Джованни Пирелли - По поводу одной машины
Вы, наверно, не знали, как все это было, или мы сами вас плохо информировали. А может, у вас были какие-нибудь соображения, которыми вы не могли с нами поделиться. Как бы там ни было, вы нас обвинили в трусости только потому, что мы не объявили забастовку и пришли к вам, чтобы объяснить…
Дзанотти (прерывая): — Учти, что здесь решения принимаются большинством голосов, а большинство есть большинство: зависит от того, кто присутствует и кто отсутствует. В тот раз, когда вы приходили — ты, Сильвия, и, не помню, кто еще…
(Он оглядывает присутствующих, но не задерживается взглядом ни на Мариани, ни на Ригуттини, ни на Пассони.)
Гуцци: — Так вести протокол невозможно! Перебиваете друг друга, перескакиваете с вопроса на вопрос. А ты, Дзанотти, сегодня сам, вместо того чтобы вести собрание…
Сильвия: — Я не понимаю, для чего мы собрались: чтобы составить протокол, будто полицейские, прибывшие на место преступления, или разобраться во всем, что произошло, выяснить причины? Если для протокола, то незачем было созывать столько народу — чуть не двенадцать человек. Стоит ли тратить на это время? Все равно узнаем из сообщения дирекции — она уже направила двух типов выяснить необходимые сведения.
— Правильно. Хватит того, что болтаем на работе, хоть здесь займемся делом!
Это Сантина, она выполнила поручение и вернулась.
— Я усадила ее на двадцать второй и попросила кондуктора присмотреть. — Сантина не говорит, что Амелию в уборной на стадионе несколько раз вырвало и что между приступами тошноты она призналась, что беременна. По мнению Сантимы, новости этой можно было бы только радоваться, но, как она поняла, Амелия совсем другого мнения. Значит, пока никаких разговоров на этот счет. По крайней мере, до завтра.
Дзанотти (обращаясь к Гуцци): — На чем ты остановился?
— На том, что Колли пустила «Авангард», когда остальные машины в цеху «Г-3» стояли.
Сильвия: — Не все. Машины останавливались по мере того, как Бонци шел по цеху в сопровождении новой девушки.
Сантина: — Если это — девушка…
Гуцци: — Как ее зовут?
Сильвия: — Никто не знает. Это было потрясающе, что-то невероятное, чудо какое-то! За спиной у этих двоих сразу тишина… Пустота… Никто не кричал, не ругался, как в тот раз, когда привели Марианну. Каждый оставался сидеть на своем месте молча, не шевелясь. И так все, все до одного! Даже те, кто всегда отлынивают, заставляют себя уговаривать часами, а сами ни с места, только прикинутся, что согласны, а потом… А тут — все до одного, понимаете, что это значит?! Если мне все-таки посчастливится дожить до революции, я уверена: будет именно так — все будут так же единодушны, как мы в ту минуту, такими, какими надо быть… — Обращаясь к Гуцци: — Кстати, в нашем протоколе, в протоколе заседания Внутренней комиссии, можно записать и эти мои слова: революция будет. И что мы теперь знаем, как она начнется.
Каторжник: — Дело за малым: уточнить день и час.
Маркантонио: — Давай дальше, Сильвия!
Сильвия (решительнее): — Когда Бонци в сопровождении новой девушки подошел к «Авангарду», в цехе работал только «Авангард» Марианны. Она стояла и наблюдала за работой своей машины, назовем ее «Авангард № 1». В нескольких метрах от нее возле другого «Авангарда» — обозначим его № 2 — Бонци давал объяснения новенькой. Время от времени он вытаскивал из кармана свою черную тетрадь, с которой никогда не расстается и в которой все время делает какие-то пометки. Должно быть, там написано, что надо и чего не надо говорить неопытной девчонке, которой предстоит работать на «Авангарде». Марианна же… — Сильвия запнулась.
Маркантонио (мягко): — Хочешь, я договорю?
— Ты же не видел. Ты был далёко. А мы, намотчицы, сидим рядом, метрах в десяти-двенадцати; верно, Сантина?
— Что ты спрашиваешь? Разве что-нибудь возражает…
— Я видела лицо новой девушки…
Сантина: — Какая там «девушка»! Потаскушка…
— …Судя по тому, что она больше смотрела на Бонци, чем на «Авангард», и как свободно себя вела, когда он повел ее к пульту управления, не понятно, почему взяли именно ее. Выбор, конечно, неудачный. Марианну я в лицо не видела: она стояла к нам боком, засунув руки в карманы пальто. Когда Бонци стал показывать, как легко приводить «Авангард» в движение — пустил мотор, увеличил скорость вращения и остановил, — только тогда Марианна оживилась. Не знаю, как остальным, но мне вовсе не показалось, что она была «не в себе», как говорили некоторые. По-моему, она прекрасно знала, что творится за ее спиной. Некоторые работницы с «Бронделей» утверждают, что, когда Бонци запустил «Авангард № 2», она обернулась. Но я уверена, что она не оборачивалась. И потом тоже, когда она двинулась вокруг «Авангарда», не подняла ни головы, ни глаз. Она медленно шла вокруг машины, держа одну руку в кармане, другой касаясь машины. Дойдя до края, она и эту руку убирала в карман, а оказавшись с другой стороны, снова ее вынимала.
