Славомир Мрожек - Портрет
ПСИХИАТР. Наука выше нравственности. Это нравственность является объектом науки, а не наоборот. Мы, ученые, исследуем нравственность с позиций науки.
БАРТОДИЙ. Меня не наука интересует, не нравственность, для меня важен сам я. Ведь я живой человек, доктор, а не научный объект. И я хочу чувствовать, что я живой, и не надо делать из меня ничего научного. Для науки можете взять кролика, хотя тоже не советую. Даже кролик - живое существо - не подходит для науки.
ПСИХИАТР. Ваше противодействие - типичный симптом, характерный для начальной стадии заболевания, оно пропорционально интенсивности заболевания. Чем случай тяжелее, тем активнее противится пациент вмешательству психиатра. Так что ваше поведение абсолютно нормально.
БАРТОДИЙ. Да?
ПСИХИАТР. Да.
БАРТОДИЙ (к Анатолю). Давай поломаем что-нибудь?
АНАТОЛЬ. Можно.
БАРТОДИЙ. Шкафчик?
АНАТОЛЬ. Мелочь. Лучше разобьем стол или стулья покрушим.
БАРТОДИЙ. Нелегко будет, они металлические.
АНАТОЛЬ. Ничего, справимся.
БАРТОДИЙ. Если вы разгромите мой кабинет, это лишь подтвердит, что я права. Агрессивность пациента по отношению к психиатру - наилучшее доказательство правильности поставленного диагноза.
БАРТОДИЙ. Ну, тогда воздержимся.
АНАТОЛЬ. Жаль.
БАРТОДИЙ. Слышал, что она сказала? К чему нам доказывать, что она права.
АНАТОЛЬ. Тогда пошли.
ПСИХИАТР. Мы будем поддерживать контакт, хорошо?
БАРТОДИЙ. Пошли, не то я ее убью.
Сцена 4 - Бартодий, Анатоль.
Стол и два стула, Бартодий и Анатоль в одинаковых халатах сидят за столом и играют в шахматы.
БАРТОДИЙ. Шах! (Пауза.) Слышишь, что я сказал? Шах.
Пауза. Анатоль переставляет на доске фигуру.
Переиграй, не то возьму коня.
Анатоль возвращает фигуру на прежнее место, задумывается. Пауза. Анатоль переставляет другую фигуру.
Лучше прикрой ладьей.
Анатоль делает ход, подсказанный Бартодием.
Не ладьей! Я сказал: слоном! У тебя же с того фланга есть слон.
Анатоль ставит ладью на прежнее место и играет слоном. Пауза.
Нет, лучше ладьей.
АНАТОЛЬ. Ну, так чем?
БАРТОДИЙ. Подожди, я подумаю.
АНАТОЛЬ. Почему ты не играешь сам с собой. Так было бы проще.
БАРТОДИЙ. Да, конечно, ладьей. (Бартодий переставляет фигуру противника на доске.) Что ты сказал?
АНАТОЛЬ. Если бы играл сам с собой, никто бы тебе не мешал. А меня это не развлекает.
БАРТОДИЙ. Не любишь играть.
АНАТОЛЬ. Не люблю притворства. Ты играешь один, но делаешь вид, что со мной. Переставляешь мои фигуры. Почему не играешь сам с собой, честно и просто, без всякой комедии.
БАРТОДИЙ. Какая же это игра - сам с собой. Мне нужен партнер.
АНАТОЛЬ. Я так и думал.
БАРТОДИЙ. Играть полагается вдвоем.
АНАТОЛЬ. Но зачем играть-то?
БАРТОДИЙ. А что мне еще делать? Играем в шахматы, потому что с тобой ничего другого не придумаешь. Ведь нужно же как-то коротать эти наши общие вечера.
АНАТОЛЬ. Играть в шахматы со своей собственной совестью...
БАРТОДИЙ. А тебе, значит, не нравится? Ну, тогда бей меня, кусай, мучай - прошу тебя, для того ты здесь и находишься. А если не хочешь, не канючь и играй со мной в шахматы.
Пауза.
(Размышляет над шахматной доской.) Нет, лучше слоном. (Отставляет ладью противника на прежнее место и ходит слоном. Задумывается.) А все же почему ты перестал меня донимать?
АНАТОЛЬ. Время, дорогой, время. Все со временем изнашивается, даже укор совести. Сам это прекрасно знаешь. Поначалу я старался, но - сколько можно.
БАРТОДИЙ. Да, ты прав - лет прошло немало...
АНАТОЛЬ. Укор совести - категория духовная, а я, вследствие собственной многократной повторяемости, обретаю телесность и уплотняюсь. Дух, обретший плотность, обращается в материю и утрачивает духовность. И чем более я становлюсь материей, тем менее остаюсь идеей.
БАРТОДИЙ. В этом-то я разбираюсь.
АНАТОЛЬ. Тогда чему удивляешься. Скоро уже год, как я впервые увидел в зеркале свое отражение.
БАРТОДИЙ. Ну, и?..
АНАТОЛЬ. Был разочарован. Думал, что выгляжу лучше.
БАРТОДИЙ. Я тоже.
АНАТОЛЬ. А раньше, когда я становился перед зеркалом, оно оставалось пустым.
БАРТОДИЙ. В этом я всегда тебе завидовал.
АНАТОЛЬ. Можешь больше не завидовать. Теперь я себя вижу. А это означает, что я уже окончательно материализовался.
БАРТОДИЙ. Благодаря мне.
АНАТОЛЬ. Благодаря тебе, но это, однако, не противоречит тому факту, что я - уже не только твоя иллюзия.
БАРТОДИЙ. А я чья?
