Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры
Догнав потом Мигеля, он тайком засунул обрывок веревки в его седельную сумку и простился с ним, как отец с сыном.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Вечерняя сырость пробирает до костей, снежные хлопья, подхватываемые ветром, кружатся в воздухе, все ниже и ниже, пока не прилепятся к какому-нибудь предмету, и тогда медленно тают, и от белых цветов мороза не остается даже запаха, только капли воды да влажные пятна.
Горы тянутся слева направо. Освещение поминутно меняется: когда луна прорывает тучи, обложившие небо, туманную мглу чуть озаряет ее желто-серый отсвет. Сьерра-Арасена дрожит в полусне от холода.
Луна почуяла - в пустынном краю пахнуло человечьим духом; выкатила из-за туч свое холодное око, увидела двух всадников, взбирающихся в гору по каменистой дороге. Луна видит их со спины. Замечает, что усталые лошади едва перебирают ногами, а всадники, закутанные в длинные плащи, сидят в седлах, сгорбившись от изнеможения.
- Остановимся мы когда-нибудь, ваша милость? - едва шевелит губами Каталинон. - У меня губы окоченели, слова не выговорю. День да две ночи в седле почти без передышки, и черт его знает, что-то будет сегодня...
- Крепись, - коротко отвечает Мигель.
- Отродясь хотел я жить тихо, незаметно, отродясь не любил спешить, и вкусно поесть был не дурак, а что вышло? Согласитесь, сеньор: стражники по пятам, гонка такая, что не вздохнешь, и два дня сыр да скверный хлеб. Я тепло обожаю, а тут замерзает и нос и речь. Нет, я не жалуюсь, ваша милость, а только несладко это, согласитесь. Но теперь уже, честное слово, пора вам о нас позаботиться. Денег у вас хватает, есть и фальшивые паспорта, да еще письмо отца Грегорио к какому-то сеньору - и вроде все это ни к чему... А у меня уже зуб на зуб от холода не попадает...
- Скоро будешь в тепле и за полной тарелкой перестанешь оплакивать жирные севильские блюда.
- Вот это дело, ваша милость! Только любопытно мне, каким колдовством вы раздобудете все это посреди этой промерзшей равнины, обильной только снегом да ветром, где ничего не растет, никто не живет - ни птица, ни человек...
Мигель, подняв руку, прервал поток этих жалоб, и Каталинон стал всматриваться в том направлении, куда указывал его господин. Присмотревшись, даже подпрыгнул в седле:
- Гляньте-ка - огоньки! Уж не город ли, ваша милость?
Они поехали рысью. Огоньки мерцали в темноте, а один светился в сторонке - и, оказалось, совсем близко.
Каменный дом, открытый ветрам и солнечному зною, одинок, словно шкатулка, брошенная на свалку к битым черепкам, а ветер вокруг него скулит, завывает. В таком местечке только чертям и водиться, кроме них, пожалуй, никто не захочет здесь жить.
За коваными воротами залаяли собаки.
Каталинон барабанит в ворота кулаками.
Отворилось окошко, лица не видать.
- Кто там? Чего надо?
- Здесь живет его милость дон Матео Павона? - осведомляется Мигель.
- Кто спрашивает?
- Друг падре Грегорио!
- Входите, - буркнул незримый привратник, и ворота приоткрылись.
Слуги увели лошадей, и Мигель вошел в дом.
- Привет вам, сеньор, - кланяется хозяин, - приветствую вас во имя божие. Я - дон Матео Павона.
- Я - дон Мигель Ибарра, бакалавр валенсийского университета, кланяется, в свою очередь, Мигель. - Это мой слуга, а вот письмо к вашей милости от падре Грегорио.
Дон Матео, подергивая светлую бородку, колючими глазами мерит поздних гостей, их потрепанную одежду. Его худая, жилистая шея выглядывает из помятого плоеного воротника. Дон Матео справляется о здоровье падре Грегорио, читает письмо...
- Дон Матео, мы нуждаемся в убежище, - произносит Мигель.
- Гм, понимаю... Сеньору нужно на время исчезнуть...
- Примерно на месяц.
- Долгий срок, - подергал бородку дон Матео. - Итак, убежище, пища, дрова, постели...
- Посчитайте и рождество, - усмехнулся Мигель, и старик охотно кивнул. - Сколько же?
- Право, не знаю... - теребит бородку старый лис.
- Десять эскудо, дон Матео?
Хозяин поперхнулся. О, этот парень считает не на реалы - на золото! Эй, Матео, не продешеви!
- Десять эскудо? - сцепил он костлявые пальцы. - Видит бог, меньше сотни эскудо я взять не могу. Но так как вас направил ко мне отец Грегорио, а мы с ним родом из одной деревни - в таком случае восемьдесят, ваша милость, но ни на мараведи я спустить не могу...
Кошелек, зазвенев золотом, тяжело упал на стол.
- Это... это... - лепечет хозяин.
- Сто эскудо, - говорит Мигель.
