Валентина Немова - Изъято при обыске
Я и две бывшие мои одноклассницы объединились в маленькую ячейку, даже взносы собирали на всякий пожарный случай. Вовсе не думали, что такой случай представится. А он взял, да и представился. .
0б этой нашей партгруппе, слава богу, хватило у меня осторожности ничего не писать в своем дневнике, а то добрались бы и до моих подружек, несмотря на то, что никаких противоправных действии мы не совершали: не знали, с чего начать. .
Подробно в своих записных книжках я рассказывала о том, что делалось, вернее творилось, у нас в литобъединении. В это время руководителя нашего часто вызывали в Москву по издательским делам (начали его наконец печатать не только в областном центре, но и в столице), а мы, литкружковцы, оставаясь бесконтрольными, уж давали себе волю. .
Когда Воронов уезжал, собирались мы уже не во Дворце, а у него дома. Жена Николая Павловича не выносила одиночества и всегда, когда он был в отъезде, зазывала нас к себе и, отрешившись от забот по хозяйству, переключалась на общественно — политические проблемы.
Не скажу, чтобы она уж очень была настроена против властей. Окончила Татьяна Петровна, как и я, пединститут и преподавала в школе английский язык. Одно то, что выбрала она, поступая в вуз этот, далекий от идеологической борьбы в стране, как бы нейтральный предмет, говорит само за себя: не было у нее в юности никакого стремления заниматься политикой. А если и появилось впоследствии, то было лишь наносным; собственно, это был даже не интерес к судьбам человеческим, а лишь озабоченность своей собственной. Очень хотелось Тане быть на уровне запросов своего мужа, незаурядного человека, которого в противном случае можно ведь и потерять. .
Татьяна Петровна была как бы отраженьем Воронова, его эхом. Ей недоставало лишь таланта Николая Павловича, скромности, выдержки и, я бы подчеркнула, такта в обращении с людьми.
Успевать за Колей во всех отношениях было не так уж легко. Но она не из тех, кто отступает перед трудностями и сдается без боя. Как раз в этом, мне кажется, мы и похожи с нею друг на друга. Опасное сходство, не правда ли? В роли хозяйки дома, наверное, она была незаменимой. Хватка у нее, разумеется, тоже была.
Здесь, считаю я, будет уместно рассказать о том, как они поженились с Николаем Павловичем.
Пока Воронов учился в Москве, в Магнитке, куда он регулярно приезжал (к матери) во время каникул, ждала его девушка. Назовем ее Алей. Была она, к несчастью, очень стеснительной. То ли находила себя недостойной одаренного парня, то ли стыдилась отношений, которые связывали их. И вот до чего додумалась однажды. Когда Воронов в очередной раз уезжал из Магнитки, провожать его на вокзал она пришла не одна, а с подругой. Провожающих было много. (Коля всегда был очень общительным). Местные художники, артисты, их жены- стояли кольцом вокруг Воронова. Он разговаривал со всеми, шутил. И ничто не предвещало невесте будущего писателя огорчений. Когда же время истекло и проводник прокричал свои призывы к отъезжающим, Николай Павлович пошел по кругу, пожимая друзьям руку на прощанье. Остановившись на миг возле незнакомки, державшей Алю под руку, неожиданно спросил:
— Красавица, как тебя звать и где ты живешь?
Та ответила.
Через некоторое время приходит к его маме эта тихая девушка Аля и спрашивает, пишет ли Коля письма.
— Пишет, а что? — встревоженно, вопросом на вопрос отвечает Мария Ивановна (так звали мать Николая Павловича). Аля заплакала. Все было без слов ясно той и другой. Не успев окончить институт, Воронов женился на Тане…
Надо сказать, что и у нее эта любовь была не первой. Ради Коли порвала она, по совету отца, с каким-то морячком. Отец раньше дочери понял, что такого парня, как ее новый друг, второй раз в жизни не встретишь, и уж она сумела не упустить этот случай, окончательно покорив Николая оказанным ему доверием.
Надо полагать, Татьяна Петровна сознавала, что владеет сокровищем, и очень гордилась, что выбор Коли пал на нее. Однако, владение сокровищами, как известно, приносит очень много хлопот. И у Тани их было предостаточно. Она ни на час не забывала, как ей самой достался этот увлекающийся человек, способный в одну секунду круто повернуть свою жизнь, боялась, что и с нею кто-нибудь поступит так же, как она сама со своей подругой. (Кстати, у Али, как рассказывала мне Мария Ивановна, выдав секрет сына), родился ребенок, тоже сын, которому Николай Павлович не отказал в материальной помощи, дал образование). Помня все это, приятельниц Таня не заводила, с мужа глаз не спускала, всюду за ним следуя, как тень. Должно быть, этим, ее бдительностью, и объяснялось то, что она частенько появлялась на наших занятиях во Дворце и терпела нас, учеников Воронова, у себя дома: чтобы постоянно он был в поле ее зрения, чтобы знать наверняка, откуда ждать опасности.
