Валентина Немова - Святая святых женщины
— Хватит разглагольствовать! — рявкнула я, глянув на своих противниц, Галкиных сообщниц, через плечо. Посетителей, кроме нас с мамой, в помещении не было. А с этими горлопанками, подкупленными моей сестрой, для которой нет ничего святого в жизни, можно было и не церемониться (В том, что их Галина задарила, я уже нисколько не сомневалась: слишком уж они неистовствали, защищая интересы совершенно чужого им человека). — Помолчите минуту. Дайте хоть слово сказать вкладчице. Спросите у нее, кому из дочерей раньше всех показала она эти свои злополучные книжки!
— Кому же? — наклонилась к старушке заведующая.
— Вот ей, средней дочке,? быстро ответила мама, дотронувшись до моего рукава своей сморщенной рукой.
— Ну и что же? — уже чуть помягче осведомилась наша собеседница.
— Да ничего! — с вызовом произнесла я. — Посмотрела да и уехала к себе домой. Даже в голову не пришло попросить маму, чтобы она мне какие-нибудь доверенности выдала…
— Тогда моя дочка младшая умерла…? вспомнив покойную Милу, мама прослезилась.
— Вот тогда-то старшая дочь и облапошила ее,? снова вступила я в разговор.
— Теперь она денег нисколько мне не дает. А деньги-то ведь мои? — спросила мама у заведующей жалобным, неуверенным голосом.
— Ваши, а чьи же еще? — ласково улыбнувшись, подтвердила начальница и, усевшись за свободный стол, начала делать какие-то записи в большом журнале, который до этого держала подмышкой. Затем подружка моя расписалась в амбарной книге, и мы тронулись в обратный путь.
До следующей кассы, которая находилась в трех шагах от этой, тащились мы целых тридцать минут. Отстаивая свое право получить принадлежащие ей деньги, мама потратила столько энергии, что под конец просто обессилела и теперь еле-еле переставляла ноги.
Во второй кассе было то же самое, что и в первой. Обструкцию, правда, здесь устраивать нам не решились. Попробовали "достать" исподтишка. И, надо сказать, преуспели.
Эта контора занимала крошечное помещение на первом этаже жилого дома. Очереди, когда мы туда пришли, никакой не было. Служащие находились на месте, перед окошечками, за невысоким барьером, сооруженным из полированного дерева и стекла. Подойдя к одному из окошек, я подала оператору, женщине лет двадцати, мамины бумаги. Разложив их на столе перед собой, кассирша нудным голосом спросила:
— А сберкнижки где?
Я принялась было отвечать на ее вопрос, но тут заметила, что мама все еще стоит, прислонившись к стене и опираясь на свой посох. Замолчав, я поискала глазами, на что бы усадить старушку. Не найдя необходимого предмета (в отсеке для посетителей не было ни одного сидения, зато за перегородкой, у окна, стояло несколько свободных стульев), я попросила девушку, с которой беседовала, подать мне один из них для пожилой клиентки. Эта девица просьбу мою выполнять не стала — сделала знак другой, восседавшей перед соседним оконцем. Первая, видимо, была здесь главной, вторая — ее подчиненной. Выразив всем своим видом недовольство, что ее, такую важную персону, тревожат по незначительному поводу, вторая встала, взяла — но не стул, а подвернувшуюся ей под руку заляпанную краской табуретку и, высоко подняв над своей и моей головой, подала мне ее через барьер. И через "не хочу".
Усадив наконец маму, я вернулась на то же место и продолжила начатые с начальницей переговоры. Говорю, а лицо ее откровенно выражает антипатию ко мне и полное безразличие по отношению к моей маме. Я призадумалась: что же тут происходит? Одна не желает подать стул престарелому, больному человеку: нечего, мол, тут рассиживаться, забирайте свои гроши и топайте отсюда подальше. Другая — задерживает выдачу этих грошей, требуя отчета. Но имеет ли она такие полномочия — допрашивать клиентов? И тех, кто их сопровождает, когда клиенты не в состоянии самостоятельно добраться до сберкассы? И есть ли сейчас необходимость вдаваться в детали нашего с мамой дела? Тот, кто должен был в тонкостях этой истории разобраться и принять решение, уже разобрался и приказ издал. А эта, находящаяся у него в подчинении дама, получив приказ, обязана его немедленно, без проволочек выполнить, а не самоуправствовать. То, что нужно было мне сказать, я уже сказала — при закрытых дверях. Она же, здешняя заведующая, заставляет меня эту исповедь повторить в публичном месте, привлекая внимание посторонних, которых набралось в комнате уже достаточно. Да она же просто издевается над нами с мамой, причем умышленно, чтобы расстроить обеих и отбить желание ходить по кассам и требовать свою собственность, на которую Галька наложила лапу.
