Филипп Эриа - Испорченные дети
Но я не боролась с ними оружием хитрости. Игра меня не особенно забавляла. Возможно, я уже вдосталь надышалась воздухом родного дома и лучше понимала теперь страхи семьи перед неподходящим моим замужеством; а возможно, ловкий маневр, который загубил их проект женитьбы Ксавье на крошке Мортье, потребовал от меня чрезмерных усилий, и по сравнению с ними различные мелкие перепалки казались мне пресными.
Возможно, наконец, что, оставив Буссарделей в дураках в одном туре хотя они даже не подозревали о моем участии в этом деле, - я сочла себя вполне удовлетворенной и сейчас лишь снисходительно забавлялась их интригами. Я предоставила побежденным размахивать оружием для собственного их удовольствия.
Поэтому я отнюдь не старалась натолкнуть их на мысль, как в первые дни моего возвращения под отчий кров, будто я вышла в Америке замуж. Столь еще свежий в моей памяти призрак Нормана уже не требовал от меня никаких оборонительных действий. Я уже объяснилась с этой тенью, которая довольно давно не беспокоила меня.
Таким образом, семья вскоре перестала, видимо, тревожиться на мой счет. Мое спокойствие - выезжала я редко, потому что, говоря откровенно, обленилась - их приободрило. Проходили недели; и с каждым днем становилась все неправдоподобнее гипотеза, будто непокорная дочь ждет столько времени, чтобы представить родителям своего мужа-янки. Тревога, столь жгучая поначалу, улеглась. И я сама способствовала этому.
Вместо того чтобы огрызаться на замечания тети Эммы, что я не преминула бы сделать еще месяц тому назад, теперь я только улыбнулась, когда она заявила мне особенно громогласно:
- Вот ты, кисанька, никак не могла расстаться с Новым Светом, а, однако, по всему видно, что там у тебя не так уж много друзей! Никто тебе оттуда не пишет! Вовсе я не слежу за твоей перепиской, я просто заметила, что ты совсем не даришь своим племянникам и племянницам американских марок.
В этом замечании, равно как в более завуалированных, но и более действенных атаках мамы, равно как в охотничьих рассказах дяди Теодора, равно как в усталом молчании отца и неясном бормоте бабуси, я уже не различала больше ни смысла, ни преднамеренности; это были обычные припевы, под звуки которых я выросла и которые я узнавала вновь, - просто это было животное урчание, издаваемое нашей разновидностью, родимое наше мурлыканье.
1
Однако некоему событию суждено было мобилизовать и сосредоточить способности нашей семьи к единению и родственному вниманию, Одному из тех событий, благодаря которым вдруг исчезают эгоизм, зависть, взаимное недовольство. Все переменилось.
Отдельные личности утратили свои индивидуальные черты: остался лишь единый и безличный блок. Этот феномен, обычно вызываемый толчком, сотрясающим все семейные слои: смертью, кризисом или войной,- возникает с неизбежностью биологических явлений; и именно его периодический возврат восстанавливает общие законы и обновляет весь организм.
Роды у Жанны-Симон начались с запозданием.
В первый момент это никого не встревожило. Моя невестка только-только начинала свою карьеру; она еще ничем себя не проявила, еще не была принята в ряды Буссарделей женского пола, которые, согласно традиции, созданы для
материнства, и славятся умением рожать детей без всяких осложнений и хлопот.
А через несколько дней поднялась тревога. Вспомнили со страхом, что первая жена Симона, родная сестра теперешней, умерла родами. Правда, случилось с ней; это только при рождении третьего ребенка, а тут ведь первые роды... Думаю, что я не погрешу против истины, если замечу, что брат мучился больше как отец, чем как супруг. Какими пунктами нового брачного контракта теперь, когда речь шла о младшей сестре, сумел он оградить себя от финансовых неприятностей, обрушившихся на него после смерти старшей? Точно я этого не знала. Во всяком случае, я заметила, что наши, особенно мать и брат, тревожатся скорее о столь молимом отпрыске, нежели о несчастной его матери, обливавшейся потом, об этой обессилевшей посреднице между живым, но еще скрытым в утробе плодом и родней мужа, требовавшей скорейшего, появления этого плода на свет.
