Владимир Набоков - Под знаком незаконнорожденных
Охранники вышибали у фотографов аппараты и выпихивали репортеров из комнаты. «Мальчишку держи», – сказал отвратительный голос.
Новопришедший, человек по имени Кристалсен (красное лицо, синие глаза, высокий крахмальный воротничок), бывший, как выяснилось впоследствии, Вторым секретарем Совета Старейшин, подошел к Колу вплотную и спросил у несчастного Кола, придерживая его за узел на галстуке, не полагает ли Кол, что он в некотором роде несет ответственность за это идиотское недоразумение. Кол все еще надеялся, неизвестно на что…
– Совершенно ли вы уверены, – продолжал он расспрашивать Круга, – совершенно ли вы уверены, что этот парнишка – не ваш сынок? Философы, сами знаете, люди рассеянные. И освещение тут не так чтобы знатное…
Круг закрыл глаза и сквозь стиснутые зубы сказал:
– Мне нужен мой ребенок.
Кол поворотился к Кристалсену, развел руками, и с губ его слетел беспомощный, безнадежный, лопающийся звук [пффт]. Тем временем ненужного мальчика увели.
– Примите наши извинения, – сказал Кол Кругу. – Такие ошибки неизбежно случаются, когда арестов производится слишком много.
– Или недостаточно, – хрустнул Кристалсен.
– Он хочет сказать, – сказал Кол Кругу, – что те, кто повинен в этой ошибке, будут примерно наказаны.
Кристалсен, même jeu:
– Или жестоко за это поплатятся.
– Вот именно. Разумеется, все будет улажено без проволочек. Тут у нас в здании четыреста телефонов. Вашего потерявшегося малыша отыщут вмиг. Я понимаю теперь, почему прошлой ночью жене моей приснился этот ужасный сон. Ах, Кристалсен, was ver a trum [какой сон]!
Двое чиновных – тот, что поменьше, громко болтая и хватаясь лапкой за галстук, другой – угрюмо безмолвствуя, ледовитые очи его смотрели прямо вперед – покинули комнату.
Круг снова ждал.
В 11.24 вечера в комнату втиснулся полицейский (уже в форме), искавший Кристалсена. Он хотел бы узнать, что им следует сделать с неподходящим мальчиком. Разговаривал он хриплым шепотом. Услышав от Круга, что эти ушли вон туда, он еще раз показал пальцем на дверь, вопросительно, деликатно, и на цыпочках прошел через комнату, адамово яблоко его робко подрагивало. И протекли столетья, пока он совершенно бесшумно затворял дверь.
В 11.43 его же, но уже с обезумевшим взором, всклокоченного, провели назад через комнату ожидания двое сотрудников Особой Стражи для последующего расстреляния в качестве мелкого козла отпущения – вместе с другим «дородным мужчиной» (vide сцена без номера) и бедным Конкордием.
В 12 ровно Круг по-прежнему ждал.
Мало-помалу, однако, разные звуки, долетавшие из ближних кабинетов, становились все громче и возбужденнее. Несколько раз бездыханными пробежками пересекали комнату чиновники, а однажды двое добросердых коллег с окаменелыми ликами пронесли на носилках в тюремный гошпиталь телефонистку (барышню Любодольскую), немилосердно избитую.
В 1.08 утра весть об аресте Круга достигла горстки заговорщиков антиэквилистов, руководимой студентом Фокусом.
В 2.17 бородатый мужчина, сказавшийся электриком, пришел проверять отопительные батареи, но бдительный стражник объяснил ему, что в нашей отопительной системе электричество не участвует, так что загляните, пожалуйста, как-нибудь на днях.
Окна призрачно засинели, когда наконец вновь объявился Кристалсен. Он был рад уведомить Круга, что ребенок нашелся. «Вы воссоединитесь через несколько минут», – сказал он, добавив, что в новой, полностью осовремененной камере пыток в эту самую минуту заканчивают приготовления к приему лиц, допустивших оплошность. Ему хотелось бы знать, верно ли его информировали касательно внезапного обращения Круга в новую веру. Круг отвечал: да, он готов объявить по радио нескольким иностранным державам (что побогаче) о твердом его убеждении, что эквилизм – это то, что нужно, если и только если ему возвратят ребенка, благополучного и невредимого. Кристалсен повел его к полицейской машине и попутно начал кое-что объяснять.