АНАТОЛЬ. Это твоя забота, не моя. Следствие оторвалось от причины и зажило самостоятельной жизнью. Знаешь, какой у меня вес?
БАРТОДИЙ. Какой?
АНАТОЛЬ. Восемьдесят пять килограммов.
БАРТОДИЙ. Уже так много?
АНАТОЛЬ. Да. И поправился я в основном за последнее время.
БАРТОДИЙ. Ты уверен?
АНАТОЛЬ. Я теперь взвешиваюсь ежедневно. Увы, сомнений не осталось. Я толстею. И вешу все больше.
БАРТОДИЙ. Потому что бездельничаешь. Не делаешь зарядку. Вот если бы ты бил меня, мучил, кусал...
АНАТОЛЬ. Да отстань ты с этим мучением. Я уже существую настолько самостоятельно, что имею право на собственное мнение.
БАРТОДИЙ. И, по-твоему, тебе больше не следует исполнять свои обязанности! Ты уже не должен меня...
АНАТОЛЬ. Да, да, мучить, кусать и так далее! Но на что тебе это, для чего, собственно, тебе так это нужно?
БАРТОДИЙ. Дурацкий вопрос. Я заслужил это по причинам нравственного порядка.
АНАТОЛЬ. Да, знаю, слышал. Красиво ты говорил тогда, в кабинете у психиатра, о нравственности. О том, как необходимы тебе угрызения совести по причинам нравственного порядка, красиво возмущался, когда она захотела вылечить тебя от этих угрызений. Слушал я твою речь и думал: что-то слишком красиво он говорит.
БАРТОДИЙ. Я говорил правду.
АНАТОЛЬ. Но вся ли это правда? Я начинаю подумывать: не нуждаешься ли ты во мне, случайно, для чего-то еще. А может, - прежде всего, для чего-то еще...
БАРТОДИЙ. Для чего бы это?
АНАТОЛЬ. Да очень просто - чтобы чем-то заполнить свою жизнь. Иметь какое-то развлечение, хоть видимость уверенности, что в твоей жизни есть еще что-то важное. Что-то почувствовать, о чем-то подумать, чего-то бояться, о чем-то тосковать... Словом, чтобы не было скучно.
БАРТОДИЙ. Упрощаешь, редукционист.
АНАТОЛЬ. Да нет, просто возникло такое подозрение.
БАРТОДИЙ. Думаешь, значит, что у меня не осталось уже ничего лучшего, как только разговаривать с тобой?
АНАТОЛЬ. Нет, теперь уже не осталось. Все прошло - молодость, честолюбие, карьера, любовь... А что осталось? Один я.
БАРТОДИЙ. А ты, однако, - довольно ехидный укор совести.
АНАТОЛЬ. Только не путай меня с ностальгией. И, кстати, если уж заговорили о любви... Почему ты тогда так сильно его любил?
БАРТОДИЙ. Давно это было.
АНАТОЛЬ. Согласен, давно, но почему? Что ты в нем такого увидел?
БАРТОДИЙ. Не я один.
АНАТОЛЬ. Тебя это не оправдывает. Из-за того, что у него были усы? Усы были, действительно, красивые, но ведь это еще не повод.
БАРТОДИЙ. Причем тут усы, - это идея. Он был воплощением идеи.
АНАТОЛЬ. А без идеи ты жить не мог?
БАРТОДИЙ. Тогда - нет. (Пауза.) Так мне, во всяком случае, казалось.
АНАТОЛЬ. Вот именно. Ты всегда нуждался в том, чтобы тебе подавали что-нибудь извне, что-нибудь готовенькое, вроде костюмчика, который сразу можно носить. Надеваешь на себя, и он уже твой, тебе сразу же приятненько. А сам шить не умеешь. (Пауза.) Или, может, тебе чего-то недоставало? Какого-то органа? Может, протез был тебе нужен? (Пауза.) Если не идея, то карьера, а еще лучше - карьера с идеей.
БАРТОДИЙ. Да нет, я же не ради карьеры.
АНАТОЛЬ. Но ведь оно как-то так само собой и соединилось, правда? Одно с другим. Эта твоя любовь себя окупила.
БАРТОДИЙ. Я его действительно любил!
АНАТОЛЬ. И потому донес на своего лучшего друга? (Пауза.) Да еще так повезло, что он уже никогда не узнает, кто его под землю уложил. Доносик аккуратненький получился. (Пауза.) Ты вынес ему смертный приговор.
БАРТОДИЙ. Не я.
АНАТОЛЬ. Но вышло-то так.
БАРТОДИЙ. Нет, я этого не хотел.
АНАТОЛЬ. Но как-то так само получилось, да? Ты хорошо знал, какие будут последствия, какие времена были.
БАРТОДИЙ. Нет, то есть я знал, но...
АНАТОЛЬ. ...Знал, но вроде бы и не знал. И это называется интеллигент. Да уж ладно, я не обвиняю тебя, слишком я стар для этого. Спрашиваю из простого любопытства.
БАРТОДИЙ. Спрашивай, о чем хочешь.
АНАТОЛЬ. А мне уже больше не хочется. Пойду спать.
БАРТОДИЙ. Останься!
АНАТОЛЬ. С тех пор, как я поправился, меня одолевают вялость и сонливость.
БАРТОДИЙ. Не оставляй меня одного.
АНАТОЛЬ (зевает). Ничего не поделаешь, мой дорогой, мы оба стареем, и вместе с нами стареет наша последняя любовница. Шизофрения.
Сцена 5 - Бартодий, Октавия, Анатоль.
Бартодий готовится к отъезду - раскрытый чемодан, приготовленные вещи и т.д. В глубине - ширма.
ОКТАВИЯ. Здесь твои таблетки, не забывай принимать.
