Джером Сэлинджер - Опрокинутый лес
Что же касается личной жизни Корин в первые пять лет ее работы в журнале, то, мне кажется, чтобы рассказать о ней, хватит одного листка бумаги для заметок.
Ее жесткошерстный терьер, Мэлколм, плохо воспитан и едва ли перевоспитается.
Она легко и без шума жертвует деньги на благотворительность как организациям, так и отдельным лицам.
Она любит двустворчатых моллюсков и заказывает обычно двойную порцию.
Она не обманывает.
В такси она почти наверняка обернется, чтобы посмотреть, как перейдет через дорогу ребенок.
Она не станет обсуждать идиосинкразию.
Она постоянно возобновляет подписку на "Вестник психоанализа", издание, которое практически не открывает. У психоаналитика она ни разу не была.
Ноги у нее делаются красивее с каждым годом.
Роберт Уэйнер купил к тридцатилетию Корин два подарка. От одного обручального кольца - Корин уклонилась, и Уэйнер (все-таки смешной человек) попробовал просунуть его в кассу автобуса на Мэдисон-авеню. Второй подарок - книгу стихов под названием "Робкое утро" - Уэйнер положил к ней на стол в редакции с запиской, в которой говорилось: "Тот, кто написал эти стихи, - Кольридж, Блейк, Рильке и даже больше".
Корин поехала домой на такси, книгу прихватила с собой и бросила на кровать.
Она снова взяла ее в руки уже лежа в постели, поздно ночью. Скользнув взглядом по обложке, она открыла томик со смутным ощущением, что ей предстоит прочитать стихи, которые написали не Т.С.Элиот и не Мариан Мур, а какой-то не то Фейн, не то Флад, не то Уилсон.
Корин пробежала глазами два первых стихотворения - оба показались ей заумными и требующими осмысления - потом рассеянно начала третье. Однако, внезапно посочувствовав автору, которому попадаются читательницы вроде нее, она из вежливости вернулась к первому стихотворению. Однажды у нее уже было нечто подобное с Мариан Мур.
Первое стихотворение дало название сборнику. На этот раз Корин прочитала стихотворение от начала до конца вслух. Она все равно его не воспринимала. После того, как она прочитала его третий раз, оно кое-как зазвучало. Когда она прочитала стихотворение четвертый раз, оно зазвучало хорошо. В этом стихотворении были такие строчки:
Не пустошь - опрокинутый, могучий лес,
ушедший кронами под землю глубоко.
Словно почувствовав, что надо немедленно мчаться в убежище, Корин отложила книгу. Многоквартирный дом, казалось, вот-вот накренится и, рухнув, погребет под собой всю Пятую авеню до самого Центрального парка. Корин выждала. Захлестнувшая ее волна правды и красоты медленно отступила. Она взглянула на обложку книги. Потом уставилась на нее. Потом внезапно вскочила с постели и набрала номер Роберта Уэйнера.
- Бобби? - сказала она. - Это Корин.
- Ничего, ничего. Я не спал. Еще и четырех нет.
- Бобби, кто такой Рэй Форд?
- Кто?
- Рэй Форд. Ты подарил мне его стихи.
- Слушай, можно я сначала посплю, а потом...
- Бобби, прошу тебя. По-моему, я его знаю. Возможно, знаю. Я была знакома с человеком, которого звали Рэй Форд - Рэймонд Форд. Правда.
- Отлично. Буду ждать тебя в редакции. Спокойной...
- Бобби, проснись. Прошу тебя. Это страшно важно. Ты что-нибудь о нем знаешь?
- Только то, что написано в рекламе на суперобложке. Больше ничего...
Корин повесила трубку. Разволновавшись, она не подумала, что можно заглянуть на суперобложку сзади. Кинувшись снова к кровати, она прочитала несколько слов, посвященных Рэймонду Форду.
Тот Рэй Форд, о котором шла речь, за поэтические произведения был дважды награжден премией Раиса, трижды ежегодной премией Штрауса, а в настоящее время наряду с творческой работой занимался преподавательской деятельностью в Колумбийском университете в Нью-Йорке. Родился он в Бойсе, в Айдахо, обстоятельство, увы, огорчительное - хотя могло быть решающим Корин не знала, откуда родом ее Рэй Форд.
В заметке, между тем, говорилось, что ему тридцать. Возраст совпадал точно, как в аптеке.
Корин стала смотреть, нет ли посвящения. Оно было. Книга была посвящена памяти некой миссис Риццио.
Сведения были весьма приблизительны, но воображение у нее уже заработало. Все получалось очень просто. Миссис Риццио, мать Форда, взяла фамилию второго мужа. Корин и в голову не пришло, что автор (как и любой человек) едва ли станет говорить о родной матери в третьем лице. Логика ни к чему, когда хочется обмирать от восторга. Она снова забралась в кровать с книгой.
Корин сидела в постели, не отрываясь от "Робкого утра", - она не выкурила ни одной сигареты, - пока горничная не пришла, чтобы разбудить ее к завтраку. Одеваясь, она буквально чувствовала, как стихи Рэймонда Форда бродят по ее комнате. На всякий случай, чтоб они не приняли естественного для них горизонтального положения, она поглядывала в зеркало туалетного столика. Уходя на работу, она поплотнее прикрыла дверь.
