Андреа Грилль - Полезное с прекрасным
36. Myrtifolia
Почти исчезнувший вид, область распространения которого ограничена островом Маврикий. Произрастает в сухих вечнозеленых лесах. В настоящее время известны всего пять биоценозов, вид представлен лишь 150 особями.
— Каждый день мне кажется, что я уже дошел до конца, и каждый день оказывается, что еще нет. У меня есть подозрение, господин адвокат, и много подозреваемых. Например, она переспала с моим другом. Ни он, ни она мне в этом не признались, но такие вещи замечаешь. Я такие вещи замечаю.
И она замужем. По крайней мере, так говорит. Вы скажете, это еще не основание для обвинения. Правильно. Я собираюсь обвинить ее, потому что она водит меня за нос, так как я не поймал ее с поличным. Вы ведь адвокат? Или у вас другая специальность? Хоть бы вы были адвокатом! Я всегда считал, что это важная, внушающая доверие профессия. Нет? Сомневаетесь? Вы ни слова не отвечаете. Конечно, вы как никто другой умеете держать язык за зубами.
Вы полагаете, я не должен делать столь поспешные выводы? И люди стараются изо всех сил, делают что могут? А вы знаете, что такое человек, господин прокурор? Вы решились бы по-прежнему называть человека «животным, способным грустить»?
— Позвольте представиться — Розенгартен, — с этими словами адвокат, который сидит напротив Фиата, непринужденно протянул ему руку. — Я уж удивился — куда вы пропали? А как на самом деле зовут вас?
Радость всегда взаимна. Фиат, вымокший до нитки, сел в поезд и сразу увидел адвоката — посланника прежней, другой жизни: когда Фиат еще был Раду и довольно неумело попрошайничал, адвокат неизменно его подбадривал, и настроение Фиата сразу улучшалось. Вот и теперь Фиат расплывается в улыбке — ботинки адвоката как всегда не чищены.
— Вы знали? С самого начала знали? Что наводнение — липа и что румын я липовый? Нойперт моя фамилия. — На лбу и щеках Фиата выступают красные пятна, он старается говорить тихо, вообще держаться в рамках. Он сидит, наклонившись вперед, иногда его колени натыкаются на колени адвоката. Знакомый незнакомец!
— Наверное, у вас были на то причины, — говорит Розенгартен. Если не смотреть на ботинки, вид у него, в дорогом костюме, весьма респектабельный.
— Это не просто придумать — раздавать в электричках листки, представляясь румыном, если ты не румын. Однако вас давно не было видно.
Стемнело. Свет часто гаснет, потом снова загорается. Поезд остановился где-то среди полей. Когда сверкает молния, ярко озаряются бесконечные ряды куполов, полиэтиленовых парников над грядками. Погода переменилась совершенно неожиданно. Долгожданное похолодание! Оба попутчика промокли, с волос капает вода; они сидят напротив друг друга. Не в добрый час сели они в этот поезд, последнюю электричку, идущую в город.
Фиат возвращается после долгих, унылых странствий по округе, адвокат — с важных судебных слушаний, проходивших за границей, иначе говоря — из аэропорта. Оба вымокли. Фиат пока бродил в поле, адвокат — пока ждал в аэропорту; аэропорт перестраивают и крытый терминал, откуда обычно уходила электричка в город, временно разобрали. «Без крыши над головой», — посмеивается Розенгартен, он пребывает в прекрасном настроении.
Поезд стоит уже полчаса. После того как Фиат сел, всего-то минут пять прошло, и вдруг поезд остановился. Объявлений по громкой связи не было и нет. Проводник в такое позднее время по вагонам не ходит. Они тут вдвоем в целом вагоне. В других вагонах пассажиры, наверное, есть, но их не слышно. Налетевшая непогода накрыла все вокруг словно гигантским электроодеялом.
— Что-то вид у вас невеселый, господин Нойперт, меня это огорчает. Не могу ли я чем-нибудь помочь вам? — Розенгартен смотрит сочувственно. — Полагаю, вы сменили род занятий, — я очень давно не встречал вас в поезде. И листков у вас сегодня нет. Кстати, не только я заметил ваше отсутствие, но и другие постоянные пассажиры на этом маршруте. Даже справлялись о вас! Где же, спрашивали, тот симпатичный румын, занятный парень.
— Я теперь предприниматель.
— Да что вы говорите! А в какой отрасли?
— Кофейной.
— Амбициозные планы, тут деньгами пахнет. Вот это я называю радикальным изменением жизненной ситуации.
— Это случилось не совсем по моей воле.