Матео проглотил слюну и постепенно обрел дар речи:
- Ваше благородство, сеньор, обязывает меня... Вы будете чувствовать себя как дома. Осмелюсь предложить вам к ужину жареного каплуна, или желаете курочку на вертеле?
В комнате, отведенной для гостей, нет окон, а дверь выходит на галерею; от камина пышет жаром - в нем ярко горят поленья.
Каталинон улегся на полу, на коврах, и затянул хвалебные речи:
- О мой дорогой господин, вы меня накормили-напоили, дали тепло и хорошее ложе - о, сколь благороден и могуществен мой господин, и ничего мне больше не надо, только спать... спать...
Мигель вышел на галерею.
Снизу доносятся шаги, по широкому двору бродят какие-то люди, закутанные в плащи с капюшонами.
Беглецы из тюрем инквизиции? - подумал Мигель, и его охватила дрожь.
Он вернулся в комнату и, сломленный усталостью, бросился на ложе.
* * *
На водах написано, по тучам разбросано, во мраке потоплено слово безумной, и образы, которые видит она, уносит ветер.
- Скажи, Изабелла, кто стоит там в тени?
- Никого там нет, матушка. Тебе померещилось.
- О нет, доченька. Это жених твой. Скоро свадьба твоя, моя красавица. Когда выйдешь из храма, все вокруг озарится твоею красой. Скажи, дочь, когда же придет жених твой на свадьбу?
- Он не придет, родная. Тело его обречено костру. Дьяволу - черная душа, - говорит Изабелла, которой мучительно слышать слова матери.
- Скажи, дочь, настигнет ли кара господня того, кто так провинился?
- Палач уже ждет его...
- Скажи, Изабелла, ты его ненавидишь?
- Ненавижу. Ненавижу!
- В твоем голосе слезы, доченька. Любишь его?
- Люблю его, мать!
Безумная тащит дочь к святому кресту.
- Дочь, прокляни его здесь, на этом месте!
Изабелла склоняет голову и молчит, подобная черному чертогу из гранита и мрамора. Ночь крылами ветра бьется в окна.
- Так я тебя проклинаю! - кричит безумная. - Пред ликом божиим навеки проклинаю тебя! Чтоб за всю жизнь ты не познал любви! Чтоб метался из одних объятий в другие, несчастный, и раз от разу несчастнее! Чтоб страдал ты от одиночества посреди толпы и чтоб одиночество это разъедало душу твою, как черви - труп!..
* * *
Девушки, уперев в бок глиняные амфоры, идут к фонтану.
- Дон Мигель скрылся из города - слыхала?
- Куда, интересно, он подался?
- Говорят, поскакал в Кордову.
- Бедные кордованки!
- Да, да, да...
Мужчины сидят на ступеньках, потягивая привычный вечерний бокал вина.
- В дело вмешалась святая инквизиция. Санта-Эрмандад* будет разыскивать его.
______________
* Буквально "святое братство" (исп.), в данном случае - полиция инквизиции.
- Чепуха, инквизиции до этого дела нет. Его разыскивают стражники префекта.
- Хорошо бы схватили негодяя.
- Хотел бы я быть таким молодым и богатым, как он, и никого не бояться, и...
- И делать то же, что и он?
- Разве я сказал что-нибудь подобное?
- Зато подумал, сосуд греховный! Подумал!
Женщины опускаются на колени, складывают руки, молятся вслух:
- Пусть жестоко накажут блудодея, когда поймают!
И потихоньку:
- Пусть уйдет от преследования. Пусть вернется. Хоть бы на минутку приглянуться ему!
* * *
Топот копыт, крики, стук в ворота дона Матео. Стражники!
Чужие грубые голоса:
- Сказывали, он сюда поехал...
Голос Каталинона:
- Стало быть, зовут его дон Мигель де Маньяра? Гм... Старый, молодой, высокий, маленький? Ах, так, молодой... Ну да, видел я такого барчука, только был он не один. Их двое было, значит, это не он.
- Двое? Он, и есть! Второй-то - его слуга, понял? - громко объясняет стражник.
- Вот как? Ну, так они поехали вон по той дороге, к португальской границе. И мне показалось - ужасно спешили.
- Они, они! - взревел стражник. - Скорей за ними!
Но начальник отряда хмурится:
- К чему такая спешка, дуралей?
- Ведь если поймаем - каждому по эскудо!
Начальник, наклонившись к нему, шепчет:
- А если не поймаем, если, даст бог, он уйдет - от его отца получим по десять эскудо, олух!
* * *
Вы говорили, милый мой Грегорио, что мыслящему человеку одиночество прибавляет мудрости, мысленно беседует Мигель с далеким своим наставником.
Но вот я один, падре, и все же не счастлив. Должен даже признаться после месяца раздумий в одиночестве душе моей грустно и тесно...
Да, падре, тесно. А вы знаете, добрый мой старичок, как не люблю я слово "тесно". Как всегда я мечтал о просторе, что шире небес, - для сердца ли, для ума или для жизни...
