Славомир Мрожек - Портрет
Из глубины дома доносится приступ кашля. Обе женщины замолкают. Кашель резкий, так не кашляют поперхнувшись, это кашель человека больного астматический, болезненный, приступами, длящийся долго, прекращается лишь значительное время спустя.
Анатоль?
ОКТАВИЯ. Он.
АНАБЕЛЛА. Что, простудился?
ОКТАВИЯ. Днем был еще здоров.
АНАБЕЛЛА. Тогда, наверное, ничего серьезного...
Пауза. Еще более громкий кашель.
ОКТАВИЯ. Будто легкие затронуты, или бронхи, а может, с горлом что...
АНАБЕЛЛА. Что-то с ним случилось.
ОКТАВИЯ. Похоже на то.
АНАБЕЛЛА. Я пойду к нему. (Направляется в глубь дома.)
ОКТАВИЯ. Оставь его!
Анабелла останавливается. Пауза.
Или хоть пальто сними. И умойся.
АНАБЕЛЛА (возвращается, садится на стул с беспомощным видом). Это не поможет.
ОКТАВИЯ. Нет.
Пауза.
АНАБЕЛЛА. Что же мне делать.
ОКТАВИЯ. Не знаешь?
АНАБЕЛЛА. Не знаю.
ОКТАВИЯ. Тогда нужно подумать.
АНАБЕЛЛА. Я уже думала.
ОКТАВИЯ. И что же?
АНАБЕЛЛА. И ничего не могу...
ОКТАВИЯ. Может, потому, что мало думала.
АНАБЕЛЛА. Нет, я постоянно думаю.
ОКТАВИЯ. Все равно мало, ты же думаешь только о том, что делать завтра. Или до вторника. А ты подумала, что будет дальше? Через год, через два, через десять лет... (Пауза.) Нет? А надо бы. Так ведь не может долго продолжаться. Сейчас ты уезжаешь и возвращаешься к нему. Но когда-нибудь не вернешься.
АНАБЕЛЛА. Я его не оставлю.
ОКТАВИЯ. Не надо зарекаться.
АНАБЕЛЛА. Никогда!
ОКТАВИЯ. Легко так красиво говорить. (Пауза.) Полный инвалид.
АНАБЕЛЛА. Я заберу его от вас.
ОКТАВИЯ. Ему хорошо с нами.
АНАБЕЛЛА. Заберу!
ОКТАВИЯ. А куда? И на что жить будете, на пенсию?
АНАБЕЛЛА. Я могу работать.
ОКТАВИЯ. В этом бюро, ну... в проектном?
АНАБЕЛЛА. Для нас хватит.
ОКТАВИЯ. А кто будет за ним ухаживать? (Пауза.) Сама себе сказки рассказываешь и сама же в них не веришь, а нужно бы посерьезнее. Впрочем, дело вовсе не в деньгах и всем остальном, а только в тебе. Сегодня ты еще вернулась, а дальше что, как долго ты сможешь все это выносить. До самой смерти должно так продолжаться, твоей или его? Скорей уж его...
АНАБЕЛЛА. Не надо об этом!
ОКТАВИЯ. А сама ты об этом подумала?
АНАБЕЛЛА. Нет!
ОКТАВИЯ. Лучше уж подумать о том, о чем думается, не то разные могут появиться мысли. Чтобы не украсть, человек способен иной раз и убить. Тогда не так стыдно, но грех-то больший.
АНАБЕЛЛА. Зачем ты говоришь об этом?
ОКТАВИЯ. Потому что мне тебя жалко. Я же вижу, как ты мучаешься этими самыми мыслями. И еще из-за нас - меня, Бартодия. Мы жили спокойно и так хотим и дожить. А тут теперь начинается... Ну, в общем, всякое. И по-всякому может получиться. Я этого не хочу.
АНАБЕЛЛА. Я увезу Анатоля.
ОКТАВИЯ. Анатоль останется.
АНАБЕЛЛА. Меня, значит, выгоняешь?
ОКТАВИЯ. Да что ты, детка, зачем так сразу? Лучше скажи: у тебя есть кто-то?
АНАБЕЛЛА. Ну, там, есть всякие.
ОКТАВИЯ. Я не о них спрашиваю, всякие - это ерунда, я спрашиваю про одного.
АНАБЕЛЛА. Он хочет на мне жениться.
ОКТАВИЯ. Всерьез?
АНАБЕЛЛА. Так он сказал.
ОКТАВИЯ. До того или после?
АНАБЕЛЛА. После. И не отстает.
ОКТАВИЯ. Похоже, и вправду хочет. А что за человек?
АНАБЕЛЛА. "Мерседес-купе".
ОКТАВИЯ. Как это?
АНАБЕЛЛА. Сорок лет, разведен, в прекрасной форме. Постоянно за границей.
ОКТАВИЯ. А профессия?
АНАБЕЛЛА. Финансист.
ОКТАВИЯ. Туристом приехал?
АНАБЕЛЛА. Да нет, он по делам. На очень высоком уровне.
ОКТАВИЯ. И все это правда?
АНАБЕЛЛА. Я уж в этих вещах разбираюсь.
Пауза.
ОКТАВИЯ. Ну, а то, самое важное?
АНАБЕЛЛА. Лучше, чем хотелось бы.
ОКТАВИЯ. Теперь понимаю.
Сцена 4 - Бартодий, Анатоль.
Анатоль на инвалидном кресле-каталке. Возле него на низком табурете сидит Бартодий, в рубашке, с раскрытой книгой на коленях. Куртка Бартодия висит на спинке стула, стоящем на некотором расстоянии от них. Бартодий читает.