— А что в нашей жизни происходит по нашей воле? Я вот еду из-за границы, проводил там важный допрос. Дело идет о ребенке…
— О ребенке?
— Да, о ребенке, который… Фердинанд, а кто вы по профессии? (Фиат постеснялся назвать адвокату свое прозвище). Позвольте задать вам вопрос: вы где-нибудь учились?
— В торговом училище, до выпускных экзаменов не дотянул. Потом был младшим инвестором в фирме, которая, даже не приступив к деятельности, обанкротилась. С тех пор я должник. — Все, о чем он полжизни молчал, словно о заразной болезни, вдруг запросто слетает с языка.
Розенгартен морщит лоб. Получше присмотревшись к его физиономии, замечаешь, что на Фиата, бывшего румынского попрошайку, он взирает чуть ли не с пиететом, во всяком случае, в глазах у него появилось какое-то новое выражение.
— Очень рад, что вы решились заговорить со мной, — Розенгартен кладет ладони на откидной столик. — Ни в коем случае не хочу быть назойливым, однако мне часто думалось, что я с удовольствием бы побеседовал с вами. Разве можно знать, кто на самом деле человек, который каждый день протягивает вам листок с просьбой подать мелкую монетку. Я еще тогда подумал, — не от хорошей жизни человек этим занимается, но я не хотел мешать вашим выступлениям.
— Извините. Глупая была идея.
— Бросьте! Все это уже в прошлом. Зато мы с вами познакомились.
Розенгартен ослабляет и стаскивает с шеи галстук, который, прикрывая застежку рубашки, довершал изысканность солидного костюма; расстегивает три верхние пуговицы, потом достает с багажной сетки плоский черный чемоданчик. Аккуратно уложив в него галстук, он вынимает из чемоданчика белую сумку, с виду не тяжелую.
— Все мы знаем, что способны лгать, и как раз по этой причине базисом нашего права мы сделали верность истине, дабы оградить граждан от произвола, — вещает Розенгартен. — Во всяком случае, такую мысль высказал в 1832 году создатель концепции правового государства, житель Тюбингена Роберт фон Моль. Конечно, с тех пор миновало полтора столетия. Цель тогдашних усилий ныне предана, забыта и теми, кто, будучи представителями власти, должен бы следить за тем, чтобы действительно велись поиски истины, и большинством простых граждан.
— Так вы ради этого стали адвокатом? Чтобы искать истину? Адвокат — профессия, которая мне всегда казалась удивительной. — Фиат, увлекшись, сидит с раскрытым ртом.
— Признаюсь, мы и зарабатываем недурно. — Розенгартен потягивается, зевает и, — после просьб Фиата, — рассказывает о недавнем судебном разбирательстве.
— Упомянутый ребенок, этот, так сказать, нерв процесса, которым я в настоящее время занимаюсь, все время лежит на животе. Его решительно невозможно поставить на ножки. Как только его переворачивают на спину, орет как резаный. Родители подали иск против палаты по здравоохранению, суть иска в том, что ни один врач не может установить, что с ребенком. Малышу полтора года. Он ходит, то есть он способен ходить. Кости, мускулатура — все развивается нормально. До прошлого года он и вел себя нормально, как все дети его возраста. А последние шесть месяцев все время лежит на животе и не желает вставать. По мнению родителей, врачи обязаны разгадать эту загадку, для того, в конце концов, они за государственный счет получили медицинское образование. Вы только не подумайте, что родители — пропитавшиеся американским духом хитрованы, которые подают иски из-за каждой, пардон, кучи дерьма в лесу. Ничего подобного — они скорей люди робкие. Я вот и летал в Нью-Йорк, получал там экспертное заключение, отзыв специалиста. Если подаешь иск против палаты по здравоохранению, надо быть во всеоружии.
— Розенгартен, погодите! Я знаю этого ребенка! Если, конечно, таким диковинным расстройством, — да и расстройство ли это? — не страдают многие дети.
— По-моему, маловероятно, что многие. Вы знаете этого ребенка?
— Знаю — пожалуй, сильно сказано. Видел раза два. Родители верующие, так?
— Да, и это — дополнительная сложность. Несколько абсурдная история.
— А вы верите?..
— В то, что виноваты врачи? Что они должны знать разгадки всех тайн? Нет, категорически не верю. Меня привлекла именно абсурдность этого случая — мне интересно, что в конце концов выяснится. Я хочу знать, что же такое с этим ребенком. А относительно того, что ребенку необходимо помочь и можно помочь, у меня нет сомнений.
— Разве это не рискованно — браться за такое дело? Где же при этом поиск истины, о котором вы говорили?
