Мария Романушко - Наши зимы и лета, вёсны и осени
Прошло ещё два дня. За окном опять мела метель, работа не клеилась, всё валилось из рук. А на шкафу сидел абрикосовый львенок, и каждый раз, взглянув на него, я обжигалась всё о ту же мысль: «Не могу. Не могу туда. Не могу…»
И вдруг я почувствовала, что Доктор, наш милый Доктор, он слышит меня. Не может не слышать! И всё понимает. И он придумает. Он что-нибудь придумает… «Дети не должны испытывать боли,» – слышался мне его голос.
Но прошёл день, прошёл вечер… Настало утро.
Мы собираемся в гости. Время близится к полудню. Через час выезжать, договорились на «после обеда». Значит, едем… Ты в нетерпении подгоняешь меня, волнуешься, ты ужасно не любишь опаздывать.
И когда до выхода остаются считанные минуты, – резкий звонок ударяет по нервам! Ты бежишь к двери…
Почтальон, залепленный метелью, протягивает телеграмму с ярко-синей полосой – «Срочная»! Телеграмма адресована тебе. Нетерпеливо раскрываешь её…
«ЗАЕДУ ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ ДОКТОР»
В полном недоумении ты смотришь на меня:
– А откуда Доктор узнал наш адрес?
– Наверное, из твоей истории болезни. Всё очень просто…
* * *
Он пришёл, когда мы уже перестали ждать. Когда вполне уверились, что срочная телеграмма – это срочная вежливая отписка, не более.
– У Доктора много работы, – говорю я. – Ты же видел, какая к нему всегда очередь.
Ты вздыхаешь:
– Я понимаю…
А на дворе – опять весна! Ноябрьская весна! Она растопила сугробы, залила город апрельским половодьем…
– Может, мы и вправду живем на Меркурии?… – задумчиво усмехаешься ты. – Тогда уже не неделя прошла, а целых семь лет! Срочная телеграмма: «Заеду через семь лет. Доктор.» Срочная!…
Ты хохочешь. И я не могу понять, действительно ли тебе так смешно?…
…А как-то вечером раздался звонок, весёлый, нетерпеливый. Ты бросился открывать.
На пороге стоял Доктор. С ослепительными гвоздиками в руках!…
– Простите, что заставил себя долго ждать.
Он улыбнулся просто, по-дружески, как старый-старый знакомый. И вошёл в наш дом, внеся с собой запахи дождя и весны. Гвоздики тоже пахли весной. Я пыталась вспомнить, когда мне последний раз дарили цветы – и не могла…
– Ну, здравствуй, Антон! Вот я и пришёл к тебе в гости. Давай руку!
Ты протянул по привычке левую, с уже окончательно зажившим пальцем.
– Да нет, правую давай! – засмеялся Доктор.
Ты смотрел на него с любопытством и слегка растерянно: по-моему, не совсем узнавая его. Без привычного халата и хирургической шапочки Доктор казался нам незнакомцем, и мы с трудом привыкали к его, новому для нас, облику. Веселый, синеглазый, с русым ежиком непослушных вихрастых волос над высоким лбом.
Наш гость скинул легкую куртку, забрызганную дождем, открыл портфель и подозвал тебя:
– Долго думал, Антон, что бы тебе подарить такое… Смотри! – он осторожно вынимает и кладет тебе на ладонь огромную морскую звезду…
– Я её сам достал, – говорит Доктор. – Со дна Японского моря.
– А что ты там делал? Нырял? – живо спрашиваешь ты, и я вижу, что наконец-то ты узнал в весёлом незнакомце нашего Доктора.
– Был с экспедицией. Как врач. А работал водолазом. Фотографировали морское дно. Ты был когда-нибудь на море?
– Был, с мамой, в Крыму. Я там камни собирал. И черепочки разные.
Хочешь, покажу?
Ты берешь Доктора за руку и тянешь в комнату. И смотришь на меня виновато и умоляюще:
– Нам пообщаться нужно…
– Ладно, ладно, общайтесь, – смеюсь я.
И иду на кухню готовить ужин. Мне остается заняться своими делами и радоваться твоей радости: ты дождался своего гостя! Только сейчас, слыша, с какой жадностью набросился ты на Доктора, я понимаю, как не хватает тебе общения, как жаждет твоя душа новых встреч. Хотя ты сам и не осознаешь ещё этого…
– Из твоих сочинений, Антон, мне больше всего понравилось «Про любовь без печали», – говорит Доктор. – Только разве так бывает – любовь без печали?
– Любовь всегда без печали, – уверенно говоришь ты.
– Если бы так… Антон, а почему у тебя кактусы на шкафу? Там ведь поливать неудобно.
– А я их сейчас не поливаю. У них зимняя спячка, как у черепахи.
Там стенка холодная, вот мы их туда и поставили.
– Зачем?
– Так нужно. Холодная и сухая зимовка – чтобы зацвели. Так в книжке написано.
– А у моей бабушки есть кактус, мы круглый год сливаем в него что попало и никакой зимовки не устраиваем – и цветет каждый год!
