Ганс Носсак - Спираль
Но тут заговорил прокурор. Он сказал, что было бы интересно узнать у подсудимого, делился ли он своими взглядами о другими людьми. Нет? Не делился? Очень жаль. Ибо он, прокурор, хотел бы еще раз напомнить адвокату, что люди, с которыми подсудимый разговаривал на эту тему до разбираемого события, могли бы стать свидетелями защиты.
В ответ адвокат заявил, что его клиент не нуждается в свидетелях защиты.
Но это упростило бы судопроизводство, заметил прокурор. Все-таки он хочет задать подсудимому еще один вопрос на ту же тему: существуют ли, по его мнению, другие люди, которые также погружены в "то, от чего никто не застрахован"?
Людей, которые об этом помнят, незначительное меньшинство.
Ну и как обстоит дело с этим незначительным меньшинством? Подсудимый с ним мог бы договориться?
Нет, это меньшинство не годится для создания коллектива.
Вот уж действительно интересное заявление. Однако люди меньшинства разительно похожи друг на друга?
Они сильно отличаются от всех остальных.
Ах вот оно что. Таким образом их, значит, можно узнать. Не правда ли?
Их узнаешь по тому, что в их присутствии чувствуешь себя одиноким.
Ага. Но это прямо-таки фатально.
Да, найдено правильное словцо.
А почему эти люди, которые, так сказать, ни от чего "не застрахованы", не общаются друг о другом? Ведь это было бы самым простым средством от одиночества?
О чем же им беседовать друг с другом?
Ну, например, об опыте, который они приобрели на ниве "нестрахуемого", ведь для простых смертных эта нива являет собой своего рода книгу за семью печатями.
Нет, это немыслимо.
Почему, собственно? Немыслимо даже у столь похожих людей?
Опыт надо выстрадать. А язык этих людей - молчание.
Ах так? Эти люди, стало быть, изъясняются языком молчания?
- Но как же это возможно! - воскликнул в заключение прокурор. - Тайное общество дало обет молчания, а вы здесь болтаете об этом.
- Ошибаетесь, господин прокурор, я болтаю не "об этом". Я отвечаю на вопросы суда, которому по мере сил хочу помочь. И если в те паузы, которые наступают между моими ответами, просачивается немного молчания, я не виноват. Этой опасности трудно избежать.
- Какой опасности?
- Опасности обесценивания и отмирания слов.
- Ее не могут избежать даже слова о бесследном исчезновении?
- Да, даже они, господин прокурор. Всегда надо соблюдать сугубую осторожность.
- Если я вас правильно понял и если все это попытаться перевести на обычный человеческий язык, вы тем самым признаете, что из-за вашего молчания жена находилась в опасности.
- Да, признаю.
- В большой опасности?
- Да, так ее надо расценивать.
- Быть может, это представляло смертельную опасность?
- Да, так оно и есть.
- Спасибо. Довольно, - сказал прокурор.
Адвокат вскочил и заявил протест против метода допроса прокурора, дескать, этот метод заставляет его подзащитного давать ответы, которые толкуются судом иначе, нежели их понимает сам подсудимый. За время процесса всем присутствующим стало ясно, что, когда его подзащитный говорит об опасности или даже о смертельной опасности, он подразумевает нечто совсем иное, что вовсе не соответствует параграфам кодекса законов. Посему он, адвокат, просит суд воздействовать на обвинителя, пусть перестанет жонглировать понятиями, которые служат только для очернения подсудимого в глазах присутствующих.
Председатель суда возразил, что ежели речь зашла о жонглировании словами, то в этом скорее можно обвинить подсудимого. Кроме того, он предоставляет подсудимому право уточнить термин "смертельная опасность", как он сам его понимает.
Подсудимый оглядел зал, словно в поисках поддержки; несколько раз он уже это делал. И каждый раз публика испытывала нечто вроде смятения. Некоторые зрители поспешно поворачивались к своим соседям, явно не желая встречаться взглядом с подсудимым. Другие смущенно ерзали на стульях или одергивали на себе одежду.
Не он начал этот процесс, ответил подсудимый после долгой паузы.
Председатель суда сказал, что эти слова нельзя считать ответом на его вопрос.
На какой вопрос?
На вопрос о смертельной опасности, в которой находилась супруга подсудимого.
Ему нечего добавить, сказал подсудимый. Все уже сказано раньше.
Прокурор опять попросил слова. Ему сдается, что он в данном случае может помочь подсудимому, то есть помочь в разъяснении спорной проблемы.
- Скажите, вы человек вспыльчивый?