Акушер медлил с прогнозом и воздерживался выносить определенное решение. Схватки у роженицы прекратились. А тут еще стало сдавать сердце, что внушало самые страшные опасения. По мере того как приближался трагический исход и возникала необходимость хирургического вмешательства, ибо врач уже не рассчитывал на помощь природы, поток родственников, стекавшихся в маленький особняк Симона, становился все мощнее. Каждый день запоздания приносил новую порцию. Сначала ходили только ближайшие родственники, затем появились двоюродные братья и сестры, потом пошли свойственники, сообразно степени свойства - более близкие, потом чуть подальше и, наконец, совсем уже дальние; словно, чем отдаленнее было их родство с Буссарделями, тем больший путь отделял их от особняка Симона; глядя на них, я невольно вспоминала средневековых крестьян, которых при приближении опасности волна за волной приносило в город из самых глухих деревень.
Наши смыкали ряды. Председатель суда и его жена, то есть отец и мать Жанны-Симон, удивленно взирали на это явление агломерации. В первое время они усматривали в этом нескромность; но самые масштабы стали внушать уважение. "Что за сплоченная семья! - твердил с утра до вечера председатель суда. - Что за сплоченная семья?" И впрямь, в тревожных расспросах визитеров, в их беседах вполголоса, в их лицах и в их рукопожатиях никто не уловил бы ни малейших следов лицемерии. Все были вполне искренни. Одновременное присутствие в этом доме неминуемой смерти и жизни, которая должна была неминуемо появиться на свет, воодушевляло большую часть этих людей. Они действительно страдали бы, если бы им пришлось сидеть у себя дома, в то время как на площади Мальзерб разыгрывалась драма деторождения. Ведь это их касалось непосредственно. Они-то знали, что их клан может устоять и выжить в неблагоприятные времена только силою, своей способности к воспроизводству рода. Само собой разумеется, у них вошло в привычку без малейшего удовольствия и, даже напротив, с завистью и скрытым недоброжелательством собираться у родственника, если у того случалось какое-нибудь счастливое событие; если один из них богател или разорялся, их лица под маской сочувствия искажала злобная гримаса; и когда они говорили вслух: "Какое ужасное несчастье!" - то про себя думали:
"Значит, существует все-таки на свете справедливость". Но рождение, но смерть! А уж если и то и другое вместе!
Элен, Валентин и тетя Луиза принимали визитеров в нижнем этаже, давая справки более далеким родичам, которые, понимая, чем они обязаны всем прочим, не пытались подняться на второй этаж. Тетя Эмма, с сильнейшим приступом печени, вдвойне умученная, служила связным между этажами и время от времени останавливалась на лестнице, судорожно прижав руку к правому боку.
- Да бросьте вы, - говорила она тем, кто выказывал ей свое сочувствие. - Разве сейчас до этого?
Но особенно страдала тетя от своей бесполезности. Она была девица, а ее единственная сестра Луиза не имела детей; поэтому тетя Эмма пребывала в неведении относительно всех тайн материнства. Ее не допускали в спальню моей невестки, куда время от времени удавалось проскользнуть за акушером и сиделкой маме или Элен и где круглые сутки дежурила тетя Жюльена.
Да, да, именно тетя Жюльена оттеснила тетю Эмму на задний план, Жюльена, которую тетя всегда высмеивала и которую упрекала за неправильные обороты речи; но младшая сестра моей матери, каких бы ошибок она ни делала в разговоре, была, так сказать, повивальной бабкой всего нашего семейства. Тот факт, что она произвела на свет и воспитала пятерых детей, которые в свою очередь стали отцами и матерями, создал ей среди нашей родни непререкаемый авторитет; и сейчас с появлением нового внука или внучки престиж пятидесятидвухлетней тети Жюльены вырастал с каждым годом. Мало кто из Буссарделей, близких или далеких, появлялся на свет без ее советов, предсказаний и помощи. Такие события возносили её на гребень волны.
Мама ни на минуту не расставалась с Симоном. В гостиной, смежной со спальней, где разыгрывалась трагедия, они считали секунды, минуты, часы, переговаривались, спрашивали о чем-то друг друга, не доканчивая фраз, понимая друг друга с полуслова, одинаково реагировали на молчание и звуки, сплоченные, спаянные тревогой и страхом так тесно, как маме никогда не мечталось.
Мама поскреблась в дверь спальни; на пороге появилась тетя Жюльена в белом халате.
- Сейчас акушер выйдет. Ты, Мари, с ним поговоришь.
Акушер действительно вышел из спальни. Я пошла за председателем и его женой, которые ждали в кабинете Симона. Акушера окружили, засыпали вопросами. Он ответил: пока еще трудно окончательно высказаться за оперативное вмешательство. Возможно, завтра... Он полагает, что накладывать щипцы, пожалуй, бесполезно. Значит... И в тишине трагически прозвучало слово, которое никто не осмелился повторить: кесарево сечение... Акушера пришлось увести по черной лестнице, так как парадную забила толпа родственников.