Совершенно ясно, что произошла ужасная ошибка: ребенка поместили в своего рода, ну, что ли, санаторию для ненормальных детей, – вместо, как то было задумано, наилучшего государственного дома отдыха. Вы покалечите мне запястье, сударь. К несчастью, у директора санатории сложилось впечатление, да и у кого бы оно не сложилось? что ребенок, которого ему сдали, – это один из так называемых «сироток», время от времени используемых в качестве «средства разрядки» на благо наиболее интересных пациентов с так называемым «преступным» прошлым (изнасилования, убийства, беспричинная порча государственного имущества и проч.). Теория – ну, мы здесь не для того, чтобы обсуждать ее достоинства, и вы заплатите мне за манжету, если ее оторвете, – теория утверждает, что по-настоящему трудным пациентам необходимо раз в неделю предоставлять утешительную возможность давать полную волю их подспудным стремлениям (преувеличенной потребности мучить, терзать и проч.), обращая таковые на какого-нибудь человечка, не имеющего ценности для общества; тем самым, постепенно, зло будет из них истекать, так сказать, «отливаться», и со временем они превратятся в достойных граждан. Эксперимент можно, конечно, критиковать, но дело не в этом (Кристалсен тщательно вытер окровавленный рот и предложил свой не слишком чистый платок Кругу – обтереть костяшки; Круг отказался; они уселись в машину; несколько солдат присоединились к ним). Ну-с, загон, в котором происходила «игровая разрядка», располагался так, что директор из своего окна, – а прочие доктора и исследователи, мужчины и женщины (доктор Амалия фон Витвил, к примеру, одна из самых очаровательных женщин, каких вам когда-либо доводилось встречать, аристократка, вы получили бы истинное наслаждение, уверяю вас, познакомься вы с ней при более счастливых обстоятельствах), из gemütlich наблюдательных пунктов, – могли созерцать происходящее и делать заметки. Сестра сводила «сиротку» по мраморным ступеням. Загон представлял собой прелестную, покрытую травкой лужайку, да и все это место выглядело чрезвычайно приятно, особенно летом, – наподобие открытых театров, что так обожали греки. «Сиротку», или «субчика», оставляли одного, разрешая ему погулять по садику. На одной из фотографий он тоскливо лежал на животе и подрывал неугомонными пальчиками кусочек дерна (сестра появлялась на ступенях и хлопала в ладоши, чтобы он прекратил. Он прекратил). Немного погодя в загон запускали пациентов, или «больных» (общим числом восемь). Поначалу они держались поодаль, разглядывая «субчика». Интересно было наблюдать, как их понемногу охватывал «бригадный дух». Все они были неотесанными, необузданными, неорганизованными индивидуумами, а тут их как что-то повязывало, дух общности (положительный) одолевал их индивидуалистические отличия (отрицательные); впервые в жизни они организовывались; доктор фон Витвил говаривала, что это – чудное мгновенье: чувствуешь, что, как она оригинально выражалась, «действительно случается нечто», или, на техническом языке: «эго», оно, значит, вылетает «ouf («в аут»), а чистое «egg» – «яго», общий экстракт всех «эго», – остается. Вот тут и начиналось веселье. Один из пациентов («репрезентатор», или «потенциальный лидер»), красивый, крупный малый семнадцати лет, подходил к «субчику» и садился с ним рядом на травку и говорил «открой ротик». «Субчик» делал что велят, и с безошибочной точностью юноша выплевывал камень-голыш мальчугану в открытый рот. (Не очень-то это было по правилам, так как, вообще говоря, всяческие орудия, оружие, метательные снаряды и прочее были запрещены.) Иногда «игра в оплеухи» начиналась вслед за «игрой в оплевухи», в других же случаях переход от безвредных пинков и щипков или умеренных изысканий в сексуальной сфере – к отрыванию членов, дроблению костей, деокуляции и проч. занимал изрядное время. Конечно, смерти были неизбежны, но довольно часто «субчика» – потом – латали и играючи понуждали к возобновлению драки. В следующее воскресенье, душка, ты опять поиграешь с большими мальчиками. Залатанный «субчик» обеспечивал особо удовлетворительную «разрядку».
Теперь возьмем все это, скатаем в маленький шарик и поместим последний в центр Кругова мозга, где шарик неторопливо распустится.
Поездка получилась долгая. Где-то в дикой горной местности, в четырех-пяти тысячах футов над уровнем моря, пришлось остановиться: солдаты желали скушать их frishtik [ранний завтрак] и были не прочь учинить пикничок в этих диких и живописных местах. Неповоротливый автомобиль стоял, слегка скособочась, среди темных скал и пятен смертельно-бледного снега. Они вытащили хлеб, огурцы, уставные фляжки-термосы и печально чавкали, притулясь на подножках машины, на пожухлой, взъерошенной, грубой траве у обочины тракта. Королевская Глотка, одно из чудес природы, вырезанное за эоны времен пескоструйными водами бурной Сакры, раскинула перед ними картины величия и благородства. Мы на нашем ранчо «Фата Новобрачной» много трудимся над тем, чтобы понять и по достоинству оценить те умонастроения, с которыми прибывают сюда из своих городских квартир и от деловых занятий многие наши гости, вот почему мы поощряем наших гостей делать исключительно то, что им хочется, в рассуждении развлечений, упражнений и отдыха.