Сантина: — На ней было пальто с котиковым воротником.
Сильвия: — Сейчас, конечно, неуместно так говёрить, но у меня создалось впечатление, что она ласкает «Авангард», гладит его.
Пассони: — И у вас не возникло никаких подозрений?
Сильвия (прямо глядя в глаза Пассони): — Никаких. Мы смотрели и ждали, что она будет делать. Остановит «Авангард», набросится на Бонци, на новую девушку? Или смолчит, и все будет по-прежнему? Смотрели… как на представление.
Маркантонио: — Смелее, Сильвия!
— Я могу вам доказать, что Марианна, хоть она и не оглядывалась по сторонам, не поднимала глаз, все видела. Доказательством может служить то, что Бонци трижды приводил «Авангард» в движение и трижды его останавливал, чтобы показать новой девушке, как это делается, и убедить ее, что машина совсем простая, проще нет. В это время Марианна ходила вокруг своего «Авангарда» и гладила его. Но в тот момент, когда новенькая, по указанию Бонци, поднесла руку к пульту управления, в тот момент…
В помещении Внутренней комиссии тишина: никто не скрипнет стулом, не кашлянет. Ригуттини перестал сморкаться, Гуцци — писать, Дзанотти — заглядывать в блокнот. Курильщики — кто мог дотянуться — положили сигареты в пепельницу; остальные бросили, недокурив, на пол, погасили башмаками.
— А можем ли мы быть уверенными в том, что она не споткнулась? Что у нее не закружилась голова? Собственно, это не вопоос, а так, чтобы совесть была спокойна…
Сантина и Сильвия (одновременно): — Нет!
Маркантонио: — К сожалению, я тоже видел. Я направлялся к Сильвии узнать, что она посоветует делать дальше… Я видел ее так же отчетливо, как вижу вас. Она ринулась руками вперед. Не упала, а бросилась сама.
Сильвия: — О том, что она бросилась сама, говорит и другое: она не вскрикнула. Сделала то, что задумала. Потому и не закричала. Если попытаться определить, что ее побудило… Сознательно ли она поступила или от отчаяния… или то и другое… И сознание и отчаяние — я имею в виду классовое сознание…
Дзанотти (после бесконечно долгого молчания): — Товарищи, мы вырвались, наконец, из заколдованного круга полупоражений и полупобед. Если мы ограничимся рассмотрением прискорбного случая с Колли, то надо признать: это поражение. Такое серьезное, такое постыдное, что хуже не придумаешь… Но, с другой стороны, если учесть, что в тот же день после экспертизы дирекция прислала бригаду демонтировать все четыре «Авангарда» — тут же, не дожидаясь конца рабочего дня…
Каторжник — Прежде чем произносить такое громкое слово, как «успех», надо знать, что они сделали с демонтированными машинами. Кто дал себе труд поинтересоваться? — По тому, каким взглядом он обвел присутствующих, ясно, что на сей раз Каторжник шутить не намерен. — «Авангарды» были погружены на «606» с прицепом и отбыли в неизвестном направлении за город. Если интуиция меня не обманывает, туда, куда будет переведен весь цех «Г-3». Знаете куда? В Арлуно, что на семнадцатом километре автострады Милан — Турин… Прикажете продолжать?
Дзанотти: — Слово предоставляется товарищу Джани.
Каторжник: — Собственно, говорить-то нечего. Просто я думал о тех девушках, которые поступят на новый завод в Арлуно. Как они будут гордиться тем, что стали работницами. Вы себе представляете, с каким подъемом, с каким энтузиазмом они, намучавшись на рисовых полях, примутся за работу?
Дзанотти: — Да, кстати: кому мы поручим вызволить Гавацци?
XXXVIII
Почему они собрались? Да потому, что Амелия на четвертом месяце беременности; потому, что шурин Сальваторе пишет с юга письмо за письмом в обычном цветистом стиле, с уймой просьб, в тоне, не допускающем возражений. Иначе это семейное сборище еще долго откладывалось бы под разными предлогами. Отец Амелии совсем обезденежил. Он плотник, привык почесать язык, перекинуться острым словцом, но, конечно, не в четырех стенах и не с женщинами. Хорошо бы гостям пришлись по вкусу эти «бинье» — ведь стоят втридорога. Но уже после первого же захода… А может, на юге их пекут с сахаром и миланским «бинье», хоть и марки «Мотта», до них далеко?