- Вспыльчивый? Я? - с удивлением спросил подсудимый.
- Да, вы. Впрочем, давайте выразимся несколько иначе. Вы склонны к внезапным вспышкам?
- Почему вам пришло это в голову?
- О господи! Я ведь только спрашиваю. Разве это не дозволено?
- Тем не менее ваш вопрос странен.
- Возможно, и суд ставит иногда странные вопросы. Важен ответ.
- Мне кажется, я могу ответить на него отрицательно, - сказал подсудимый. Голос его выдавал настороженность. - Если вы поговорите с людьми, с которыми я много лет имел дело, вы, безусловно, согласитесь с моим ответом. Наверно, они охарактеризуют меня как человека уравновешенного, в высшей степени сдержанного, всячески избегающего споров. Люди скажут, что, когда разногласия возникают, я стараюсь проявлять уступчивость и таким образом все сгладить. Эпитет "надежный", который неотделим от меня, вероятно, достаточен, чтобы ответить соответствующим образом на вопрос господина прокурора.
- Допустим. Но все это можно истолковать и по-иному, к примеру как свидетельство вашего умения муштровать самого себя, - конечно, умения, которое делает вам честь. И тот факт, что вы ссылаетесь на свидетельство других людей, которых, что ни говори, не очень-то высоко ставите, и то обстоятельство, что прямо вы не отвечаете, говорят о многом. Быть может, вы все же обладаете вспыльчивым характером. Во всяком случае, такое подозрение возникает...
- Подозрение?
- Вот именно, и подозрение это вы никак не опровергли. Например, не исключено, что вы сами боитесь бурных проявлений чувств или же последствий этих вспышек, потому что в прошлом тяжело поплатились за них, и потому не проявляете свою вспыльчивость, загоняя ее внутрь.
- Кто же это вам рассказал? - спросил подсудимый.
- Означает ли ваш вопрос, что я прав? - быстро спросил прокурор.
- Ну, если вы так уж настаиваете, то в известном смысле да. Правда, обозначение "вспыльчивый", наверно, не соответствует истине, по признаюсь, что я человек легко ранимый и, поскольку мне это известно, стараюсь защитить себя, поелику это возможно, стараюсь, чтобы меня ненароком не затронули, иначе я могу закричать от боли.
Все это подсудимый произнес чрезвычайно спокойно, даже с легкой усмешкой, однако прокурор истолковал это так, как он, очевидно, намеревался истолковать, не без задней мысли формулируя вопросы.
- Спасибо! - воскликнул он и тут же повернулся лицом к судьям. Основание для поставленных вопросов я почерпнул из имеющихся у нас протоколов. А именно: матушка подсудимого показала...
- Моя мать? - спросил подсудимый с испугом.
- Говорите, пожалуйста, только тогда, когда к вам обращаются, - оборвал его председатель суда.
- Матушка подсудимого показала следователю, - продолжал прокурор, - что подсудимый в детстве был подвержен опасным припадкам ярости. Припадки были совершенно непредсказуемые и необоснованные, уже не говоря о том, что детям это вообще не свойственно. Матушка узнавала о приближении припадка по одному признаку: ее мальчик вдруг белел как полотно, особенно белел кончик носа. В такие минуты она прямо-таки испытывала страх перед ним... Мне кажется необходимым сообщить суду об этих показаниях матери подсудимого.
Теперь попросил слова адвокат. Ему представляется несколько странным тот факт, что господин прокурор придает столь большое значение подобного рода высказываниям старушки матери. Не влезая, так сказать, в душу этой старой дамы, можно предположить, что она сочла себя польщенной допросом и, дабы продолжить приятную беседу и показать себя поистине незаменимым свидетелем, сообщила множество разных деталей, которые сами по себе совершенно безобидны, но которые следователь все же занес в протокол, а господин прокурор сумел истолковать абсолютно превратно. Как бы то ни было, основа обвинения, по-видимому, чрезвычайно шаткая, раз уж прокурор не может найти никаких других свидетелей обвинения, кроме матери подсудимого.
Адвокату никто не возбранял выставить матушку подсудимого в качестве свидетеля защиты, парировал реплику адвоката прокурор. Как-никак, в большинстве случаев матери выступают свидетелями защиты.
Председатель суда, постучав карандашом, прервал перепалку между прокурором и защитником.
Все это время подсудимый стоял неподвижно, на его лице разлилась та же бледность, какая, по показаниям матери, разливалась на лице мальчика якобы перед приступами гнева. И сейчас, казалось, он с трудом сдерживает себя.