БАРТОДИЙ.
"Но тут увидел и узнал поэт
Иного бога, худшего. Владыку
Судьбы и сроков однодневных царств.
Огромен лик его, как десять лун,
На шее ожерелье из голов
Вчера живых, еще не пообсохших.
Строптивого коснется он жезлом
Тот забормочет и утратит разум.
А кто покорен, станет лишь слугой.
Гнушаться будет им его хозяин"[6]
ОКТАВИЯ (за сценой). Хотите черешни?
БАРТОДИЙ (к Анатолю). Черешни хочешь?
Анатоль незначительно, с трудом, как человек с нарушенными двигательными функциями, отворачивается от Бартодия.
(Громко в сторону кулис.) Я хочу!
ОКТАВИЯ (за сценой). Тогда иди и возьми!
Бартодий кладет раскрытую книгу на пол, встает и выходит. Анатоль неподвижно сидит в кресле. Бартодий возвращается, неся голубую эмалированную кружку с ручкой. Садится на табурет, ставит кружку на пол, берет книгу, читает.
БАРТОДИЙ.
"А ты, на ком фрак Гегеля премудрый,
Кому по сердцу дикие края,
Овеянные пыльными ветрами,
Лишь имя новое себе присвоил?
В зеленой сумке тайные листовки.
Поэту слышится..."
Сделаем перерыв.
Бартодий кладет раскрытую книгу на пол. Берет кружку с черешнями, встает и подходит к открытому окну. Стоит и смотрит в окно. Спустя некоторое время начинает говорить, в паузах есть черешни. Косточки выплевывает в ладонь и складывает в кружку.
Великий... Может, и великий. Откуда мне знать. Я тоже думал, что великий, Дух Эпохи. Вот только сортирной бумаги не было. "Небо штурмуя, презрели материю". И теперь не достать. Но какое это может иметь значение по сравнению с величием. Так я думал. А те непообсохшие головки... Точно так же: что они значат перед лицом Духа. Когда-нибудь пообсохнут и все будет ладненько. Так для меня все и уравнялось. Что отрубленные головы, что сортирная бумага.
Пауза.
ГОЛОС С УЛИЦЫ. Кастрюли паять!
Пауза дольше предыдущей.
БАРТОДИЙ. В футбол играют. За рекой...
Пауза.
А результат матча был один - ноль. Кроме единицы - никаких больше номеров. До первого - рассчитайсь.
Пауза.
Все мы были нулем, а он был один.
ГОЛОС С УЛИЦЫ (на этот раз ближе). Кастрюли пая-я-ять!
БАРТОДИЙ. Есть поговорка, что шлюха - это не профессия, что это характер, а Сократ говорил: "Познай самого себя". Что он имел в виду, я так до сих пор и не понял. Мне только известно, что меня люди знают. "Кто меня не знает, тот меня узнает", как говаривал капитан Зюлковский. Может, в одиночку и не распознаешь другого, но уж вдвоем, втроем... А что, если таких, что тебя знают, много больше. Ну, скажем, сто тысяч. Нет, это я, конечно, хватил. Человека нужно познать вблизи. Мы-то капитана Зюлковского лично знали.
ГОЛОС С УЛИЦЫ (близко). Кастрюли пая-я-ять!
БАРТОДИЙ (наблюдая за играющими в футбол). Гол!
Бартодий ставит кружку на пол возле окна, подходит к стулу, достает из кармана куртки футляр для очков, вынимает из него очки. Надевает их, кладет футляр в карман брюк, возвращается к окну.
Ой, сколько их! Одни пацаны. Больше, чем полагается... Больше, чем по двенадцать, намного больше... (Считает.) Один, два, три... пять... восемь... одиннадцать... тринадцать, четырнадцать, пятнадцать... Девятнадцать, двадцать, двадцать один, два, три, четыре, да! Двадцать пять, двадцать шесть... тридцать! Тридцать один, тридцать два, и всем играть хочется, тридцать три, четыре... (Оборачивается к Анатолю.) Никак не сосчитать, все время мелькают. (Снова оборачивается к окну.) Ну и свалка там! (Снимает очки, достает из кармана футляр и убирает в него очки.) Зато мяч у них фирменный. Не то, что у нас тогда. Мы-то играли тряпичным. (Убирает футляр в карман и оборачивается к Анатолю.) Ну что, почитаем? (Отходит от окна и снова садится на табурет возле Анатоля. Берет книгу, перелистывает несколько страниц, читает.)
"Я, топчущий развалины, поросшие крапивой,
Как быть могу судьей людских деяний?
Мой край - в веках не понятое диво,
У ног лежит травой воспоминаний.
Красные крепости, престолы государей,
Над головой потоки проводов и крыльев,
Едва возникнув, рассыпались в пыль.
Где стен обломки, где ленты алых зарев,
Где башни старые? Все облака укрыли
И день, что и тогда, в былое время, был".[7]
ГОЛОС С УЛИЦЫ (удаляясь). Кастрюли пая-я-ять!
1 Можно использовать широко известную в 60 гг. польскую песню: "Налево дом, направо дом, и Висла перед нами..."
2 Перевод латинского текста.
3 Член Союза Польских харцеров (осн. в 1910 г.), детской и юношеской массовой организации. Можно применить как вариант - бойскаут.
4 Дух эпохи (нем.), философское понятие, введенное Г.Гегелем.
5 Без последствий (лат.)
6 Здесь и далее фрагменты стихотворений Чеслава Милоша "Дух эпохи" и "Равнина".
7 Перевод Н.Лютой.