– Ну уж это я не знаю…
– Антон, а кто у вас играет на скрипке?
– Мама. Только она не играет. Она мне пантомиму показывает с этой скрипкой. И с этим зонтиком. Видишь, он весь в заплатах? Это мама нашила. Они все разноцветные… Вот открой, пожалуйста. Видишь? Он огромный, как дом. Я иногда под ним живу…
– Значит, твоя мама артистка? – спрашивает Доктор.
– Почему артистка? – недоумеваешь ты. – Моя мама рецензент. Она пишет рецензии на разных поэтов. А артисткой она давно хотела быть, когда меня ещё не было…
– Ты любишь цирк, Антон?
– Цирк? Не выношу! Там такой грохот, голова трещит!
– Почему же у вас афиши цирковые кругом?…
– Это наш Клоун. Мы с мамой его любим.
– Ты любишь этого клоуна?… Хм… Ты что-то путаешь, Антон. Этот клоун давно умер, тебя ещё на свете не было.
– Я знаю. Мама мне рассказывала. Это потому, что он много работал, и у него сердце не выдержало. Но мама говорит: если кого-то любишь, если очень сильно любишь, – он не умрет.
– Твоя мама права…
– А ещё один художник недавно умер. Видишь, это его картины. Это он нам подарил. Он был старый-старый, прямо древний! Но ни капельки не старик. Он нам дыню привез, я помню… Огромную, как… как дом!
Мы её целый год ели! Шутка, конечно… Видишь, это «Коты на крыше». Эта крыша есть на самом деле, мама мне показывала… Это – «Сиреневая лошадь».
– А почему лошадь сиреневая? – спрашивает Доктор.
– А какой она должна быть? – удивляешься ты.
– Хм…
– Мама очень плакала, когда он умер. А я ей говорю: «Ты чего плачешь? Ты же сама говорила, что смерти нет». А она всё равно плачет…
– Наверное, любви без печали всё же не бывает, – говорит Доктор.
И ты недетским вздохом вторишь ему. На несколько минут в комнате воцаряется молчание. И тут, спохватившись, ты восклицаешь:
– А камушки!… Я и забыл вовсе!
Звук выдвигаемого из-под тахты чемодана. Щелкают замки…
– Видишь, какой красивый черепок? Это мы сами раскопали на раскопках!
В крепости. А это кусочек Сахарной Головки. Это такая гора в Крыму.
Это вот полынь… Понюхай, как пахнет!
– Здорово. Я тоже люблю полынный запах… Антон, а почему ты в сад не ходишь?
– Так я не детсадовский. У меня прививок нет.
– Как же ты в школу пойдешь?
– А зачем в школу?
– Как «зачем»? Научишься читать, писать.
– Так я это всё умею. Я с двух лет читаю. И пишу. И считаю скорее мамы. Она меня всегда в магазин берет, чтобы я считал.
– Наверное, скучно дома одному?
– Одному? Никогда не скучно! У меня столько дел!…
– Какие же у тебя дела?
– Много дел! Я инфузорий в банках развожу. Я их изучаю. У меня микроскоп есть. Они такие хорошенькие! Особенно сувойки. Сувоечки!… – говоришь ты с нежностью. – И солнечник, и голубой трубач, и аксеназия…
– А, кроме инфузорий, ты что ещё любишь?
– Звёзды! Инфузорий и звёзды! А ещё на свечку смотреть… А ты?
– Я свою работу люблю. Море. Хорошие стихи люблю. Но мне, в основном, другую литературу приходится читать, по медицине. Я всегда врачом хотел быть, с детства.
– А я буду протозоологом! – Говоришь ты. – Инфузорий изучать буду. А ещё буду продавцом кваса! Я квас ужасно люблю. Я сразу из двух бочек продавать буду: из одной продавать, а из другой сам пить!
Доктор смеется.
– А какие у тебя ещё дела? Ты говорил «много».
– Ещё мы с мамой пишем рецензии.
– Но это же мама их пишет.
– Нет, мы вместе! Мы всё вместе делаем. Я всегда рукописи читаю. Мама и попечатать мне иногда разрешает. Когда она обед готовит, она мне диктует, а я печатаю.
– А ты сколькими пальцами печатаешь? Двумя?
– Зачем двумя? – удивляешься ты. – Одним! Второй мешать будет. Одним гораздо скорее. Тра-та, та-та, та-та, та! И готово. А ещё я пишу про Самболюнию.
– Кто такая Самболюния? – удивляется Доктор.
– Это страна такая!
– Что-то не слыхал о такой стране.
– Это моя страна. На планете Маль. Я там живу.
– Хм… Ты «Маленького принца» читал?
– Нет. А про что?
– Про одного мальчика. У него тоже была своя планета.
– Расскажи.
– Я плохо рассказываю, Антон. Я лучше привезу тебе в следующий раз эту книгу.
– А когда ты приедешь ещё?
– Ох, Антон… Трудно сказать.