Убедившись, что и в этой кассе старшая мамина дочь побывала и этот коллектив подбила оказывать нам со старушкой сопротивление, я свое поведение резко изменила. Перестала оправдываться перед красоткой, годившейся мне по возрасту в дочери, и сама начала на нее давить. Категорическим тоном потребовала, чтобы она немедленно обслужила пожилого человека, которому ведь может стать плохо в этой душной комнате.
— Иначе, — предупредила я,? если это случится, вам придется ответить за нарушение правил служебной этики.
Угроза подействовала. Кассиршу стазу точно подменили. Своей рукой заполнила она расходный ордер. Мама, приблизившись к окошечку, нацарапала на документе свою фамилию. За это время на столе у оператора появилось несколько пачек банкнот. И она, сосредоточившись, быстро-быстро зашевелила пальцами (как умеют это делать только банковские работники и заядлые картежники, играющие на деньги), отсчитывая нужную сумму. Нам с мамой в упрек она не сказала больше ни слова. Высказалась подчиненная этой женщины, вернее огрызнулась, выражая общую досаду, что сорвался номер, заказанный старшей дочерью клиентки, и страх, как бы за попытку исполнить его не пришлось ответить перед вышестоящим начальством… Когда дело было сделано и мы с мамой, затолкав ее "кровные средства" в большую хозяйственную сумку (в мою маленькую дамскую деньги не влезли), двинулись к выходу, та наглая деваха, что не желала подать старушке стул, стараясь отмежеваться от потерпевшей поражение мошенницы и тем самым лишь подтверждая мою догадку, что была она и все работники этой кассы в сговоре с авантюристкой, попытавшейся ограбить родную мать, прошипела нам вдогонку:
— Мучаете мать! То одна ее таскала. Теперь другая взялась.
Брошенное в мой адрес несправедливое обвинение, как и рассчитывала пособница Галины, задело меня за живое. Так захотелось оспорить этот упрек, сказать что-то, типа: "спросите, мол, сперва у вкладчицы, кто кого сюда привел, я ее или она меня, потом уже и предъявляйте претензии". Но мама не дала мне и рта открыть. Дернула за руку:
— Пошли!
Не стоило, конечно, извиняться, одержав победу. Нужно было торжествовать и радоваться. Но я таких чувств в тот момент не испытывала. Это было настоящее хождение по мукам. И оно еще не закончилось…
Когда мы очутились на улице, я спросила у мамы:
— Будем продолжать? Выдержишь?
Она ответила уверенно:
— Будем! Выдержу.
В это день посетили мы с мамой еще один банк, добравшись до него в такси. Здесь от нас никаких объяснений не потребовали. Приняли мамино заявление на получение 360 рублей, посмотрели ее паспорт, порылись в каком-то ящике, не доставая его из шкафа, а за вкладом велели прийти на следующий день. То ли Галина не успела добраться до этой кассы, то ли сотрудники оказались законопослушными людьми. Не все же, без исключения, такие храбрые, как моя старшая сестра. Ни слова грубого от них мы не услышали.
Еще бы одна такая встреча, как первые две, и маме пришлось бы, наверное, вызывать "скорую". Не один год жизни отняла Галка у мамы, попытавшись перекачать ее накопления на свой счет.
Назад ехали опять же в такси, прождав его на улице минут двадцать.
О том, что нам удалось добыть крупную сумму денег, Юдиным пока мы не сказали. Решили: сообщим, когда получим заказанные 360 рублей. Зная уже, что мама собирается дать им три сотни, радуясь этому (кто бы не обрадовался?!), разрешил мне Родион в этот вечер не уходить к Татьяне, предложил переночевать у них с Лидой, в маминой комнате.
Когда хозяева легли спать, я, закрывшись на задвижку в ванной комнате, зашила в потайной кармашек обещанные мне мамой 400 рублей, остальные, завернув в шарф, сунула себе под подушку, чтобы целее были. Утром у меня сон крепок, а Юдины, оба, встают рано, и доверять им после всего того, что я о них узнала за последнее время, не приходилось.
На следующий день опять отправились мы с моей подружкой-старушкой на свой доходный промысел. И должна я сказать, что на сей раз своим неожиданным поступком удивила меня мама. Настала ее очередь изумлять народ. С утра пораньше она заявила мне, что сегодня отказывается, сидя во дворе на холодной скамейке, ждать, когда я раздобуду транспорт и вернусь, уже на колесах, к подъезду, чтобы забрать ее. Зачем, мол, гонять машину туда-сюда и переплачивать деньги?! Она вышла вместе со мной из дома и довольно быстро зашагала вниз по расчищенному тротуару вдоль шоссе, по которому ходят автобусы. До того перекрестка, где я обычно снимала такси, нужно было пройти два пролета. И она их прошла пешком, почти не останавливаясь, чтобы передохнуть.
