Игорь Буторин - Афоня или путешествие тверского купца Никитина к Древу желаний
Эти незнакомцы, неизвестно как оказавшиеся в его владениях, еще что-то кричали, но он не понимал этих звуков. Бурый медведь, ведомый звериными инстинктами, шел к своей свободе и подальше от этих шумных и непонятных существ, от которых можно ожидать всего, не исключая даже опасности. Дикие звери должны жить на свободе и подальше от людей.
Больше всех от поведения Зигмунда обалдел Афоня. Он звал своего друга, попытался даже броситься за ним в чащу, однако его остановил ассасин, который почувствовал, что перед ними уже не ученый медведь, а дикий властелин лесов. Он бесцеремонно наступил коленкой на спину Афанасию, прижимая того к земле. Так, глядя вслед медведю, он подумал: «Да-а, хочу в рай» и исчез.
Афоня, почувствовавший, что теперь ему ничто не мешает, и спину уже не жмет коленка ассасина, бросился в лес на поиски друга. Ему надо было поговорить с ним, выяснить, на что тот обиделся и ушел. Однако медведя нигде не было.
Пока этот тверской парень носился по кустам, бездельник Музафар прилег у сосенки. Он всегда ложился, когда была такая возможность. Лежа он снова вспомнил, как ему было хорошо в Багдаде вместе с его другом Алладином. «Эх, как бы я хотел вернуть это время», — подумал базарный вор и попрошайка… У сосны осталась лишь примятая его телом трава.
Афоня вернулся к сосне весь исцарапанный. Друга он искал самозабвенно и потому не обращал внимания ни на острые шипы, ни на ветки деревьев. Он бегал, он звал, он просил, он умолял, но никто не отозвался на его голос. Зигмунда он не нашел, как и не нашел около дерева своих товарищей.
«Был бы здоров брат Емеля, и ничего бы этого не было. Ни этих скитаний по Индостану, ни опасностей, ни любви к Гуле, ни потери друга Зигмунда. Эх, Емеля, Емеля, дай Бог тебе здоровья…»
Эпилог
Вдоль моря шел старик. Поступь его была тяжела и устала. Борода спуталась, ветер трепал на голове остатки давно не мытых седых волос. Одежда на грязном теле местами истлела.
Ласковое море облизывало его ноги, заигрывая солнечными бликами с потухшим взглядом странника. Впереди уже было видно небольшое кавказское село, входить в которое было небезопасно. В последнее время обходил путник населенные пункты и сторонился их.
Обходил, потому что знал, что даже если местные жители и не обратят внимания на нищеброда, то дети не пропустят такого развлечение, как покидать камни в калику. Соревнуясь с товарищами пацаны, будут стараться ударить его палкой, метясь исключительно по голове. Жестоки дети во всем мире, потому что не ведают они, что творят, не знают меру боли, которую причинят другим.
Старик стал забирать прочь от побережья, углубляясь в горы, чтобы обойти селение стороной. Тяжело идти по склонам, но ничего уж не поделаешь, это лучше, чем побои и издевательства малолетних тиранов. Но старик их не ненавидел. За годы своих странствий он хорошо усвоил буддийскую истину — если ненавидишь, значит проиграл. А ему проигрывать нельзя и сдаваться тоже нельзя. Народ, из которого он происходил, никогда не сдавался и он не сдастся.
Странник шел к ведомой только ему цели, и пока он к ней стремится, значит, не в проигрыше, значит, еще жив и морально, и физически. Хотя физически он был истощен неимоверно. Вперед вел только дух.
На берегу горной речушки стояла избушка. Судя по виду, здесь кто-то жил в стороне от суеты прибрежной деревни. Двор был ухожен, около крыльца подметено, а в тени платана виднелась гирлянда из вялящейся речной рыбы.
— Чё надоть, нах? — проскрипел голос откуда-то из дома.
— Попить дашь? — ответил странник.
— Вон река рядом, пей сколько хошь, — проскрипело в ответ.
— Что же я, как олень буду с колен пить?
— Там на берегу ведро есть, — на крыльцо на маленькой тележке выкатился сморщенный, как обгорелая головешка, старичок.
— И на том спасибо, — путник поковылял к речке.
Пока странник пил у реки до его слуха долетел свист. Кто-то мастерски насвистывал «Танец с саблями» из «Бахчисарайского фонтана». Напившись, путник поднялся к хижине старика.
— Ловко это у тебя получается, — попробовал завязать разговор с хозяином. — Я знавал одного такого маэстро по части художественного свиста. Соловьем его звали.
— И куда он потом делся? — прищурился старичок.
— На Кавказ шел, а дошел ли, мне неизвестно, — обрадовался беседе странник.
— Как, говоришь, его звали?