В первую очередь остерегалась она, разумеется, меня. Никто чаще, чем я, не бывал у них, никому Коля не уделял столько внимания, сколько мне. .
Ее отношение ко мне было двойственным. Конечно, она не могла пренебречь тем, что я любимая ученица ее мужа. При нем она, ему в угоду, ластилась ко мне, почти так же, как и к нему, заискивающе заглядывая мне в глаза, неестественно улыбаясь. В его отсутствие "кусалась", не упуская возможности задеть мое самолюбие, давая понять: что бы я ни воображала о себе, в сравнении с ней я — никто. Никто в настоящий момент и еще не известно, добьюсь ли чего-то в будущем. (Если она, Таня, не захочет, то уж точно: ничего не добьюсь). А вот она, Татьяна Петровна, хотя, в отличие от меня, звезд с неба не хватает, на земле уже добилась всего, чем только может похвастать женщина: такого, как у нее, спутника жизни нет ни у кого в городе, а возможно, и в целом свете. Добрый человек, прекрасный семьянин, самый талантливый в стране молодой прозаик…
С огромным наслаждением она выставила бы меня за дверь, расторгла ты дружбу, связывающую нас с Николаем Павловичем, но для этого нужны были очень веские причины, неопровержимые доводы. А поскольку таковых не было, она вынуждена была, чтобы не портить из-за меня отношений с мужем, дружить со мной и даже перенимать у меня то, за что хвалил меня мой учитель: смелость и увлечение политикой. .
Не помню уже, кто первый из нас, начинающих литераторов, заговорил о том, что хорошо было бы создать тайный кружок, достать типографский станок и печатать листовки против партии и Хрущева. Очень возмущало нас, что он, Никита Сергеевич, имея самое непосредственное отношение к злодеяниям Сталина (так же, как и вся партийная верхушка), вздумал теперь нажить себе политический капитал, разоблачая того, кого уже на свете нет. .
Скорее всего, мы бы осуществили эту идею насчет листовок. Кое-какие связи с типографией городской газеты у нас были: с кем только ни выпивали наши местные поэты и прозаики. Очень даже могло такое случишься в 56 году, когда наш рабочий город, впрочем, как и вся страна, кипел и бурлил. Но, слава богу, это не произошло, иначе не сидела бы я сейчас на том месте, где сижу, и не писала бы эти строки.
Исполнению нашего патриотического начинания помешало одно очень досадное обстоятельство, а лучше сказать, мой вредный характер, из-за которого, не успев перейти от слов к делу, мы все вдрызг переругались.
Предпосылкой для этого скандала послужил выход в свет романа "Не хлебом единым", ставшего событием в литературе и наделавшем столько шума в обществе. Прочитав по совету нашего учителя новинку, мы, молодые, жаждущие перемен, естественно, пришли в восторг. И с высоты этого чувства совсем другими глазами посмотрели на того, кто еще вчера был для нас кумиром. Начали за его спиной судачить, придираться к нему, обвиняя в недостаточной революционности. Мы, мол, так ценили вас, обожаемый, так восхищались вами, что же вы подкачали, не создали ничего такого значительного. как Дудинцев создал, одним махом завоевав всемирную известность?. Нехорошо. нехорошо. .
Кроме названной, была и другая, не менее серьезная, чем первая, причина для начавшегося в магнитогорском литобъединении разброда. Но я тогда, в 56, о ней не догадывалась, поэтому не назову ее пока.
Роман Дудинцева, надо полагать, прочитала и Татьяна Петровна. Может быть, даже раньше нас. Но почему-то из этого прочтения не сделала надлежащих, как нам тогда казалось, выводов и продолжала по-прежнему, как заведенная, превозносить до небес "самого- самого- самого талантливого молодого прозаика", собственного мужа. Одернуть ее у нас не хватало храбрости. Мы прекрасно понимали, что за этим последует. Лишь распростившись с нею и выйдя из ее дома на улицу, где она никак уж не могла нас услышать, мы начинали с ней спорить, ругать ее, на чем свет стоит:
— Из кожи лезет, пропагандируя книги собственного мужа. И не доходит до нее, что это нескромно, некрасиво.
— Осуждает культ личности Сталина, Хрущева, листовки против генсека намерена выпускать, а сама создает культ своего мужа.
