — хотя это уж полагалось бы уметь. А не разделявшая общего рвения Шуту куда-то запропала, закрыла и ларек. На что она жила, неизвестно — по-моему, сидела дома и выжидала, ничем, однако, не выдавая своего присутствия: лачуга ее даже не дымила; впрочем, было лето. Лишь позже стало ясно, чего она хотела, чего ждала.
Известие неделю-другую спустя принес нам мастер-умелец. Старый Виолин знакомец, он долго в замешательстве теребил собаку за уши, потом сказал, что г-н Бродарич просит передать: дом, пожалуй, все-таки не вытянет. Сейчас, пока лето, управляются кое-как, но похолодает, начнется листопад — будет не под силу. Все почти старики, а кто помоложе, заняты допоздна.
— Можете не продолжать, — прервала я. — Господин Бродарич послал сказать, что дом не может без человека, который выполнял бы работу Эмеренц? И вы хотите взять кого-то на ее место — или уже взяли? Так?
— Да нет… То есть… — замялся он, моргая, отводя смущенный взгляд.
Теперь уже я потянулась к собаке и от волнения так сдавила ей горло, что она стала вырываться.
— Видите ли… — начал опять мастер. — Мы уже столько лет ее знаем. Честная, работящая, аккуратная, к бутылке не прикладывается. И с парнями путаться стара уже. Когда вызвалась Шуту, слишком еще свежо было все в памяти, ну и возмутились. А сейчас поостыли, пораскинули умом. Вот и договорились…
— С Шуту? — С горечью докончила я.
— Зачем с Шуту, с Аделькой! Господин Бродарич подумал: над вам сказать. Чтобы вы знали. Чтобы вас не удивило.
Меня ничто уже не могло удивить. Я вышла после его ухода на балкон, откуда была видна прихожая Эмеренц. Там за аккуратно накрытым столиком, совсем как при Эмеренц, уже сидела Аделька с женой сапожника. Склоняясь над блюдом, они совещались о чем-то. Посторонних не было, и я, дав себе волю, всплакнула. Муж поглядывал с участием, но утешать не стал.
— Адель — не самая плохая замена Эмеренц. Тем более ее здесь знают, — услышала я его слова. — Ни дом, ни улица не могут же остаться без никого. Шуту слишком поторопилась; а она умнее, сообразила выждать. Так о чем горевать? Кого ты оплакиваешь? Эмеренц?.. Ее нечего оплакивать. Она не побежденная, а победительница. Победа всегда за уходящими.
— Нас оплакиваю. Все мы предатели.
— Вовсе не предатели. Просто очень заняты.
Он встал. Пес тоже поднялся, подошел к нему, положил голову ему на колени. После смерти Эмеренц муж занял ее место в собачьем сердце. Не я, опять не я. В волшебстве Эмеренц всегда было нечто коварное, и чары ее действовали не сразу, а словно с оттяжкой.
— Только взвинчиваешь себя. И не пишешь, опять запускаешь работу. Почему не сядешь за машинку?
— Не могу. Устала. Тоскую. И ненавижу всех. Адель ненавижу.
— Устала, конечно, потому что убираешься, готовишь, бегаешь в магазин. А не выносишь никого, потому что ту, единственную, ищешь — и не находишь. Одна-единственная тебе нужна, но Эмеренц ушла, не вернется. Нет ее — и не будет больше, пойми же наконец! У тебя договоры, тебе работать надо, обязательства выполнять. И не будь ты такой смертельно усталой, давно бы сделала нужный шаг. Вся улица ждет уже его от тебя. Бродарич, мастер… А ты медлишь. Сделай же, Бога ради, этот шаг! Тебе ведь даже подсказывают, какой: из того дома приходили, намекали.
Я зажала уши, чтобы не слышать. Он подождал, пока немного успокоюсь, снял с вешалки Виолин поводок.
— Мастер почему ведь заходил? Потому что все здесь тебя любят, облегчить хотят тебе этот шаг, на который ты, собственно, решилась. Сделать только не хватает смелости. Чего ты боишься? Вот уж неразумно!.. Сама же говорила Эмеренц: в писательском труде не может быть замены, никто за тебя не напишет. Чего же ты стесняешься преемницу ей подыскать?.. И она тоже со временем привыкнет, освоится, поймет.
Собака терпеливо позволила прицепить поводок к ошейнику. Не радовалась, но и не артачилась. Соглашалась.
— Иди, пройдись с Виолой и договорись, пока другие не опередили.
— Не буду я договариваться, не нужна она мне. И Эмеренц не признавала ее, Адельку эту, жалела только.
— При чем тут Аделька?.. Адель сентиментальная, слабохарактерная, недалекая. С Шуту, вот с кем! Шуту, пока мы были в Афинах, прекрасно у нас со всем управлялась. Шуту — смелая, откровенная, не нюня, не размазня. И в работе неуемная, как ты сама. Она не подведет.
— Эмеренц!.. — воскликнула я с невольным отчаянием, которое навевала уверенность, что имя это уже никогда, никогда не придется произносить.
— Эмеренц больше нет, осталась Шуту. И хотя она никого не любит — эта способность не дана ей — зато другими незаменимыми качествами обладает. Шуту, если увидит, что ты ее ценишь, верной помощницей будет тебе до самой могилы. Ей ведь нечего тебя опасаться. Нет у нее никакой тайны. Заветной двери… А будет — не найдется таких сирен, чье пенье заставило бы ее эту дверь приотворить.
Дверь
Сны мои, как две капли воды, похожи один на другой. Одно и то же повторяющееся сновидение. Стою внизу на лестничной клетке, у толстого, непробиваемого стекла, укрепленного железным переплетом, и пытаюсь отомкнуть дверь. Снаружи, на улице — «карета скорой помощи», сестры, врач; их неестественно увеличенные стеклом лица в радужных ореолах, наподобие лун, глядят на меня.
Но ключ проворачивается. Тщетны все мои усилия.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
Примечания
1
Эринии — богини мщения в древнегреческой мифологии.
2
Автобиографический намек: длительное время Магду Сабо не печатали как неугодную режиму Ракоши.
3
Хайдушаг — восточная равнинная часть Венгрии.
4
В основе философского учения Гераклита Эфесского (конец VI — начало V в. до н. э.) лежала идея непрерывного изменения (известнейший его афоризм: «нельзя дважды войти в одну и ту же реку»).
5
Навсегда, навеки (фр.).
6
Стиль этого направления в искусстве конца XVI — середины XVIII вв. отличался некоторой вычурностью.