— Соловей-разбойник. Только вот в мою пору он уже не разбойничал, а шел на покой в горы Кавказские к амазонкам… говорил, что они его знают и обещали выправить пенсион, — разъяснил хозяину пришелец.
— Так это я и есть, — старичок смахнул слезинку с близоруких глаз. — А, вот тебя я что-то не признаю.
— Быть может, помнишь, встречал ты в низовьях Волги-реки путешественников?
— Это того, что с медведем умным и с коником мытарился?
— Ага. Так это я и есть. Афоней меня зовут, Никитина купца тверского сын старшой, я.
— Ну, и что? Привез ты мне книжку индийскую Камасутру?
— Помнишь… — сказал растрогано Афоня. — Нет, книгу не привез. Она у них на камне написана, с целый храм размером брошюра получается. Такую за день не усмотреть, уж, не говоря о конспектировании. А тебе она до сих пор нужна?
— Да, нет. Это я просто так, вспомнил, — хихикнул старичок. — Заходи Афоня в дом.
Долго сидели старые знакомцы. Уж рассвет начал красить горы, а они все разговаривали и разговаривали.
— И куда нынче ты свой путь держишь? — Спросил Соловей.
— До Твери иду. На Родину пора, — устало сказал Афоня. — Да, вот боюсь, не хватит мне времени, чувствую, смерть за мной плетется и скоро догонит. Эх, мне бы еще немного сил, чтобы на братца своего глянуть, да на Тверь родную, а там и помирать можно. И гештальт, кстати, исполненным будет.
Бывший разбойник призадумался, видно что-то соображая. — А оставайся со мной. Вдвоем всяко веселей. И, кстати, здешние места смерть стороной обходит, на Кавказе люди долго живут. Хотя бы на меня посмотри…
— Не могу я, Соловушка, остаться. Братик у меня в Твери остался калечный. Как-то он там… без меня и заботы?
— Ладно, есть у меня для тебя совет-помощь. Дорогу я тебе укажу, через горы. Там живет моя старая знакомица Изергиль. Она тебе может помочь, смерть отогнать живой водой. Все ее бабой Ягой кличут, но это так, из-за невежества. Никому не верь, если будут рассказывать про то, что ее охраняют очокочи, это такие местные злые духи. Не верь и тому, что в доме ее живет драконообразная птица паскунджи…
— Ну, с рептилоидами у меня опыт общения есть.
— Да, сказки это все, — махнул рукой старичок. — Изергиль-Яга — в молодости своей всегда бабой противной была, а сейчас в старости так вообще карга каргой. Но я тебе записочку дам, а мне она не откажет.
Соловей накорябал на берестянке какие-то каракули и указал путь до ближайших дольменов.
— Вот, как дойдешь до каменных глыб с дырками, так, считай, что пришел.
— А разве Яга не в избушке на курьих ножках живет?
— Посмотрел бы я на тебя, как бы ты жил в таком неустойчивом доме. Это ж какой вестибулярный аппарат надо иметь, чтобы в доме на курьих ногах жить? Иди, с Богом. В самом большом дольмене и живет Изергиль.
Обнялись на дорожку. Соловей, даже всхлипнул. И Афоня побрел в указанном направлении.
Шел долго. Уже и горы стали положе и на дороге уже стали попадаться указатели на Тмутаракань, тут-то и увидел тверской странник эти самые дольмены — глыбы каменные с дырками по бокам и с помещениями внутри. А там и главный дольмен с Изергиль-Ягой. Его Афоня узнал сразу, по занавескам на окнах, по грибам на просушке и пучкам целебных трав.
Заглянул он в дырку-окно-дверь.
— Здравствуйте, — начал издалека, как и положено. — Как ваше здоровьице?
Однако ответа не последовало. Внутри не было никого. Обстановочка в каменной избушке была бедная, однако чисто все и аккуратно. На столе вазочка с эдельвейсами. На полатях одеяло пэчворковое и подушки горкой тюлем прикрытые.
Взобрался Афоня внутрь, к стеночке шершавой прислонился и… уснул, а устал, потому что.
Баба Яга появилась незаметно, как будто материализовавшись из сумерек. Увидев незваного гостя, ловко обшманала его лохмотья и нашла грамотку от Соловья. В этот момент и Афоня раскрыл свои глаза и чуть не потерял сознания.
Выглядела Изергиль не очень. Видно, жизнь прожила она трудную, много подлостей людям делала, а, быть может, и того хуже — и смертоубийствами в молодости не гнушалась. От всего этого в старости она стала карга каргой. Ноги кривые, буквально, колесом. Лицо изъедено морщинами так, как будто его вырезали из дерева бензопилой. Бородавки колосились черными волосами, а вислая грудь маятником болталась на уровне пояса.
— Черти носят в эту пору всякую рвань! — проскрипела Яга и замахнулась на Афоню посохом.