Попозже, из редакции, Корин дважды звонила в Колумбийский университет, но с автором "Робкого утра" ей связаться не удалось. Один раз он был на занятиях, другой - "только что вышел".
В полдень она бросила работать, поехала домой и спала до четырех. Потом снова набрала номер Колумбийского университета. На этот раз она поговорила с Рэем Фордом.
Сперва Корин хорошенько извинилась.
- Простите, что беспокою, надеюсь, я вам не помешала, - торопливо произносила она, - это говорит Корин фон Нордхоффен и я когда-то была знакома с...
- Кто? - перебил голос на другом конце провода. Корин повторила свое имя.
- О! Как поживаешь, Корин?
Она сказала, что хорошо, а затем надолго замолчала. Поразительно было даже не то, что это в самом деле оказался _е_е_ Рэй Форд, а то, что _е_е_ Рэй Форд ее вспомнил. Одно дело, если бы он, порывшись в памяти, извлек оттуда какую-нибудь давнюю вечеринку, но ведь от детства их отделяли девятнадцать прожитых лет!
Корин ужасно разволновалась.
- Никак не думала, что ты меня вспомнишь, - произнесла она. Мысли и слова в беспорядке заметались. - Сегодня ночью я прочитала книгу твоих стихов. Мне захотелось сказать тебе, что они показались мне... такими красивыми... и я решила позвонить. Конечно, я не то говорю, но в общем понятно.
- Мне очень приятно, - ответил Форд сдержанно. - Спасибо, Корин.
- Я живу в Нью-Йорке, - сказала Корин.
- А я как раз хотел спросить. Значит, в Бейонне ты больше не живешь?
- В Шорвью, на Лонг-Айленде, ты имеешь в виду, - уточнила Корин.
- В Шорвью - ну разумеется! Так ты, там больше не живешь?
- Нет. Отец умер, и я продала дом, - объяснила Корин, и ей показалось, что ее голос зазвучал фальшиво. - А как... как твоя мама?
- Давно умерла, Корин.
- Я не задерживаю тебя? Не отрываю от работы? - внезапно забеспокоилась Корин.
- Нет, нет.
Корин встала, будто собиралась уступить кому-то место.
- В общем, я просто хотела сказать, как они мне понравились... я имею в виду стихи.
- Это очень мило с твоей стороны, Корин. В самом деле.
Корин снова села. И засмеялась.
- Нет, правда замечательно, что ты и есть тот самый Рэй Форд. В смысле, который пишет стихи. Ведь фамилия распространенная. А где... где ты жил, после того, как уехал из Шорвью? - Корин не хотелось курить, но она потянулась к пачке сигарет.
- Ей-богу, не помню, Корин. Столько воды утекло.
- Разумеется, - согласилась она и встала. - Я отнимаю у тебя время. Я просто хотела сказать, как мне...
- Может быть, пообедаем вместе на следующей неделе, Корин? - спросил Форд.
Корин нашарила зажигалку.
- С удовольствием, - ответила она.
Форд сказал:
- Тут у нас совсем рядом с университетом есть китайский ресторанчик. Ты любишь китайскую кухню?
- Обожаю. - Зажигалка, выскользнув, стукнулась о телефонный столик.
Встретиться они договорились в будущий вторник, в час дня. После этого Корин сумела добежать до патефона и, включив его, повернула регулятор громкости направо до отказа.
Она в упоении слушала хлынувшую в комнату молдавскую музыку, представляя себе грядущую встречу.
Девятое января 1937 года было холодным и промозглым. Китайский ресторан находился кварталах в четырех от университета, а вовсе не за углом, как подумала Корин. Водитель, который ее вез, не мог найти его. Заведение, втиснутое между магазином деликатесов и скобяной лавкой, не имело выхода на Бродвей. Таксист недовольно бубнил, что не знает этого района и что его обманули. В конце концов Корин велела ему подъехать к обочине. Она пошла дальше пешком и сама отыскала ресторан.
Войдя внутрь, Корин выбрала кабинку напротив двери. Она успела заметить, что только у нее нет с собой ни учебника, ни тетради. Ей показалось, что ее норка выглядит здесь нелепо и вызывающе. После стылого январского воздуха горело лицо. На столике, который занимали до нее двое здоровенных парней, остались лужицы чая.
Пришла она на десять минут раньше, но сразу же стала посматривать на дверь. Они с Фордом не условились по телефону о том, как узнают друг друга, так что ей оставалось положиться на тонкое наблюдение Роберта Уэйнера, заметившего, что поэты почти никогда не похожи на поэтов, поскольку опасаются ущемить права мозольных операторов - вылитых Байронов; да еще на смутное воспоминание о маленьком светловолосом мальчике с мелкими чертами лица. Корин нервно открывала и снова защелкивала замочек на серебряном браслете наручных часов. Потом она его сломала. Когда она стала чинить браслет, мужской голос у нее над головой произнес:
