Алан Маршалл - Мы такие же люди
- Чьи это следы?
Я долго рассматривал следы. Их явно оставил ребенок. Рядом с ними видны были следы динго, прошедшего в том же направлении. У воды виднелись два круглых отпечатка, как если бы ребенок там присел. Рядом была отметина от лежавшего на песке копья.
Динго тоже садился. Можно было разглядеть чуть заметный след от его хвоста. Далее следы терялись в мелководье.
Я чувствовал, что меня дурачат. Молчание аборигенов было слишком сдержанным, а выражение лиц - притворно сосредоточенным.
Подражая важному оратору, я торжественно заявил:
- Джентльмены, эти следы-отпечатки ног удивительного ребенка. Этой девочке шесть лет, и в какой-то схватке ее ранили копьем в спину. Она приручила динго и берет его с собой на охоту. Девочка и динго передвигались очень странным образом. Девочка ставила ногу на землю, потом поднимала ее так аккуратно, что совсем не разбрасывала песок. Точно так же ступал и динго. Чтобы так пройти по берегу, динго потребовалось полчаса... Короче говоря, эти следы изобразил Дэвид.
Я думал, что моя речь рассмешит аборигенов, но они слушали со смущенным видом, как если бы их укоряли за плохо выполненную работу. Перебросившись несколькими словами, они уставились на следы так серьезно, как молодой художник, выслушивающий замечания известного критика.
Дэвид отломил веточку с дерева и, опустившись на колени, начал трудиться над каждым следом. Он разбросал немного песка позади каждого отпечатка, смазал чересчур отчетливые края следов, разрыхлил песок вокруг них... Наконец, он поднялся с колен и сказал с видом победителя:
- Теперь следы хороши. Теперь не скажешь, что это я их сделал.
- Верно, - согласился я.
Наблюдая за Дэвидом, я понял, как хорошо он знает процесс образования отпечатка. В том месте, где один край отпечатка лапы динго пришелся на камень, он углубил другой след, как если бы вся тяжесть животного пришлась на другую лапу.
Но пора было собираться. Мне не хотелось покидать это место. Я прошел к краю бассейна, куда с шумом падала вода. На скале, с которой низвергался водопад, сидел белоголовый морской орел и смотрел на меня. По словам Дэвида, он устроил себе там гнездо.
Скала отбрасывала прохладную тень. Поддавшись непреодолимому желанию, я нырнул и поплыл к водопаду. Ухватившись за выступ отвесной стены, окружавшей бассейн, я позвал аборигенов.
Они что-то крикнули мне в ответ. Я поплыл вперед, почти до самой стены водопада.
Вода подо мной волновалась и бурлила. Мягкие струи поднимали меня, обвивали мощным объятием, потом отступали, а я раскачивался на поверхности, как пробка. Брызги падали мне на лицо, попадали в глаза... Я чувствовал себя, как ребенок, взобравшийся на высокое дерево несмотря на запрещение старших.
Но рев и толчки бурлящей воды и густая водяная пыль словно превратили меня в ничтожную песчинку перед лицом стихии. Мне стало страшно, и я быстро поплыл назад.
Стоя на твердой почве рядом с тремя аборигенами, но все еще чувствуя себя, как ребенок, отставший от матери, я спросил:
- Почему вы не поплыли со мной? Там очень хорошо.
- В таких местах водятся крокодилы, - ответил Дэвид.
38
ИЗОБРАЖЕНИЯ В ПЕЩЕРЕ
Гурмалулу - рослый красивый мужчина с реки Ливерпуль - был художником, сам того не сознавая. Он отличался скромностью; его жена, наоборот, была легкомысленной женщиной. Случалось, она убегала с другим мужчиной, и тогда Гурмалулу ее бил.
Из слов его родичей я заключил, что в семейной жизни ему не повезло. Но родичи гордились его рисунками. Их гордость возросла, когда я дал ему табак за рисунок, изображавший молнию.
С этого момента они все время держались возле него. Когда он приносил мне очередное произведение, его всегда окружала группа возбужденных людей. Обычно один из родственников брал рисунок из рук Гурмалулу и протягивал его мне с видом антиквара, показывающего состоятельному клиенту подлинное творение Пикассо. Потом они окружали меня, а Гурмалулу скромно держался сзади. Они расценивали любое мое восклицание или слово похвалы как повод для повышения стоимости рисунка и начинали радостно переговариваться между собой. Сам Гурмалулу хранил молчание.
Неодобрительное замечание с моей стороны всегда сильно огорчало родственников, но не производило почти никакого впечатления на самого художника.
Расквитавшись со всеми родственниками табаком, я просил, чтобы мне дали поговорить с Гурмалулу наедине. Они с готовностью уходили, отчаянно дымя. Тут я давал табаку Гурмалулу и беседовал с ним о рисунках.
Однажды он подошел ко мне вместе с двумя пожилыми мужчинами, которых я прежде не видел. Гурмалулу протянул мне маленький рисунок, сделанный на коре. Судя по тому, как держались он и его спутники, этой работе придавалось большое значение. На сей раз Гурмалулу преодолел свою застенчивость и держался гордо.
На коре был изображен обрядовый пояс из перьев. Бесхитростный и точный, рисунок сразу привлек мое внимание.
Молчание трех аборигенов и их особое почтение к рисунку тоже подействовали на меня. Прежде чем одарить их табаком, я их тепло поблагодарил.
Один из стариков объяснил мне, что это - священный пояс, одеваемый во время обрядов, в которых принимают участие только мужчины. Из-за незнания сложных обычаев и различных табу, связанных с системой родства, я не редко совершал промахи во время общения с аборигенами. Поэтому я решил убрать рисунок в чемодан, чтобы эти люди знали, что никто не увидит рисунок. Держа его в руке, я пошел по веранде в свою комнату. Тут мне повстречались местные девушки, работавшие в здании миссии. Бросив взгляд на рисунок, они с криком убежали.
Один из стариков громко закричал. Схватив меня за плечо, он взволнованно произнес:
- Женщины не должны это видеть! Наказание - смерть.
Другой мужчина выхватил у меня из рук рисунок и прижал к груди.
- Они ничего не видели, - оправдывался я. - Я закрывал рисунок рукой!
Однако неубедительность этого довода была очевидна мне самому. Я был очень огорчен.
Казалось, мое искреннее раскаяние несколько успокоило аборигенов. Старик возвратил мне рисунок. Я сказал, что очень раскаиваюсь в своей глупости, - но ведь я не знаю их обычаев. Я пригласил их пройти ко мне в комнату, чтобы они своими глазами видели, как я спрячу рисунок. Когда я положил его на дно чемодана, аборигены успокоились, и мы пожали друг другу руки. Я знал, что они придают большое значение церемонии рукопожатия, позаимствовав ее у белых.
Этот инцидент не изменил моих отношений с Гурмалулу, и он продолжал делать для меня рисунки на бумаге, которой я его снабжал. Сначала он держал карандаш неловко, но со временем научился им владеть.
Я был убежден, что Гурмалулу и многие другие аборигены, чьи рисунки я видел, одаренные художники; если их работу поощрять, они смогут внести большой вклад в австралийскую культуру.
Аборигены, с которыми я беседовал об их рисунках, часто упоминали о пещере, находящейся неподалеку от миссии Оэнпелли. По их словам, потолок и стены пещеры покрыты рисунками, сделанными задолго до прихода белых. О происхождении этих рисунков не могли ничего сказать даже самые старые коренные жители. Они утверждали, что рисунки эти существуют испокон веков.
Вудхарт побывал в этой пещере на вершине горы по другую сторону плоскогорья. Он предложил провести меня туда. Хотя я не был уверен, что сумею взобраться на гору, мы решили попытаться. До подножия горы, расположенной в лесистой болотистой местности (примерно в шести милях от миссии Оэнпелли), можно было добраться верхом.
Однажды утром Дэвид и еще два аборигена привели лошадей. Мы отправились в путь впятером.
Мы ехали через заросли друг за другом. Лошади брели по воде, из-под копыт летели мелкие брызги, от которых гладкая поверхность воды покрывалась рябью. Иногда вода доходила лошадям до колен.
Было жарко, лошадям захотелось пить. Вода в ручье была совсем прозрачная. Я видел крохотных рыбок, метнувшихся в тень голубых водяных лилий.
Закричали гуси. Черный жеребец Дэвида, приподняв над водой морду, с которой падали серебристые капли, воды, наблюдал за полетом гусей, навострив уши.
Голубые зимородки быстро взлетали в воздух. Слышался резкий крик испуганных попугаев. Мы поехали дальше. Лошади обходили те места, где в воде чернели глубокие ямы. Время от времени они увязали в иле.
Наконец мы выехали на высокое место. Лужайки, поросшие густой травой, благоухали. В зарослях кустарника, где почва была сухой, среди казуарин и банксий росли камедные деревья. Красные цветы этих деревьев, которые, как я думал, встречаются только в Западной Австралии, выделялись на фоне более скромных кистей акации и жимолости.
Из высокой травы нам кивали нежные цветочки. Их никогда не касались ни ветерок, ни свет солнца. Когда мы, проезжая, раздвигали стебли скрывавшей их травы, они, словно пугаясь открывшегося над ними неба, вздрагивали и приникали к земле.
